Приготовишь мне завтрак

Бумажный ватман, карандаш и три часа ночи. Сколько он так уже сидит? Пол дня? День? Неделю? Время стерлось вместе с чувством голода. Бумага чиста, нетронута грифелем. Разве заслужил он есть, так и не сделав ничего за столько времени? Позор, Кавех, позор.. Ни одной мысли в голове, и это великий архитектор?? Разве он не должен быть лучшим, не должен штамповать шедевры направо и налево, получать за них заслуженные деньги и быть счастливым? Но он снова сидит в комнате, даже не своей, своего невыносимого соседа, глупо уставившись на чертежный стол. Руки дрожат, и спина болит, в глазах стоят слезы, а дыхание сбивается из-за подкатывающей паники. Бедный, бедный Кавех, брошенный всем миром, обманутый, смирившийся с ужасной участью. Прошлое не исправить, себя и свое сердце не изменить. Он все ещё мягкотелый дурак, неспособный отказывать людям вовремя. И как выбраться из этого дерьма, он не имеет ни малейшего понятия. Обратная сторона карандаша беспорядочно стучит по деревянной поверхности. Хочется спать, но все мышцы болят, не может расслабиться, а глаза не закрываются, слишком тревожно. Слишком много бесполезных мыслей в пустой безыдейной голове. Кавех не слышит, когда за его спиной открывается дверь. Хриплый со сна голос что-то спрашивает. Он разбудил Аль-Хайтама. Ну вот, сейчас архитектору ещё раз напомнят, какой он жалкий, как будто собственного самобичевания мало. Хайтам подходит ближе и смотрит через плечо на белый ватман, глубоко вздыхает. – Кавех. – В ответ тишина, только учащенное дыхание и крепко сжатый в руке карандаш. Секретарь поднимает руку, кладёт на белокурую макушку. Волосы запутанные и грязные. Может быть Аль-Хайтам и не самый эмпатичный человек во всем Тейвате, но он знает, что должен помочь, он хочет помочь. Наблюдать за таким Кавехом всегда тяжело, этот лучезарно улыбающийся парень просто отключается от внешнего мира и существует у себя в голове, маринуется в оскорблениях, не давая и шанса на возвращение в первоначальное состояние. И так пока не начнётся маниакальная фаза, потом по кругу, никогда не угадаешь точную дату, когда Кавех снова уйдёт в себя, забыв про еду и гигиену. В такие дни в их доме становится слишком тихо, неуютно. И ведь никогда не попросит о помощи, не расскажет, как ему тяжело на самом деле, будет молчать, отшучиваться и улыбаться дальше. Хайтам подходит сбоку, ладонью слегка надавливает на чужой затылок, заставляя архитектора лбом уткнуться в район живота. – Закрой глаза, вот так, – Кавех слушает низкий голос, чувствует тепло и вес ладони, что гладит по сбитым кудрям, зарывается в них пальцами на затылке. – дыши, Кавех. И он дышал, вместе с Аль-Хайтамом, все медленнее и медленнее, приводя сердцебиение в порядок. Его руки коснулись тёплые пальцы, намекая разжать, выпустить несчастный чертежный карандаш. Поглаживания с волос перешли на затекшие шею и плечи, разминая, стараясь не причинить боль. Эти огромные ладони были созданы для подобных вещей, думал архитектор каждый раз, как заглядывался на Аль-Хайтама. – Сделаешь все завтра, тебе нужен отдых, понял? – Я не смогу. – Я буду рядом. Довести Кавеха до кровати не составило проблем, комната небольшая, но было бы легче понести на руках, от чего архитектор отказался. Хайтам действительно был рядом, даже слишком близко, обнимал сзади, дыша в лопатки. – А теперь отдыхай, я уйду, как только ты заснешь. – Тебе рано вставать. – Тебе тоже, разбужу раньше, чтобы ты быстрее начал, ты просидел уже три дня, несколько часов ничтожны в сравнении, но, что имеем, то имеем. Три дня, ещё есть время. И Хайтам уделил ему свое время, пожертвовал сном, надо бы сказать ему... – Спа- – Спасибо в карман не положишь, приготовишь мне завтрак утром. Тишина, но теперь она не напрягает, наоборот, накрывает их, словно пуховым одеялом, клонит в сон. – Я бы и так приготовил. – Добавляет парень шёпотом и засыпает, окружённый чужим теплом и спокойством.