Тепло твоих объятий

      - Френсис, - тихо позвал Джеймс, различив знакомый силуэт капитана сквозь плавающую перед глазами кровавую пелену.       Пожалуй, Френсис да ещё старик Бридженс – те люди, которых он узнавал в последнее время. Мир сузился для него до размеров палатки, а человечество уменьшилось до этих двух человек, находившихся рядом и пока ещё дававших Джеймсу силы держаться на плаву в омуте боли, который затягивал его с каждым днём всё сильнее.       Да и не было сейчас в его мире ни дней, ни ночей. За пределами палатки – он это смутно помнил – тянулся длинный полярный день, бесконечный, как их путешествие по Арктике. Здесь же, внутри, дневной свет рассеивался брезентовым полотнищем, создавая постоянные сумерки, в которых обитали, кроме него, эти двое – Бридженс постоянно, а Френсис то уходил, то появлялся вновь.       - Френсис…       Его голос был так слаб, что Джеймс и сам не понял, произнёс ли он имя капитана вслух или же всё происходило только в его сознании. Был ли у него ещё голос? Джеймс знал лишь одно: он весь, всё его существо – это сплошная, постоянная боль. У него больше не было тела – ни рук, ни ног, ни крови, ни внутренних органов. Вместо всего этого существовала только боль, из-за которой сознание отказывалось воспринимать весь прочий мир. Зато оно научилось по характеру боли идентифицировать все органы и части тела Джеймса. Боль в руках отличалась от боли в ногах, желудок ныл совсем не так, как кровоточащая рана в боку. А в целом, сознание Джеймса существовало словно отдельно от тела. Джеймсу хотелось лишь одного – чтоб оно окончательно отделилось и больше не могло ничего чувствовать и воспринимать. Но, видимо, душа его всё ещё была крепко привязана, прикручена, пришита к телу верёвками из мук, и не в его власти было распутать эти верёвки.        Слух Джеймса не воспринимал ни воя ветра снаружи, ни хлопающего полога палатки, ни человеческих голосов за её пределами. Единственный звук, за который Джеймс цеплялся, как за последний оплот ускользающей реальности – это голос Френсиса. Его капитана. И друга.       Наверное, Френсис всё же услышал его, потому что сел рядом и наклонился к самому лицу Джеймса. Он осторожно коснулся щеки Джеймса кончиками пальцев и провёл по ней, не касаясь язвочек на коже. «Господи, почему всё так поздно?» - подумал Джеймс. Почему всё пришло тогда, когда он не в состоянии почувствовать не только радость от подобного проявления внимания со стороны Френсиса, но даже просто ощутить ласку этого прикосновения – из-за всепоглощающей, всеобъемлющей боли?       - Ты… Сделаешь это?       Джеймсу трудно шевелить губами, покрытыми корками и язвочками. Даже это небольшое усилие причиняло ему боль. А ведь раньше он мог часами болтать на разные темы, не испытывая ни малейшего дискомфорта…       - Да.       Френсис склонил голову и спрятал лицо на плече Джеймса. Осторожно, не наваливаясь всей тяжестью, лишь слегка прикасаясь к нему. Но и это движение Френсиса причинило Джеймсу боль. И пусть эта боль – душевная, для Джеймса сейчас нет разницы, что у него болит – тело или душа. Он заставил страдать Френсиса – человека, которого любил всей душой и для которого готов был сделать всё, чтобы тому жилось хорошо. А вместо этого… Вместо этого он умирал у Френсиса на руках и просил его о последнем одолжении – прекратить его страдания. От мысли, чего это будет стоить самому Френсису, боль усиливалась и становилась практически невыносимой. Но Джеймс понимал, что капитан никому не позволит облегчить страдания Джеймса. Он должен сделать это сам – и он сделает это. Ах, если бы Джеймс только мог поднять руку и погладить Френсиса по его жёстким седеющим волосам! Но он и этого сделать не в состоянии – сил у Джеймса не осталось вовсе. Последние усилия Джеймс вложил в слова – тихие, едва слышные звуки:       - Ты... выполнишь... мою просьбу?       - Конечно, - Френсис поднял голову и заглянул Джеймсу в глаза, стараясь скрыть отчаяние в собственном взгляде.       - Обними меня, - прошептал Джеймс.       Френсис склонился над ним и осторожно, очень осторожно и бережно просунул руку под шею Джеймса. Вторая его рука обвилась вокруг талии Джеймса и прижалась к спине. Френсис застыл, стоя на коленях перед Джеймсом – без мыслей, без чувств, понимая только, что эту минуту он будет помнить до конца, до самой своей смерти. Джеймс закрыл глаза и попытался раствориться в этом последнем в своей жизни объятии. Внезапно он осознал, что боль отступила. Джеймс ощутил тепло – то, чего не мог почувствовать все долгие годы, проведённые в Арктике. Он помнил лютый холод – когда нет силы, способной отогреть, либо жар, волнами накатывавший на него в последнее время, но тепло, приятное, тихое, успокаивающее – было ему недоступно. Оказывается, всё это время оно находилось рядом, так близко – в объятиях Френсиса. А он и не догадывался. Они не догадывались… А ведь это тепло на какой-то краткий миг оказалось сильнее боли.       Джеймсу казалось, что он закрыл глаза лишь на мгновение. Его сердце затопила благодарность к Френсису за эти последние минуты жизни. Теперь у него достанет силы принять яд из рук своего капитана. Своего друга. Своего любимого. Но, открыв глаза, Джеймс обнаружил, что Френсиса рядом нет. Может быть он, Джеймс, уже выпил яд, и место, в котором сейчас находится, окажется его вечным приютом? Значит ли это, что он попал в ад и будет вынужден вечно лежать в палатке, мучимый болью? Или, что ещё хуже – вечно брести, впрягшись в лямку, по сланцу, выворачивая и сбивая ноги на проклятых камнях?       Но вот в поле зрения Джеймса попал Бридженс. И Джеймс понял, что смерть его пока не состоялась - ведь не мог же стюард отправиться на тот свет вместе с ним, как верная жена или наложница индийского богача. Но… Где же Френсис?       Джеймс попытался повернуть голову и поискать его глазами. Заметив его движение, Бридженс подошёл к постели и, осторожно взяв Джеймса за руку, проникновенно произнёс:       - Коммандер Фицджеймс. Нас нашли. Понимаете? Нас нашли люди Росса. За нами послали спасательную экспедицию. И они нашли нас…       Бридженс говорил тихим, дрожащим голосом, словно не веря себе. У него тряслись руки и губы. А Джеймс всё никак не мог уяснить смысла его слов. Они словно проплывали мимо него, не касаясь сознания.       - Капитан Крозье сейчас там, с ними, - Бридженс неопределённо махнул рукой в сторону выхода из палатки. – Держитесь, коммандер Фицджеймс. Очень прошу вас – держитесь. Не уходите сейчас, когда спасение пришло.       Спасение пришло… Слова отдались в мозгу Джеймса новой болью. Слишком поздно. У него больше нет сил бороться. Спасение пришло для всех, кроме него.       Внезапно Джеймс вспомнил, как Френсис обнимал его… Когда это было? Пять минут или пять часов назад? Да и было ли?.. Но ведь ему стало тогда тепло. И боль отступила. Значит, он должен бороться. Ради Френсиса. Джеймс точно знал, что его смерть причинит Френсису боль. Он должен бороться. Он должен… Он…       Когда Джеймс в следующий раз открыл глаза, обстановка внутри палатки неуловимо изменилась. Джеймсу пришлось долго напрягать мозг, прежде чем он понял, что это была другая палатка – поновее и попрочнее той, в которой он помнил себя раньше. В палатке отвратительно пахло каким-то варевом.       - Просыпайся, Джеймс, - услышал он знакомый голос и, скосив глаза (кто бы знал, сколько боли причинило ему это простое движение!), заметил сидящего рядом Френсиса. – Просыпайся. У нас сегодня пир. Мы едим тюленину. Ну, а тебе положен бульон из тюленьего мяса.       К горлу Джеймса подкатила тошнота. В последние несколько дней он вообще ничего не ел и теперь само упоминание о еде вызывало у него рвотные позывы. А ведь был ещё запах, источником которого оказалась кружка с бульоном в руках Бридженса.       - Ну-ну, Джеймс. Не привередничай, - улыбнулся Френсис, осторожно приподнимая его голову. - Я знаю, что ты хотел получить от меня яд. Но пока мы отложим его. С этим всегда успеется.       От боли у Джеймса перехватило дыхание. Френсис постарался придержать его как можно аккуратней. Но Джеймс ведь не виноват, что любое движение сейчас причиняет ему боль. Впрочем, он готов терпеть. Ради Френсиса.       Бридженс поднёс к губам Джеймса кружку с бульоном. Главное – не вдыхать его запах. И не смотреть на эту отвратительную жидкость. Джеймс зажмурился и послушно сделал глоток.       Вместе с болью по телу прокатилось тепло. Давно забытое тепло сперва в пищеводе, а после – в желудке. Желудок сжался, словно задумался – принять предложенную пищу или извергнуть её обратно. «Не вздумай!» - мысленно рявкнул на него Джеймс. Но желудок внезапно и сам восхитился отвратительным вкусом этого чудесного варева. Оно действительно имело мерзкий вкус, но Джеймс снова потянулся к кружке и постепенно, по глотку выпил всё содержимое. После чего тут же погрузился в сон – но это был именно сон, а не бред и не полузабытьё.       Джеймс не знал, откуда взялась старуха-инуитка, которая приложила к ране в боку что-то склизкое и прохладное, что принесло ему временное облегчение. Помнил только, что позже Френсис время от времени вынимал кожаный мешочек с этой субстанцией и прикладывал к его ране в боку. И что боль от этого уменьшалась.       Сознание Джеймса почти не сохранило подробностей их перехода на Фьюри-бич, туда, где их ждали корабли Росса. Очевидно, потому, что большую часть времени оно пребывало где-то отдельно от его бренного тела. Весь переход слился для Джеймса в один бесконечный полярный день, наполненный режущим глаза, мучительно-ярким солнечным светом и бесконечную боль от тряски по камням. Кажется, его везли на дне лодки, установленной на санях и выстеленной изнутри чем-то мягким, скорее всего, спальниками из оленьих шкур. Впрочем, спальники эти никак не смягчали тряски, доставлявшей Джеймсу немыслимые страдания.       Джеймс не помнил, как они преодолевали ледовый барьер берегового припая, отделяющий остров Кинг-Уильям от пролива. Кажется, для него и прочих больных, не способных передвигаться самостоятельно, сделали носилки и перетаскивали вручную через ледовые горы. Переносили бережно, но боль от этого не становилась меньше. Кроме этих страданий да яркого солнечного света в памяти Джеймса отпечатались лишь моменты, когда рядом с ним появлялся Френсис.       Джеймс помнил, как однажды из тумана кровавого бреда его выдернул собственный стон – очевидно, сани слишком высоко подпрыгнули на неровности льда (тогда Джеймс не осознавал, что они двигаются по льду). Френсис мгновенно возник в поле его зрения и зашагал рядом с лодкой, а после забрался в неё и уселся рядом с Джеймсом. Френсис взял его за руку и тихо сказал:       - Потерпи, Джеймс. Уже скоро. Скоро мы придём к кораблям, которые увезут нас отсюда, из этой чёртовой Арктики. Прошу тебя – потерпи. Не бросай меня здесь одного. Пожалуйста.       И он терпел. Ради Френсиса. Прикрываясь от смерти, как щитом, памятью о тех единственных в их жизни объятиях, которые согрели его посреди ледяного ада и, пусть на секунду, но вырвали его из цепких лап боли и страданий. Джеймс мало что помнил о переходе. Но слова Френсиса: «Не бросай меня здесь одного» отчеканились в его сознании настолько чётко и явственно, что иногда перекрывали боль, помогая выносить невыносимое.       Джеймс не знал, сколько времени они провели в пути. Ему иногда казалось, что этот путь теперь и есть его единственная реальность, к которой он приговорён за грехи и в которой будет существовать всегда, как Агасфер. Но в отличие от вечного жида скитаться он будет не пешком и не по всему миру, а лёжа в лодке, замирая от невыносимой боли при каждом толчке, и только в пределах Арктики.       Он не помнил окончания пути и того, как его поднимали на борт «Энтерпрайза». Мучительно-яркий свет сменился полутьмой и жуткой вонью корабельного лазарета. Зато изнуряющую тряску сменило плавное покачивание корабля, столь приятное сердцу любого моряка. Покачивание, от которого Джеймс отвык за долгие месяцы зимовки и о котором так долго мечтали экипажи обоих кораблей. Это могло означать только одно – они направляются на родину. И ему нужно сцепить зубы и потерпеть ещё немного. Ему помогут. Его спасут. Тем более, что Френсис теперь сидел рядом с ним почти постоянно и ухаживал за ним лучше всякой сиделки.       Рана в боку затягивалась плохо. Тело продолжало болеть. Но мяса, заготовленного моряками «Энтерпрайза» в ожидании поисковых партий, хватило на то, чтобы кормить больных цингой людей свежими бульонами с кусочками тюленины или оленины. А это значило, что хватка цинги ослабевает. У них появился шанс.       Джеймсу выделили отдельную каюту, где им с Френсисом было так тепло и уютно вдвоём. Где никто не мешал Френсису обнимать коммандера, не опасаясь чужих недобрых глаз. Джеймс до конца жизни был уверен, что спасся только благодаря этим объятиям и тому теплу, которое отдавал ему Френсис.       Постепенно сознание Джеймса возвращалось к привычному мировосприятию. Если поначалу он вообще не задавал никаких вопросов, поскольку был не способен как на них, так и на выслушивание ответов, то к концу путешествия, когда врач разрешил ему садиться в койке, а позже и вставать на ноги, в мозгу у Джеймса словно прорвало невидимую плотину. Память подсовывала ему одно событие за другим, с настойчивостью маньяка возвращая вновь и вновь в ранее пережитый кошмар. Джеймс понял, что испытывает страх, оставаясь в одиночестве. Но не мог же он признаться в этом кому-то, кроме себя? Сказать об этом Френсису и попросить его не оставлять его одного? Нет уж, увольте! Френсис и так нянчился с ним, как с младенцем. Сперва кормил с ложечки, мыл и переодевал, после помогал делать первые шаги, подставляя плечо, служа ему опорой, как, впрочем, и всем в этой проклятой экспедиции. Он заботился о Джеймсе, валясь с ног от усталости и бессонных ночей. А кто позаботится о самом Френсисе? Вон, как осунулось его лицо, такое родное, такое… любимое? Сколько неизбывной усталости таят его глаза. Как опустились плечи под бременем тяжкой ноши ответственности. Так неужели же он, Джеймс Фицджеймс, станет увеличивать эту ношу, рассказывая о своих страхах и умоляя почаще быть рядом?       В один из вечеров – чёрт возьми, настоящих вечеров, а не условных отрезков времени на протяжении постоянного света или постоянной тьмы! – Френсис, по обыкновению, явился в каюту Джеймса. Отдав дань прежней дружбе и просидев достаточно долго в гостях у Росса, Френсис с тщательно скрываемым нетерпением пожелал другу спокойной ночи и поспешил к другому Джеймсу, который, кажется, занял более важное место в его жизни. Джеймс сидел на койке с книгой на коленях, но глаза его не видели букв, а мозг не воспринимал содержание, занятый воспоминаниями о прошлом, медленно вертящимися по кругу в его голове. Увидав Френсиса на пороге каюты, Джеймс не смог скрыть не только радости, которую не хотел скрывать, но и облегчения, которое скрыть как раз было нужно. Френсис уселся на стул рядом с койкой, придвинув его так близко, что его бедро касалось бедра Джеймса.       - Прости, я сегодня слишком задержался, - сказал Френсис, привычно беря ладонь Джеймса в руку и легонько пожимая её.       - Не извиняйся, - мягко произнёс Джеймс. – Ты ведь не обязан просиживать со мной все вечера.       - Не обязан. Но мне нравится это делать, - серьёзно ответил Френсис. – И попробуй только сказать, что тебе самому это не нравится.       - Нравится, - кивнул Джеймс. – Но это – не твоя обязанность. Это – дело добровольное.       - Ты ждал меня? – Внезапно спросил Френсис, напряжённо заглядывая Джеймсу в глаза.       - Ждал, - тихо произнёс Джеймс, не отводя взгляд. И ещё тише добавил: - Очень…       - И я, - прошептал Френсис, приблизившись к нему. – Очень ждал. И очень хотел поскорее прийти сюда.       Он по привычке осторожно, словно хрустальную вазу, притянул Джеймса к себе и легонько сжал в объятиях. Руки Джеймса соединились у него за спиной и прижали Френсиса крепко-крепко.       - Не бойся прижимать меня, - услышал Френсис горячий шёпот у себя над ухом. – Я не стеклянный.       Он обхватил Джеймса так, как давно уже мечтал, и крепко прижал к себе. Никто из них так и не понял, как случилось, что губы их соприкоснулись, а после слились в поцелуе – сперва робком и невинном, а после ставшем крепким и горячим. Они оба забыли про подживающие корки на губах Джеймса и вспомнили о них лишь тогда, когда тот тихонько застонал от боли. Френсис отстранился, взглянул на лопнувшую язвочку на губе Джеймса и тихо выругался.       - Чёрт! Я не должен был…       - Нет-нет! -- горячо перебил его Джеймс.-- Спасибо тебе! За всё спасибо. Я жив только благодаря тебе. Знаешь, что вытащило меня тогда?       - Что? – Френсис вынул носовой платок и прижал его к кровоточащей губе Джеймса.       - Твои объятия. Помнишь, когда я попросил обнять меня напоследок?       - Помню, конечно. Я тогда чуть не свихнулся от горя. Мало того, что я терял тебя, так ещё должен был сам, собственноручно убить.       - А мне тогда стало так тепло… Я даже боль перестал чувствовать.       - Хорошо, что ты тогда потерял сознание. Иначе мы влили бы в тебя эту дрянь и убили бы перед самым прибытием спасателей. Как думаешь, долго бы я протянул с этим, а?       Джеймс вновь обнял Френсиса и крепко прижался к нему, с радостью ощущая ответные объятия.       - Спасибо тебе, - услышал Джеймс его хриплый шёпот и почувствовал горячее дыхание у себя на шее.       - За что? – Удивился он, отстранившись и заглядывая Френсису в глаза.       - За то, что выжил. Что не бросил меня одного.       - И тебе спасибо, - когда Джеймс произносил это, внутри у него что-то дрожало. – За то, что вытащил меня. И что всегда был рядом. Всё это время. Знаешь… Я помню только те моменты из последнего перехода, в которые ты был со мной.       - И дай Бог, чтоб ты помнил только это, - вздохнул Френсис.       - Зато сейчас я вспоминаю всю нашу экспедицию… - признался Джеймс. – Постоянно думаю о ней.       - Я тоже, - едва слышно произнёс Френсис.       - Тебе… не страшно? – Робко спросил Джеймс, тут же пожалев, что задал этот вопрос.       - Страшно. Я постоянно пересчитываю живых и вспоминаю мёртвых. Всё ли я сделал, чтобы уберечь их? Они смотрят мне в душу и... Да, мне очень страшно.       - И мне, - еле слышно произнёс Джеймс.       - А если я буду рядом? – Френсис резко поднял голову и взглянул Джеймсу прямо в глаза. – Тебе будет страшно?       - Нет, - уверенно ответил Джеймс. – Когда ты со мной, нет ни боли, ни страха. Они просто улетучиваются. Но… Разве это возможно?       - Мы с тобой уже совершили невозможное, - усмехнулся Френсис. – Мы выжили в аду. Разве для нас есть что-то ещё более невозможное?       - Пожалуй, нет, - Джеймс улыбнулся слабо, но кровь из лопнувшей ранки вновь выступила у него на губе.       Френсис наклонился и, слегка коснувшись язвочки губами, слизнул кровь.       - Нас связывают такие узы, разорвать которые не под силу никому. И ничему. Кроме смерти, - сказал он, отстраняясь – Я люблю тебя, как друга, как брата, как ребёнка. Ты – моя единственная семья. А семья должна всегда быть рядом. Разве нет?       Губы у Джеймса задрожали и, чтобы скрыть слабость, он уткнулся лицом в плечо Френсиса, с благодарностью ощущая, как тот гладит его по волосам, по плечам, по спине… Руки Джеймса обвили шею капитана.       - Не оставляй меня одного! Мне страшно без тебя. Я живу только тогда, когда ты рядом. Я… Я боялся признаться тебе в этом. Но я рад, что всё-таки сказал.       - Спасибо, что сказал, - прошептал Френсис дрогнувшим голосом, продолжая обнимать и гладить Джеймса. – Мы ведь теперь не будем ничего скрывать друг от друга, не так ли? Что можно скрыть, когда души так близки?       - А хочешь знать правду? – Спросил Джеймс, поднимая голову и заглядывая Френсису в глаза.       - Конечно.       - Я люблю тебя.       - И я люблю тебя. Ты ведь не бросишь меня одного?       - Нет. Теперь уже нет. А ты меня?       - Не для того я тебя вытаскивал оттуда, чтоб бросить здесь, - сказал Френсис, прижимая Джеймса к себе.       И Джеймс вновь ощутил то живительное тепло, которое спасло его от смерти среди безжалостных арктических льдов. Тепло, которое было ему так необходимо в течение всей жизни – только он сам не подозревал об этом. Тепло, придававшее смысл и его спасению, и всей последующей жизни. Тепло, которое он готов был возвращать сторицей тому, кого любил больше этой жизни . Человеку, любовь к которому наконец-то придавала его жизни смысл.