***
Храп эхом разносился по спальне, пока Честер мирно спал. Хорошо, что ему не приходилось делить с кем-либо комнату со звуконепроницаемыми стенами, иначе он бы выбесил, к чёрту, всех в радиусе целой мили. В добавок уже был почти полдень. И пока остальные слуги трудились в поте лица по всему дворцу, он просто оставался в кровати и спал. Словно был частью королевской семьи и мог бездельничать целый день. Но Честер не был принцем. Лишь простым шутом. Так что его сладкие сны были быстро прерваны настоящей принцессой, которая чуть ли не выломала дверь и начала быстро трясти его, чтобы разбудить. ― Проснись и по-ой, Честер! ― прогремел радостный голос Мэнди, пока она широко улыбалась. Теперь её очередь быть тут придурочной. ― У тебя назначен приём у врача! ― А-ах, — зевок, — чего? ― Он вздрогнул, начиная тереть глаза, чтобы проснуться. ― М-мх, что значит прием у врача? Я в порядке, видишь ли ― Никаких возражений! ― был прерван он, когда в его лицо полетела одежда. ― Теперь снимай это дурацкую пижаму с единорогами и собирайся. Остался где-то час! ― Эй, не называй её дурацкой! Она лучшая! Самая мужественная, я бы сказал! ― Честер огрызнулся, но его утренний голос звучал совсем не угрожающе. Если он что-то и ненавидел, то это точно было отсутствие возможности нормально поесть. Учитывая, что Честер проснулся так поздно, имея всего сорок минут на подготовку, — точнее, тридцать пять, учитывая, что он чуть не отключился, сидя в туалете — ему не дали ничего больше кружки молока и маленькой печеньки. Серьёзно, как насчёт хотя бы шоколадного круассана? Или тарелки яиц с беконом? Да ладно! Как он вообще должен проснуться, если они пытаются заморить его голодом? Разве это не попытка убийства? О, был бы он на месте Мэнди, эти ублюдки уже были бы гильотинированы, и тогда он бы всему королевству показал их отрубленные головы, и… ― …не правда ли, Честер? ― Мэнди, назвав его имя, вернула его на Землю. А. О да. Вот на чём они остановились. Сидели перед тем, кто, видимо, являлся доктором, о котором говорила Мэнди. На нём было застёгнутое коричневое пальто, а серая борода выглядела так, будто он пытался компенсировать отсутствие волос на голове. Хех. Честер бы с радостью как-нибудь сейчас про это пошутил, но остатки его мозга просто не позволяли. Не важно. Лысина была далеко не самой нелепой чертой в нем. Типа, серьезно? Успокоить его навсегда? Каким-то простым способом, что сделает его кротким, как ягнёнка? Всего лишь где-то за полчаса? ХА! ― …я сказала. Не правда ли, Честер?! — повторила Мэнди громче и злее. ― А-аха? Ой. Да! Точно! Абсолютно! Ты прям та-ак попала в точку! Ты… ― Ну что же! ― доктор резко оборвал его. На его лбу была видна выступающая вена, а щеки приобрели красный оттенок. Честер похлопал себя по плечу, осознавая, что ему снова удалось выбесить кого-то в первый же день знакомства. ― Теперь, раз уж вы оба дали согласие на опера… процедуру. ― Доктор снова заговорил, поправляя слово, которое Честер не понял. «Опера»? Или «оператор»? О, или, «оперативная работа супергероев», ха. ― Раз уж вы оба дали согласие на процедуру, сэр может следовать за мной. Увидимся через полчаса, ваше высочество.***
К счастью для него же, Честер всегда отличался хорошим здоровьем. На самом деле он даже не помнил, когда последний раз посещал доктора. Он и не помнил как вообще выглядит кабинет врача. Это не было важно. Чего бы с ним не собирались сейчас делать, очевидно, это не требовало обращения в клинику или типа того; док сказал, что им нужно лишь кресло для пациента и достаточно места, чтобы он и его медсёстры могли стоять. Так что спальни Честера было более чем достаточно. Честер сидел на своём любимом кресле, слегка размяв свои всё ещё полусонные мышцы, прежде чем положить руки на подлокотники. На кресле были видны множественные сколы и бесцветность — поскольку оно часто было вовлечено в его розыгрыши и прочие махинации. Сливочная обивка была покрыта тёмными пятнами краски и другими следами, что никогда не стирались, как бы прислуги ни старались её отмыть. Но ему было все равно: всё же Честер жил и дышал хаосом. Медсёстры рядом надевали латексные перчатки и маски на лица, пока доктор проверял дверь, плотно закрывая и запирая на данный ему Мэнди замок — на случай, если им понадобится уединение в этом деле. По какой-то причине мужчина, кажется, следил, чтобы никто не мог зайти. ― Вижу, ты уже сидишь. Это облегчит задачу. ― Доктор стоически наблюдал, вызывая у Честера мороз по коже, поскольку тот не ожидал, что он заговорит. На самом деле, глубокий и раскатистый голос этого человека мог бы сделать его привлекательным, если бы все внутренности Честера не подсказывали ему, что было в этой ситуации что-то в корне неправильное. Тем более, что медсёстры сейчас кружили вокруг него, словно стая волков у оленёнка. ― Э-эм. ― Честер нервно улыбнулся, глядя на окружавших его людей. Лёгкий смешок сорвался с его губ, пока он ломал голову в поисках шутки, чтобы смягчить для себя происходящее. ― Вы серьёзно собираетесь стоять так ещё полчаса? А если мне захочется в туалет? ― Уверен, ты сдержишься. ― Доктор снова заговорил, натягивая хирургические перчатки. За маской, движение его рта почти не было видно. ― Тем более, если ты будешь сидеть смирно, это может пройти даже быстрее. ― Клёво! Понял! ― воскликнул Честер, прежде чем до него дошла первая часть предложения. ― Стоп, стоп стоп, в смысле «если будешь сидеть смирно?» ― Он не на шутку испугался. ― Вы ведь не будете щекотать меня, да? ― несерьезно спросил он, меняя на ходу слова, чтобы не потерять самообладание. Или чтобы не давать врачам больше вдохновения. Плечи доктора опустились, когда он вздохнул. ― А я уже подумал, что тебя будет просто оперировать. ― Он почесал бороду. ― Анестетик. ― Он заговорил прежде, чем Честер успел переспросить о слове «оперировать», и одна из медсестер кивнула. ― Э-эй! ― заикнулся Честер, тщетно пытаясь вырваться, в то время как его крепко схватили другие медсестры. ― Вы ведь не будете правда вредить мне, да? Я же просто шут. Какую выгоду можно получить с моей смерти? Он едва успел закончить фразу, когда боль от введённого медсестрой прямо в вену — по его предположению — анестетика, пронзила его руку. Мышцы инстинктивно дернулись от укола, что усугубило положение; и теперь большая часть предплечья ощущалась так, словно в его кровь влили разъедающую плоть изнутри кислоту. Медсестра ругнулась себе под нос. ― Пациент шевельнулся, оно попало в мышцы. Это проблема? Доктор помотал головой. Под маской он едва заметно улыбнулся, что ввело Честера в ужас. Почему он был рад? Они собирались убить его! Разве это не противоречило самым основным человеческим правам? Насколько законченным психом должен быть этот человек, чтобы не просто не стыдиться, а откровенно гордиться подобными действиями? Ход мыслей Честера был снова прерван заговорившим доктором. ― О нет, вовсе не проблема. Просто убедитесь, что он не умрёт. Мисс Мэнди недвусмысленно сказала, что хочет, чтобы он стал поспокойнее, но не упоминала об убийстве. Предполагаю, он нужен ей живым. Если нет — что же, это не помешает нам закончить работу. Сердце Честера бешено колотилось в груди, пока первобытный страх пронзал кости. Его дрожащее тело умоляло его сделать что-нибудь, когда он начал чувствовать действие анестетика. Он пинался, кричал, изо всех сил пытался отбить руки медсестёр от своего тела, но уже ничто не могло помочь ему вырваться из железной хватки. Чувствуя, что конечности становятся только слабее, он потерял надежду, полностью потеряв возможность двигаться. ― Пациент парализован, док. Мы продолжим? ― спросила одна из медсестёр, убирая руки от обездвиженного Честера. ― Да. Я бы сказал: мы можем начать, ― заявил доктор, прежде чем повернуться к другой медсестре у Честера за спиной. ― Орбитокласт. «Орбито- ЧТО»?! Честеру хотелось закричать: просто открыть рот и заорать доктору, чтобы они прекратили и отпустили его. Но его рот не открывался. Ни звука не издалось с его горла, поскольку он был парализован. Он снова и снова пытался заставить голосовые связки работать, но все было тщетно. Анестетик был слишком силён, и теперь Честер полностью был во власти доктора и медсестёр. Он мог разве что смотреть на них умоляющими глазами, в качестве последней попытки уберечься от того, что с ним собирались сделать. Но никто не заметил. ― Так нам страшно, да? ― То есть, медсёстры не заметили. А вот доктор… ― Эй, у нас просто есть нужная к выполнению работа. Это не значит, что мы хотим причинить конкретно тебе боль или типа того. Это просто приказы Принцессы, сам знаешь. … …Мэнди… что? Нет. Нет-нет-нет. Этого не может быть! Он был её верным шутом, что поддерживал её в мрачные дни. Один из немногих, кто пытался заставить её улыбнуться, когда она была подавлена работой. Пусть он и веселил людей с помощью шалостей, все они были безобидными. Он всегда разрабатывал каждый из них, прежде чем исполнить, потому что не хотел, чтобы кто-то пострадал. Особенно сама принцесса. Он был её другом: возможно, одним из единственных её друзей. И вот как она отблагодарила его. Попросила кучку психов прикончить его. За что? За что так вонзать нож в спину? Он не делал ничего плохого, просто хотел показать Мэнди как она ему небезразлична! По его глазу скатилась слеза, но едва она добралась до щеки, одна из медсестер тут же вытерла её. Так грубо, что он бы вздрогнул, если бы не анестетик. Будучи погружённым в свои мысли, он даже не заметил, как «орбитокласт» медленно поднесли к его лицу. К мелкой области прямо под глазом, к нижней части глазницы. «Мать твою». Тысячи тревожных звоночков зазвенели в его мозгу, крича, что сейчас произойдёт что-то плохое. Что эти люди ослепят его. Это было наградой за то, что он любил Мэнди, как свою сестру? Лишение глаз? Он умолял Бога или кого угодно, кто был свыше, чтобы это всё оказалось розыгрышем от Мэнди. Или, хотя бы, чтобы это было не так больно. Время, казалось, замедлилось, когда странный, похожий на ледокол, инструмент, пробрался к его глазнице. Чёрт бы побрал инстинкты «бей-или-беги». Почему его разум просто не мог принять, что сделать ничего нельзя? Мозг забыл, что он был парализован? Не был способен на что-то большее, чем принятие своей судьбы? Что выхода не было, независимо от того сколько времени он, казалось, выиграл, стараясь придумать решение? В этот момент, заострённый инструмент наконец проник в область чуть ниже левого глаза. Это было не так больно, но Честер догадывался, что доктор не собирался останавливаться на этом. Так и было. Медленно инструмент проник глубже в его глазницу: достаточно глубоко, чтобы он мог почувствовать, как он касается мозга. Он понял, что должно произойти секундой позже, и его разум помутнел, когда мысли растворились в чистом принятии и ужасе, оттого что доктора интересовал не столько его глаз, сколько то, что было за ним. Честер отступил, освобождая место для осознания, что конец близок. В последние мгновения ясности его ума его мысли обращены были только к Мэнди. Будет ли она скучать, когда его не станет? Вряд ли. Его не станет задолго до того, как эта истина будет раскрыта. Когда острым инструментом стали водить вокруг его черепа, он едва ли это чувствовал. Он ощущал, как мягкая, похожая на глину субстанция перемешивалась и взбивалась в его голове, напоминая тесто. Воспоминания в его сознании быстро всплывали, прежде чем снова исчезнуть, подобно людям, в последний раз взывающим о помощи, после чего их поглощало сильными волнами цунами; их уже никогда не было слышно снова. К моменту, когда он заметил, что неуклюжие движения орбитокласта прекращаются, и инструмент наконец был медленно вытащен, пустую оболочку, сидевшую в кресле, назвать Честером можно было с трудом. Честер был полон жизни: весёлым, но никогда не грубым шутом, выражавшим свою любовь к окружающим через проказы и забавные трюки. Этого нельзя было сказать о том, что сейчас сидело перед врачами. То, что когда-то было Честером, теперь было не более чем скорлупой, из которой вычистили всё содержимое. Некогда игривые глаза были расфокусированы, устало смотря в никуда. ― Мы закончили, ― сказал доктор слишком медленно: видимо, чтобы первые слова, услышанные Честером после его становления оболочкой кого-то, кем он был раньше, были поняты им правильно. ― Как ты себя чувствуешь? Последовали долгие секунды тишины, пока остатки того, что когда-то было мозгом Честера пытались активизироваться для формулировки хоть какой-то внятной мысли. Странное чувство. Действие анестетика только начало прекращаться, но его конечности казались ему тяжелее, чем раньше, если такое вообще было возможно. Он хотел ответить на вопрос, но едва ли мог вспомнить, как говорить. В обломках своих воспоминаний, кажется, он нашёл что-то похожее на инструкции к речи. Они казались достаточно старыми, чтобы храниться памяти с тех пор, как он был ребенком. Может, даже раньше. ― Н-никак, ― заикнулся он, слушая какую-то часть себя, напоминавшую как вообще использовать голос. Он не ожидал, что это поможет, начиная вспоминать что было пару минут назад. Но видимо, раз после этого он был способен что-то сказать, то это само по себе было хорошим знаком. ― Можешь назвать свое имя? …Имя? Это… Это то, как люди обращались к нему, да? ―«…», ― как странно. Казалось, его имя витало в голове, пока слоги ждали своего произношения. Но каждый раз, когда он сознательно пытался его запечатлеть, оно словно покидало его мозг. Исчезая, как прочие вещи, которых он больше не знал. ― Начинается на «Ч». Надеюсь, этого достаточно. ― Ч…Ч-Честер. ― Ему наконец удалось вспомнить. Пусть и нуждаться в подсказке собственного имени было вовсе ненормально. Честер знал это. Но ему было все равно. Всё же неплохо для кого-то, чья половина мозга была практически разрушена, как он подумал. ― Отлично. ― Доктор снял перчатки и маску, приглашая медсестёр сделать то же самое. ― Время показать тебя принцессе. Уверен, ей понравится.***
Прошла целая неделя с изменившей жизнь Честера операции. Семь дней. Где-то сто шестьдесят восемь часов. А «легкие побочные эффекты» всё не подавали признаков исчезновения. Сколько бы времени ни проходило, он всегда сидел в углу, почти не разговаривая, уставившись в пустоту, думая Бог знает о чём… хотя, скорее не думая вообще. Он больше не был собой, чему Мэнди вовсе не была рада. Чёрт возьми, теперь ей было бы даже все равно, если бы он стал настолько же раздражающим прежним собой. С того рокового дня она ни разу не слышала его смеха. Он даже не улыбался. Максимум, он тихо хихикал, когда она делилась с ним его любимым мармеладом; но то было совсем другим. Теперь он был похож на бездушный механизм, что никогда не говорил первым, не занимался ничем, помимо бессмысленной ходьбы вокруг или самого минимума для своих жизненных потребностей. Между тем, Роза смогла узнать о предыдущих операциях доктора. Она узнала кое-что о его прошлом: о том, как его операции изменяли к худшему жизни людей и о том, как некоторые его «пациенты» даже погибали в результате невообразимых вещей, что он делал с ними. Мэнди ничего не слышала о ней после её объявления об отставке. И, наверное, к лучшему. На самом деле, ей хотелось выместить на Розе свой гнев и обвинить во всём, что произошло. Но смысла в этом не было, учитывая, что Роза уже ясно дала понять: она и так чувствует себя достаточно дерьмово. Тем более, что Мэнди, технически, самостоятельно одобрила всё это. Так она и закончила, устало ковыряя еду вилкой. Все следы аппетита в ней исчезли, когда она вздохнула за обеденным столом, глядя на другой: тот, где ужинала каждый вечер королевская прислуга. Сидел там никто иной, как Честер, бывший ей когда-то настолько близким другом, что мог считаться за брата, которого у неё никогда не было; и теперь ставший лишь безмозглой куклой, едва способной даже правильно взять ложку. Порой Мэнди задумывалась: сколько осталось до того, как его тело станет таким же мёртвым, как и разум? Поскольку та прекрасно понимала: сам факт, что он вообще пережил лоботомию — уже был чудом. Но среди всех её сомнений и вопросов был лишь один, в котором она была уверена: сколько бы он ни прожил — ему уже никогда не узнать, насколько он был ей небезразличен.