В огне тускнели мечты

      Лизонька в кресле-качалке сидит, устроившись как можно удобнее. Горячий, горький кофе попивает, всматриваясь в вечный огонь камина, что сейчас теплом отдаёт, тело и душу согревает и успокоиться заставляет.       Она в мыслях своих утопает, как Володенька в тихое утро, с потухшими и уставшими глазами. В них ни звёздочек, как раньше, нет, ни искр, которые заставляли сиять всё вокруг, воплощая все заветные и немного глупые идеи.       Лицо измученно-бледное такое, ей уже ничего от этой жизни не хочется, честно. Ей бы помереть спокойно, без лишних переживаний. Ей бы вздохнуть последний раз, наконец-то блаженно. В гроб бы прилечь и не думать о настигающих проблемах.       На маленьком столике, что стоит совсем рядом, лежит недочитанная книга. Потому что там про любовь вселенскую и самую светлую, про свободу жизни и счастье безгранично большое.       Там о людях со смыслом жизни повествуется, о белой полосе и роскоши.        Всё уж слишком хорошо.       Лиза веки прикрывает, почти плачет от того, что же ей удаётся и удалось за свою никчёмную жизнь пережить. Устало облокачивается на руку и тихо шепчет текст излюбленной песни.       Она её ещё с детства запомнила, когда мать перед сном несколько строчек всегда напевала.       И теперь напевает тоже, потому что там текст про горе большое, множество проблем в жизни и затухающую надежду на светлое будущее.       Тело в это расслабляется совсем чуть-чуть, она наконец-то чувствует, как утихает боль от синяков и гематом.       В голову всё ещё поганые мысли лезут. Их много, навязчивых. О Лере, о работе, о несчастье.       О том самом ужасном и самом переломном моменте.       Андрющенко рот приоткрывает, желая в пустоту что-нибудь сказать заумное, но только вздыхает шумно, готовясь к худшему, и голову поворачивает к входной двери.       Там Лерочка уставшая с работы пришла, все силы из себя выжала, злясь на маленькую зарплату за большой труд. Она на кухню проходит, Лизе кивает, чайник ставит и подходит к девушке, закрывая занавески.       Руки сильные на плечи укладывает, смотрит на макушку с ненавистью, а Андрющенко снова свой взгляд устремляет в сторону камина, боится.       Подрагивать начинает, хмурится, пока пальцы впиваются в плечи с различным количеством шрамов, и быстренько кивает, когда шёпот на ухо слышит со словами «приготовь мне ужин».       Лиза всё ещё боится, что вернётся её любимый монстр и сделает что-то похуже. Сжимается как котёнок, пока Вакарчук на втором этаже переодевается и курит прямо в комнате их общей.       Наконец-то позволяет себе подняться и выключает чайник, кипящий и свистящий на весь дом. Греет суп, который ещё неделю назад был приготовлен, овощи нарезает, в тарелку накладывает и на стол услужливо ставит, с любовью и добротой, потому что для любимой она по-другому не может.       Лерочка её самая лучшая и самая добрая, хотя иногда вспыльчивая моментами, злая, хмурая и совершенно не желающая слушать Лизу.       — Лер, всё готово, — кричит, чтобы точно услышала, напротив еды садится, ожидает и уголки губ приподнимаются вверх, когда шаги приближаются, громкие и тяжёлые.       Андрющенко всё ещё надеется на хороший разговор перед сном, без ссор и криков лишних, без упрёков и с чувствами.       Надеется, что между ними всё ещё есть та самая любовь, о которой в книжках так фанатично рассказывают.       Вакарчук напротив девушки садится, взгляд поднимает, снова кивает безразлично, показывая благодарность небольшую, которую Лиза очень ценит.       Потому что это редкость.       Потому что взглядов тех самых, как в самом начале их отношений, не было уже давно.       — Чем занималась сегодня? — спрашивает безэмоционально, ковыряя овощи в тарелке, потому что ей на самом деле совсем не интересно.        Она просто пытается делать вид, будто хочет слушать то, о чём спрашивает.       — Всё как обычно, Лер, — вздыхает нервно, слюну сглатывает, — дома была, книги читала, убиралась.       Вакарчук одобрительно кивает, в себя еду поглощает, обдумывает всё.       Думает, как от Лизоньки своей устала. Она скучная такая и домашняя, иногда уж слишком липнет, как пиявка. Ей хочется отдохнуть уже и счастливой стать, потому что с девушкой своей одни беды на голову валятся.       За ужин благодарит, наверх поднимается и оставляет Андрющенко одну ненадолго, плакать.       Та захлёбывается в своих слезах, успокоиться не может. Она, конечно, всё без слов понимает, видит, что любовь давнишняя ещё, такая светлая и искренняя, уже прошла, как и молодость с прощением за все поступки.       Теперь бедную Лизу никто не простит, не спасёт и по головке не погладит.       Перед ней лишь кромешная тьма, боль и смерть верная поджидает, готовясь принимать в объятия крепкие, долгие и вечные.       Лера в комнате снова курит, не помогает.       Она вниз спускается, наблюдать за картиной живописной, убиваемой. Подходит всё ближе и ближе, в макушку целует, виски массирует.       Андрющенко задыхается уже от этого всего, дрожит, чувствует, как руки чужие спускаются ниже по предплечьям.       Нежно, но без любви той самой.       Девушка поднимает всё горе с кресла и усаживает на стол, по бёдрам красивым и израненным гуляет, пальцами впивается в кожу гладкую.       Ей ноги Лизы нравились всегда. Она любит ожоги от сигарет на них оставлять. Бить по этим ногам ей слишком нравится, добавляя новые синяки и ссадины к старым, но ещё не зажившим.       Улыбается приторно-приторно, смотрит в глаза, что наполнены страхом каждый раз, когда она делает что-то подобное, неотрывно.       В губы целует, облизывает нижнюю, прикусывает, сразу же спускаясь к лебединой шее с большими метками разных оттенков.       Каждый выцеловывает, на них же засосы оставляет, причиняя ещё больше боли, как собственное достижение в жизни, потому что ей ничего слаще уже не видать никогда.       Пусть она Лизоньку уже не любит, но тело её — очень даже. Она как нелюбимая старая игрушка, которую выкинуть жалко, но и оставлять рядом с собой уже не хочется.       Под футболку старую ладошками пробирается, по каждому ребру проходится шершавыми пальцами, гладит, кожу щипает болезненно, заставляя шипеть и выгибать спину.       Вещь стягивает, рассматривает тело худое и бледное, со шрамами различных размеров и форм. Оно уже будто у трупа, такое ужасное, что и глянуть противно.       Но Лера от мысли, что это сделала именно она сама, хмыкает и действия свои продолжает.       Каждый сделанный изъян языком облизывает, пока Андрющенко голову откидывает, надеясь, что хотя бы сегодня её наслаждение не оборвут и они обойдутся.       Лиза за волосы короткие руками хватается, сжимает несильно и со страхом, чтобы не получить лишний раз за боль.        Она ведь боль причинять не может, ей нельзя, только Лере позволено, любимой спустя столько мучительных лет.       Выдыхает томно, когда шорты снимают медленно, мучительно. Её пододвигают к середине стола, ноги разводят шире настолько, насколько это возможно.       Лера целует.       Выцеловывает ноги, сухого места не оставляя совсем. К промежности тянется, ткань трусов отодвигает, пальцем проходится и слизывает с него смазку.       Её забавляет терпеливость Лизы и надежда только на наслаждение.       — Всё так же течёшь, как и в нашу первую встречу, — насмехается открыто, вгоняя девушку в краску.       Трусики снимает, пальцами по влагалищу проходит, чувствует как нутро сжимается, и понимает, что страшно её девушке от этих действий. Довольствуется такой реакцией, целует в лобок, ниже спускается.       Языком клитор вылизывает быстро, а потом медленно, заставляет вздрагивать, сжиматься, ногтями впиваться в деревянный стол, стонать тихо. А взвизгивать тогда, когда по бедру бьёт сильно, потому что Лиза слишком тихая.       Лере смешно с такой реакции, она сама не возбуждается уже давно и той к себе притронуться никогда не даёт, довольствуясь другими девушками на стороне.       Ей смешно, потому что девушка всё ещё пытается найти где-то в этом всём искренность и надежду на что-то хорошее.       А вторая стонет, протяжно и громко, потому что Лера просит, а для любви она старается всегда.        Она знает, что так неправильно. Что издевательства терпеть такие — это неуважение к себе. Но она ничего делать не могла, и, растворяясь в потоке ласк, Лиза падала в руки к монстру, что сейчас улыбается насмешливо, вылизывая смазку.       Монстр палец указательный вставляет слишком резко. Глаза закатываются непроизвольно от боли, разливающейся по телу.       Андрющенко шипит, скулит и дышит рвано, потому что секса у них давно не было, и это всё кажется чем-то слишком болезненным сейчас.       Лера ускоряется, лыбу тянет противную, второй палец вставляет, до боли в руке начинает двигаться внутри. Рычит как зверь на добычу, свободной рукой поглаживает ногу, кусает живот, смотрит, как Лиза извивается, стонет громко, теряя все свои последние силы.       В голову вновь мысль дурная лезть начинает, и она её не исполнить не может.       Из своего кармана спортивок серых зажигалку вытягивает. Вздыхает от идеи безумной, но такой манящей, что отказаться от неё невозможно.       — Глаза закрой полностью и не поглядывай, — приказ, и Лизонька слушается.       Жмёт на кнопку, выпуская искры, а после зажигает, позволяя огню вырваться наружу.       Андрющенко слышит посторонние звуки, что сейчас должны быть совсем ни к чему, и настораживается, ноги сводит слегка, но сразу разводит, когда удар чувствует по икре.       Девушка зажигалку с огнём подставляет к промежности, волосы на лобке потихоньку начинает палить. Лиза вздрагивает, поднимается вверх от поступающего жара к коже.       Волосы ещё сильнее съеживаются от пламени, а Лера всё ближе и ближе к коже зажигалку подставляет, прижигая светлую. Андрющенко вскрикивает, глаза распахивает и увеличивает в размерах, когда видит, что её возлюбленная творит.       Ей затея эта совсем не нравится, потому что это больно и неприятно.       Лизонька вновь ошиблась.       Лера не меняется.       — Ты что…       — Молчать, — не даёт договорить, огонь к остальным местам, где волосы тёмные ещё есть.       Неприятный запах разливается по комнате и заставляет вздыхать чуть реже, но от этого хуже не становится только человеку, что всё это затеял.       Андрющенко держится, ногтями впивается сильнее в чужую спину, и ей уже всё равно на то, что за это может получить.       Боится, потому с сумасшедшей живёт в одном доме. Глаза от подступающей боли уже слезятся, а крики уже сами по себе вырываются изо рта.       Вакарчук большие половые губы раздвигает широко, открывая вид на малые. Огонь подносит туда, глядя на это всё глазами, полными желания, терпит боль, что чужие ногти короткие причиняют, сначала обжигая складки.       Лиза срывается уже на крик, стонет и пытается отодвинуться, но очередной приказ сделать этого ей не даёт. Она плачет горько, вскрикивает и уже ударять по спине не боится.       Её глаза расширяются ещё больше, когда пламя внутри уже горит, обжигает всё вокруг. Она голос рвёт, Леру оттолкнуть пытается, ногами в разные стороны двигает, по коленям той попадает иногда, заставляя лишь взгляды злостные кидать, но ничего не говорить.       Нечеловеческие крики по дому как самая яркая краска проносятся, они Вакарчук нравятся уж слишком.       В горле у Лизоньки уже сухо от собственных оров, огонь всё горит внутри, не останавливаясь.       Сжигает всё.       Истощающая боль растекается по всему телу, в глазах темнеет, и сил уже совсем не остаётся даже на то, чтобы пытаться чужие руки от влагалища оттянуть.       Андрющенко надеется очень, что сегодня она наконец-таки умрёт. Потому что она устала от пыток каждодневных, за которые никто наказания не получает, ведь Лизе даже из дома выйти запрещено.       Лера довольно кивает, не останавливается, стараясь зажигалку как можно дальше продвинуть и не потушить её. Из промежности начинают вытекать капельки крови, а девушка, с которой это всё творят, глаза потихоньку закрывает.       Она лишь кряхтит, не останавливаясь, пытаясь мольбы остановиться хотя бы таким способом выдать.       Вакарчук как хищник.       Как маньяк.       Ей нравится наблюдать за мучениями чужими, ей это удовольствие приносит. Ей этого оказывается и не хватало.       Она жаждет всего самого худшего, смотря на Лизоньку, что уже из последних сил пытается что-то да прошептать.       — Пожалуйста, — и больше ничего, пока огонь всё горит и горит.       Пламя монстра останавливается только через несколько минут. Громко цокая, Лера зажигалку на пол откидывает, ощущая неудовлетворённость своими действиями.       Тело почти что бездыханное оставляет и идёт в комнату, курит, потому что ей всё блаженство остановили.       Она знает только, что обязательно продолжит, точно, только тогда Лизонька уже не очнётся.       Поплатится за то, что такой процесс затягательный смогла остановить.