Портрет Арсения Попова

О, что есть страх, когда ты увидал В одном единственном и свет своих очей, И тьмы оттенок, что бесследно увядал, Спадая шёлковым платком с твоих плечей? Что есть надежда, если кто-то хочет жить, А кто-то в этом совершенно не уверен, С самим собой бесчестно лицемерен, Но всё же тянется портрет свой обнажить? Что есть любовь, рождённая из страха? Когда подлец перестает быть подлецом, Ради любимого готов идти на плаху; И человека узнаётся вдруг лицо… Из отражения в зеркале на Арсения глядел человек, что порой казался ему незнакомцем. Его чистые голубые глаза были то пугающе пусты, то исполнены неведомой печали. Они выражали взгляд, чаще открытый и доброжелательный, однако таящий в себе некую загадку, и почему-то пронзающий до дрожи. Арсению 29 лет. Он не так молод, но ещё и не стар, однако за плечами будто долгие годы, две прожитых жизни. Возможно, одна из этих жизней принадлежала тому незнакомцу, но вовсе не Арсению. И действительно, около десяти лет назад Попов был совершенно другим человеком. И теперь тот человек, столь противный ему, казалось, уже не имеет с ним ничего общего, однако то и дело напоминает о себе тенью на стене… Арсений Попов — выдающийся актёр известного петербургского театра. О таком ранее он не мог и мечтать, но теперь Арсений — счастливый и успешный человек, получивший очередную главную роль. Но на этот раз роль была особенной, той, к которой он так стремился все эти годы. Почему? Он и сам не уверен. Может, желает испытать себя в сложном амплуа, а может хочет взглянуть на себя самого со стороны другой личности. С той стороны, что и чужда ему, и чем-то близка ещё с начала его пути. Арсений надевает цилиндр, поправляет классический сюртук, удачно севший по талии, вновь отмечает, насколько комфортно чувствует себя в роли человека прошлой эпохи, и примеряет на себя образ Дориана Грея. В сознании мелькают сцены из романа Оскара Уайлда, и актер, некогда поднявшийся со дна на вершину, мысленно вживается в роль, представляет себя на месте непорочного человека, которому суждено упасть на нравственное дно. От этой мысли мужчину почему-то вновь пробивает дрожь. Арсений погружается мыслями в собственный мир, известный лишь ему одному, да и то не до конца. Он выпадает из внешней реальности, с головой уходя в свою. Но вдруг… — АПЧХИЙ!!! Актёр вздрогнул и отскочил от зеркала. На пороге гримёрки мужчина обнаружил высокого парня. Его ребяческий смех, самодовольную, и притом беззаботную ухмылку ни с чем не спутать. — Ну и что это было? — в последний момент совладал с собой Попов. — Прости, я чихнул. Да, и в таких случаях нужно говорить: «Будь здоров». — притворно обиделся тот. — Убить тебя мало, Шастун. — хмыкнул Арсений, снимая цилиндр. — Вообще-то, я настраивался. И тебе бы не помешало. — А я уже настроился, и пришёл вот за тобой. — пожал плечами Антон. — Плохо настроился, значит. Ты даже чих натурально изобразить не смог. — усмехнулся Арсений, надевая головной убор на напарника. — Станислав… — Станислав как раз нас звал. В особенности тебя. — поспешил сбить его спесь Антон, деловито поправляя надетую на него шляпу. — Ты, вообще-то, всех задерживаешь. Если не явишься прямо сейчас, тебе… — Где Попов? У нас скоро репетиция! — раздался из коридора раздражённый голос помощницы режиссёра. — Понял. Пошли. — отрезал Арсений, подрываясь и хватая папку со сценарием. Ребята вышли на площадку. Мимо них торопливо прошагал кто-то из рабочих, пронося фигурную раму, коей, бегло извинившись, задел Антона в плечо. У кулис, шурша тканями и стуча мебелью, суетились реквизиторы, выставляя предметы первой необходимости на залитую медным светом сцену. Зал же окутывал лёгкий полумрак. Хлопоты, перемещения к бархатным сидениям, за кулисы и обратно, шум негромких голосов, повторение реплик и многочисленные разговоры. Вот оно, предвкушение той магии, что несёт за собой театр. Арсений сделал глубокий вдох. В воздухе витал несколько пьянящий запах аромамасел и чьего-то цветочного парфюма — режиссёр желал погрузить актёров в атмосферу спектакля на всех уровнях. Сам он, сидя в центре первого ряда, о чем-то переговаривался с подоспевшей ассистенткой. — А, вот и вы! Арсений отдернул края сюртука и обаятельно улыбнулся. — Прошу прощения, коллеги. Я настраивался. — виновато произнёс он. — Пятиминутная готовность. — махнул рукой режиссёр, уже привыкший к своеобразности актера. Его терпения, однако, хватило лишь на это. — Антон, где твой костюм?! Парень озадаченно оглядел свой наряд, приподнимая лацканы пиджака. — В смысле? Вот же… — Что это? Тебе его выдали в костюмерной? — А, нет, это мой, из дома. Простите, Станислав Владимирович, я забыл забрать костюм. Пока буду так. — Безобразие! — всплеснул руками режиссёр. — В следующий раз чтобы принёс. — Да, хорошо, извините, я просто… — Пойдём-пойдём-пойдём. — перебивая сбивчивые оправдания парня, Арсений подтолкнул его к ступеням и вывел на сцену. — Валентин, портрет на верхнюю платформу! — Сделаем, Арсений Сергеевич! — откликнулся рабочий. Коллеги присели на фигурную софу. Арсений пробежался глазами по строчкам из сценария и поднял на шатена многозначительный взор. Он оглядел молодого актёра с ног до головы и улыбнулся каким-то своим мыслям. Почувствовав этот взгляд, Антон оторвался от текста и несколько опешил. — Что? — И всё же, тебе идёт этот пиджак. — подметил артист. — Хорошо подчёркивает талию. — добавил он как бы между делом. — Хах… Спасибо. — лицо Антона осветила милая, слегка смущённая улыбка. — Моя мама с выпускного не могла дождаться момента, когда же кто-то его похвалит. Сегодня позвоню, обрадую её. — «Жених…». — сманерничал Арсений, покачав головой. — Да, вот так она и говорила! Жаль, режиссёр не оценил. — рассмеялся Антон. Он снова огляделся, акцентируя внимание на черновом варианте декораций. — Блин, вот скажи мне, зачем это всё? Только начали репетировать, ещё даже до финала не дошли, а уже костюмы, реквизиты, хлопоты все эти… — Станислав пробует новые методы. — отчеканил Арсений, листая сценарий. — Сразу хочет погрузить нас в действие, начиная с мелочей. Дать обосноваться. — Ага. А сцену с поцелуем он ввел тоже для погружения? — Нет, он перенёс её из экранизации для того, чтобы отразить личность автора в постановке. А ещё чтобы лучше раскрыть персонажа. Твоего же, между прочим. — Ты так спокойно об этом говоришь. Тебя не смущает, что целоваться придется нам с тобой? — начал закипать Шастун. — В смысле? — Арсений поднял глаза, на долю секунды искренне не понимая, что тот имеет ввиду. — А… Так тебя это смущает? — Ну… — шатен почувствовал, как запылали его щеки, и из-за всех сил понадеялся, что внешне этого не заметно. — А тебя нет?! — Нисколько. — Попов усмехнулся и хлопнул коллегу по плечу. — Антон, мы актёры, привыкай. Наша профессия ещё и не к такому обязывает. Ты сам на это подписался. — А как не подписаться? Я еле сюда попал. — Ну вот. Значит и не спорь с художником и его видением. Парень недовольно фыркнул, и такая реакция в очередной раз умилила Арсения. Антон Шастун работал в их театре всего год, но, даже несмотря на недостаток опыта и несерьёзный характер, стал отличной для него находкой. Юный артист подкупал своей открытостью и ярким выражением эмоций, причём как на сцене, так и в жизни. Его раскованность и простота, излучающая свет улыбка и умение искренне восторгаться малым по-настоящему очаровывали. Арсений любил наблюдать за ним: за тем, как он радуется, дурачится, как ребенок, не стыдясь этого, забавно злится и удивляется чему бы то ни было. Ради этого актёр, порой, и сам мог сказать или вытворить что-нибудь этакое, просто чтобы увидеть чистое непонимание в этих лучистых зелёных глазах. Быть может, Попов даже в какой-то мере завидовал Антону, ведь парень вовсю ощущал мир и давал ему ощутить себя во всех чувствах и проявлениях. В отличие от Арсения, Антон не сторонился собственной тени и не испытывал необходимости скрывать какую-то часть себя, чтобы, не дай бог, не потерять контроль и не обнажить перед людьми лишнего, всех сторон своей души. Он жил, горел, искрился энергией. Он был настоящим. Именно поэтому Антона довольно быстро начали ставить в тандем с Арсением — они хорошо работали на контрасте, дополняя друг друга. Однако, пока молодой актёр был заложником комического амплуа, потому чаще избирался на подобные роли, либо на персонажей второго плана, и по большей мере лишь оттенял образы героев Арсения, ну а главные обходили его стороной. Но Антон не сильно из-за этого переживал, ведь многие понимали — он ещё не совсем дорос до серьёзного восприятия. Импульсивный нрав, споры и негодование даже по мелочам были для него привычным делом, пусть после он остывал довольно быстро. Однако сейчас Антон продолжал негодовать, на этот раз по поводу режиссёрских решений. — Блин. Родился, такой, Станиславом, и уже думает, что Станиславский… — съязвил он, скрещивая руки на груди. Рядом стоящие актёры захихикали. — Я всё слышу, Шастун. — подал голос режиссёр, не отрываясь от записей. Антон медленно встал. — Простите, Станислав Владимирович, я просто пошутил… — Не волнуйтесь, Станислав. Дойдем до сцены на чердаке, и я отомщу ему за Ваше доброе имя. — вставил своё слово Арсений. — Ты это убийство имеешь ввиду? — Антон усмехнулся. — Или поцелуй? — Посмотрим… Может, и то, и то. — сыронизировал Арсений, лёгким движением поднявшись с дивана следом. Округлив глаза, Антон бросился прочь. — Твои чары надо мной не властны! — воскликнул он, по-комичному неуклюже размахивая руками и скрываясь за кулисами. Через пару секунд оттуда раздалось айканье, шум и грохот. — Я в порядке! — послышался из-за занавеса всё такой же неунывающий голос. — Шастун, чёрт тебя подери, ты мне канделябр чуть на ногу не уронил! — раздался следом разъярённый голос Валентина. Зал взорвался смехом. Даже режиссёр не смог удержаться. — Антон, вернись. — попросил Арсений, заглядывая в закулисье, где тот только что исчез. — Антон? — Я! — отозвался тот, показавшись с противоположной стороны. Брюнет резко обернулся. Шастун, успевший перебежать площадку за занавесом, застал его врасплох. Растерянная улыбка коснулась уст Арсения, и всё же он не желал упускать возможности подурачиться вместе с ним. — Бэзил Андреевич. — баритоном произнёс актер, приподнимая невидимую шляпу. — Дориан Сергеевич. — ещё ниже проговорил шатен, снимая уже настоящий цилиндр. — Верните мой головной убор, голубчик. — с натуральной строгостью потребовал старший артист. — Ловите. — кивнул младший, запуская шляпу в его сторону. Устремившись к ней, Арсений подпрыгнул и в полёте умудрился поймать цилиндр, спикировавший ему на голову. Шастун восторженно открыл рот и захлопал в ладоши, громко смеясь. Впрочем, привести в восторг эмоционального парня всегда было несложно. Остальные коллеги зааплодировали следом, издавая радостные возгласы, хотя многие из них уже успели привыкнуть к «перформансам» голубоглазого актёра. Тот показательно поклонился. — Браво-браво. Неплохо размялись. — отметил Станислав. — Только вот скажи мне, Арсений. Почему на репетициях комедий ты ходил то грустный, то хмурый, и вечно просил драматическую роль? А, как дело дошло до драмы, теперь вот веселишься, трюки свои вытворяешь? Актёр растерянно пожал плечами. — Без этого Арсений не Арсений. — пошутил Антон. — И то верно. — наконец, режиссёр хлопнул в ладоши, и все затихли, понимая, что это значит. — Но делу время, господа. Итак, репетируем сцену с портретом, с момента просьбы Бэзила. Все по местам, начинаем. Кивнув, ребята скрылись за кулисами. Антон взглянул на Арсения, ожидая его выхода, и удивлённо замер. Актёр стоял, не шевелясь, а его лицо, ещё минуту назад сменяющее эмоции, от размеренной строгости до приветливой радости, теперь выражало лишь безмятежность и что-то ещё, непостижимое молодому человеку. Веки его были опущены, а губы чуть приоткрыты, и, кажется, что-то шептали; артист словно находился в трансе, или погружался в неведомый сон, и в нём открывал для себя мир, незримый для остальных. Шастун и сам не понял, почему, но он обомлел, глядя на Арсения. Тот казался самим собой, ворча в гримёрке, открытым, поддавшись порыву весёлого безумства, но именно сейчас словно предстал перед ним во всем своем естестве. Именно сейчас актёр выпускал на свободу одну из своих сторон, наиболее близких к герою пьесы, усыплял самого себя, пробуждая в себе же Дориана Грея и давая ему слово; подобно художнику, сотворял в себе его образ, выделял свежими мазками одни черты и бросал тень на другие. И было в его облике что-то поэтичное, по-своему притягательное. Было в нём что-то поразительное, и даже волшебное, словно и лицо мужчины, сияющее под косыми лучами софитов, изменило свои черты, представляя его совершенно другим человеком. Кто же ты такой, Арсений Попов? Кто из тех, кем ты уже успел предстать, является настоящим тобой? Или же даже то настоящее ещё не до конца проявилось из-за всех твоих граней? Эта загадка манила Антона ещё с начала их знакомства, и она же раздражала его прямую, не терпящую сложностей суть. К этому времени освещение приглушили, зал погрузился в тишину, и опомнился Антон лишь тогда, когда его коллега, вновь открыв голубые глаза, непривычной ему статной и притом достаточно развязной походкой прошагал на сцену. — Что ж, я всегда к вашим услугам, мистер Холлуорд. — с иронией произнёс он, небрежно кидая снятые на ходу перчатки на спинку дивана. — Слушаю. Придя в себя, Шастун попытался включиться в роль следом, и также ступил на сцену. — Неловко тебя об этом просить, Дориан… И всё же, я хотел бы снова увидеть свою картину. Арсений развернулся к актёру и усмехнулся, так отчуждённо, холодно и жутко, что Антон понял: сейчас перед ним вовсе не Арсений. Перед ним Дориан Грей, собственной персоной. — Картину? Зачем она тебе? Разве ты не говорил, что она принадлежит лишь мне? — Безусловно. Оно идеальное отражение тебя, однако… — Шастун запнулся, как и предполагалось. И сделать это было несложно, одна лишь ухмылка Грея по правде заставала его врасплох. — Я вложил в этот портрет свою душу, и теперь она носит в себе и часть меня. Как и всякий художник, подаривший жизнь своему дитя, я не могу всецело отречься от собственного творения. — Отречься? Что ты хочешь этим сказать, Бэзил? — Дориан сделал настойчивый шаг вперёд. — Желаешь забрать его у меня? — Нет-нет, совсем нет. Лишь на время… — молодой человек озадаченно вскинул тёмную бровь, и «художник» продолжил: — В скором времени пройдет выставка моих картин, и среди них должна быть моя лучшая работа. Прошу отдать мне портрет, всего на три-четыре дня. После я непременно верну его тебе. — Мой дорогой друг, не ты ли говорил, что не намерен выставлять на всеобщее обозрение нечто столь сокровенное для тебя? Генри передал мне тот ваш разговор… — Генри слишком дурно на тебя влияет!.. — Стоп! — вдруг подал голос режиссёр. Шастун растерянно обернулся и вопросительно взглянул на него. — Не та реплика, об этом он говорит позже. — кратко шепнула ему ассистентка. Парень выставил ладони в извиняющимся жесте, и, ругнувшись про себя, поспешил вернуться к сцене. Арсений стоял поодаль, нетерпеливо, и даже в некотором недоумении осматривал собеседника, словно и не понимая, на что он отвлекся. — Ты про ту роковую встречу, когда вы с ним впервые встретились в моей мастерской? — исправился Антон. — Что же, времена меняются. Мне пришлось частично поступиться своими принципами. Но лишь потому, что, к сожалению, в наш век творцу всё-таки невозможно явить миру нечто прекрасное, не обнажив собственной души. Это я и намерен сделать. — Напрасно ты называешь ту встречу роковой. Благодаря одному лишь разговору с Генри я понял больше, чем за всё время знакомства с тобой. Не обижайся. — Дориан взмахнул рукой, пытаясь сделать подобие дружеского жеста. — Времена действительно меняются. Ты, должно быть, расстроен этим? Напрасно. Времена меняются, и это прекрасно. Идеалы сменяются один за другим, и так стремительно, так старательно подстраиваются под тенденции, что перечёркивают друг друга, после чего даже отпадает нужда следовать каким-либо из них. Цена им ничтожна, потому ради высшей цели и жарчайшей страсти ими вовсе не зазорно поступиться. Шатен закатил глаза и молча потер переносицу, выражая, однако, невеликое желание спорить. — Генри Уорд слишком дурно на тебя влияет. — огорчённо произнёс Бэзил. — Я знал, что, всё-таки, не стоило вам знакомиться. Боялся, как бы не испортил он твой красоты и чистоты, не запятнал твой разум подобными непотребствами. Как видно, боялся я не зря… — О, не стоит так драматизировать. — Дориан Грей отвернулся от давнего друга, словно он вмиг наскучил ему, и устремил увлечённый взгляд на свое отражение в зеркале. — Гедонизм, как он есть, вопреки всем опасениям, не испортил моей красоты. Я сознаю её, я наслаждаюсь ею, это ли не прекрасно? Взгляни, дорогой Бэзил. Моя юность, которую ты столь умело запечатал в том портрете, всё ещё со мной. — Не о той красоте я говорил, Дориан. — покачал головой Холлуорд. — И портрет мой… — Бэзил! — резко воскликнул мужчина, заставив зеленоглазого чуть ли не подпрыгнуть на месте. — Твоя картина прекрасна. — переборов себя, смягчился тот. — Она — одна из лучших вещей, что случались в моей жизни. Но этот портрет слишком дорог мне, чтобы отдавать его… Даже на время. Однако, я очень тебе за него благодарен. — И потому, в качестве благодарности, окажи мне эту услугу. — не спешил сдаваться художник. Антон добавил к штриху персонажа собственный напор, будто и сам намеревался убедить друга отдать ему картину, даже и позабыв, что это лишь выставленный Валентином реквизит. Дориан отвёл напряжённый взгляд и положил руку парню на плечо. — Прости, друг, но нет. Этот разговор меня утомил. Если не возражаешь, я вернусь к гостям… — похлопав того по плечу, Грей неторопливо проследовал мимо. — Да что с тобой происходит, Дориан? Почему я вообще должен выпрашивать у тебя одолжение собственной работы?! — взорвался «художник», заметно повысив голос. — Стоп! — вмешался Станислав, и парень инертно дёрнулся, недовольный тем, что его снова перебили. — Что такое? Я опять перепутал реплики? Режиссёр покачал головой. — Выключи Антона. Представь, что ты авторитетный лондонский художник девятнадцатого века. Не надо пылкости и истерик, это лишнее. — Истерик? — возмутился Шастун. — Добавь больше утончённости. — продолжал Станислав. — Бэзил Холлуорд не впадает в ярость. Он высказывает неодобрение по отношению к безнравственности, может, предаётся праведному гневу, но не более. И поработай над жестикуляцией. — А с ней то что не так? — Ну что это за руки в боки? Ты же Бэзил Холлуорд, а не Марьиванна, обнаружившая недостачу. Работники сцены рассмеялись. Шастун закатил глаза. — Ну Антон, ты и правда как… Как та птичка из мема. — заметила юная ассистентка, демонстрируя сказанное. Парень всё же издал смешок. — Ладно, извините… — С той же фразы. — взмахнул рукой режиссёр. Антон снова повернулся к Попову. Он всё так же стоял неподвижно, как будто герой винтажного фильма, который остановили нажатием на пробел и запустили снова. Отмерев, брюнет воспроизвёл ту же реакцию, что следовала за последней произнесённой репликой, странную отчуждённость и лёгкую надменность. Антон поёжился: умом он понимал, что коллега просто не желает выходить из образа, но порой выглядело это так, что в какой-то момент он забывается полностью, и перестает отличать реальность от постановки. — Да что с тобой происходит, Дориан? — с долей упрёка продолжил актёр, воздерживаясь от излишних эмоций. — Почему я должен выпрашивать у тебя одолжение, чтобы взглянуть на собственную картину? Почему ты так холоден, так резок со мной? Я запечатлел юношу искреннего, с пылким сердцем и чистыми помыслами, и думал, что знал, с кого пишу картину. Теперь же передо мной точно незнакомец. Кто же ты, Дориан Грей? Мы ведь были близкими друзьями! Я ведь боготворил тебя, твою красоту, и не только внешнюю… Где спрятан твой истинный портрет? Неужели он утерян тобой же самим? Дориан обернулся, и леденящий взгляд его голубых глаз пронзил и Бэзила, и, сквозь восприятие персонажа, самого Антона, что, похоже, ещё больше прочувствовал сцену каждой клеточкой своего тела. — У меня есть предложение… — вдруг промолвил Грей томным голосом. — Что, если я просто заставлю тебя позабыть об этом портрете? — Позабыть? О чём ты говоришь? Молодой человек соблазнительно ухмыльнулся. Настал момент истины. Кого-то бы он наверняка смутил, но не профессионального актёра. Антон, однако, пока не смел называться профессионалом, и потому, вспомнив, что за сцена грядёт, он поднапрягся, что, однако, отлично передало эмоции настоящего Бэзила Холлуорда. Но, не успел парень толком задуматься об этом, как Дориан Грей в лице Арсения, не произнеся ни слова, приложился к губам «художника» нежным поцелуем. Мужчина мгновенно отстранился, а затем, не дав тому опомниться, подарил ещё один поцелуй, уже более страстный. Шастун округлил глаза, словно и не ожидал этого в принципе, настолько далёким казался этот момент, и настолько нереальным ощущалось происходящее. На долю секунды юноша даже позабыл, как дышать, и будто все его чувства и мысли, душа и разум лишились очертаний, слились воедино и оказались в плену лишь этого мгновения. Его щеки снова пылали, на этот раз сильнее прежнего… И вдруг Антон ловит себя на мысли, что не желает стыдиться этого. Дориан Грей, свидетелем чьей красоты он является, его муза, его свет, искра, распаляющая этот огонь изнутри, — тот человек, что заполняет весь его мир в эту секунду, и сам становится его центром. И юноша готов на это, он и сам жаждит сделать Дориана центром своей жизни, если не самой жизнью. Поддавшись вперёд, шатен отвечает на его действия и, наконец, вовсю отдается этому ощущению. Обхватив ладонями шею Бэзила, Грей затягивает того в поцелуй с удвоенной силой и ведёт к кровати. В сознании актёра, погруженного в образ, как сквозь туман мелькает мысль о том, что привкус губ Бэзила сладок и напоминает зелёный чай. Туман рассеивается, и вдруг годами выработанный механизм профессионала даёт сбой… Арсений больше не Дориан Грей, а перед ним не художник из романа. Он целует губы не Бэзила, а Антона, и этот поцелуй заставляет внутри него что-то плавиться, разжигает в душе ярчайшее пламя и с головой окунает в искрящиеся бликами волны бескрайнего океана. Момент, и Арсений больше не играет. Он живёт и чувствует по-настоящему, и это чувство окрыляет, пугает и порабощает одновременно. Всё происходит за несколько мгновений, и только в самый последний момент человек снова включает актёра и приходит в себя, чтобы не забыться полностью. И лишь это останавливает его от того, чтобы не превратить репетицию в реальность, которую посторонним не стоило бы лицезреть. — Стоп! — вновь воскликнул Станислав Владимирович, и его голос, точно ушат ледяной воды, мигом остудил пыл увлечённых игрой артистов. То ли чувствуя идеальный момент для кульминации, то ли прекрасно зная привычную для Арсения вовлечённость в процесс работы, режиссёр встал со своего кресла и хлопнул в ладоши. — Отлично! Весьма достойный результат, тем более для первой пробы. Надеюсь, руководство не будет через чур категорично. Машенька… Помощница режиссёра сидела рядом и, не отводя взгляда от героев сцены, мечтательно улыбалась. — Мария. — строго повторил Станислав. — Следующая сцена? — Ах, простите. — засуетившись, девушка принялась перебирать сценарий. Антон всё никак не мог прийти в себя. Как могло то, чего он так боялся, длиться настолько долго, чтобы он успел потерять ощущение времени, и притом завершиться настолько стремительно? Арсений же, поспешно отведя взгляд, бодро поднялся с кровати и принялся как ни в чем не бывало поправлять белоснежный воротник. Шастун даже не был до конца уверен, в образе ли актёр сейчас, или уже нет. Он лишь сокрушенно усмехнулся и качнул головой, молча наблюдая за этим человеком, чья странность и безумная преданность искусству всё ещё и пугала, и безмерно восхищала его. Однако, полный озадаченности взгляд зелёных глаз говорил сам за себя. «Кто же ты, Дориан Грей?» — прозвучала в памяти собственная реплика. Антон покачал головой, его самого гораздо больше интересовал другой вопрос. Кто же ты, Арсений Попов?