***
Майор Нечаев сидел на полу и безучастно смотрел на засыхающую в щелях лакированных досок кровь. Потом долго смотрел на свои руки, форму. Нет, это уже не смыть: она пропитывала его насквозь. Нечаев запустил руки в волосы, хватаясь за голову и жмурясь. Все те же багряные пятна вставали перед глазами. Что он сделал? Как вообще он посмеет заговорить с Сеченовым после такого? — ХРАЗ… — вспомнил он про перчатку. Знал ли сейчас его дражайший Доктор о произошедшем? Какую-то отчетность этот ИИ должен был вести. — Товарищ майор… — Скорее всего, ему показалось, но голос помощника напоминал ему тон разговора какого-нибудь психиатра. Нечаев когда-нибудь был у психиатра? Что-то подсказывало, что в одной комнате они вместе долго не просидели бы. — ХРАЗ, — повторил на выдохе, больше для того, чтобы убедиться, что он не один. Нечаев отнял одну руку от лица, и из красной звезды перчатки показался ИИ. — ХРАЗ, почему… почему ты молчал? — Товарищ майор, — извиняющимся голосом вторила ему перчатка. Это все больше походило на разговор в приемном кабинете. — Я не молчал. Нечаев сощурился на жгутики, что пригнулись от анализа эмоционального состояния носителя. — Вы кинулись на предателя Петрова, как только разобрались с НА-Т256, и свернули ему шею сразу, как оказались вдвоем на полу… — ХРАЗ замялся. — Я пытался достучаться до вас и остановить, но даже разряд шока не вывел ваше тело из состояния кратковременной потери контроля. К горлу подкатил ком. Хотелось исчезнуть. Он посмотрел на свои расцарапанные предплечья, а затем на куски тела, что разбросало по всей арене. Среди них выделялась голова — оторванная, с немного подбитой физиономией, но в остальном вполне себе целая. Редкие белесые разводы в лужах крови никак не могли быть надумкой больного разума. Или это странные отблески софитов?***
8 мая 2023 г. в 22:53
Примечания:
Огромное спасибо Бете, что согласилась вычитывать этот поток сознания. ❤
Нечаеву кажется, что все это происходит не в первый раз.
Не в первый раз он был на сцене театра, сжимая в руках — особо не сопротивляющегося — инженера. И не в первый раз он будто под кожей ощущал сотни голодных взглядов из зрительного зала. Но тот был пуст. Здесь только он. И Петров. Если не считать битых роботов и оседающую в ярком свете пыль.
Нечаев уже почти не видел чужого лица. Только дикий взгляд: смесь восторга и отчаяния. Очертания размылись, но глаза продолжали прожигать насквозь. Он перестал слушать театральные придыхания еще пару минут назад.
Нечаев навис над в мгновение замершим телом. И в собственной тени смог различить кривую улыбку Петрова. Тот сказал что-то вновь.
Почему Петров все еще способен разговаривать?
Нечаев шумно задышал, размеренно втягивая воздух, будто пытаясь прийти в себя. Это не помогло.
Помог кулак Петрова.
У любого нормального человека уже бы пошла кровь из «разбитого» носа. Но был слышен только хруст костяшек: Петров шумно выдохнул. Нечаев, сколько себя знал, не мог назваться человеком нормальным. Он поднял руку — с удовольствием подметив дрожь под собой от резкого движения — и прикоснулся к лицу. Нечаев не имел понятия, сколько живой плоти еще осталось в нем. Он недовольно посмотрел на хихикнувшего Петрова.
— М, железный дровосек, что-то вроде мозгов на место встало? — протянул издевательски и лизнул по саднившим костяшкам пальцев. Слишком непринужденно для человека перед лицом опасности.
Нечаев задержал взгляд на горячем языке, что показательно собрал кровь и только больше размазал ее по губе. Он так и замер, уперевшись руками по обе стороны от Петрова. Смотрел сверху вниз, и Петрова очень уж позабавили тускнеющие глаза.
— Сможешь разорвать меня голыми руками, шавка? — улыбка растянулась до ушей, но предательскую дрожь в голосе скрыть не удалось. Не справляешься, ебаный ты театралишка.
Его могли остановить. Хоть ХРАЗ, хоть внезапный звонок Сеченова. Даже любая мольба привела бы его сейчас в чувство. Заставила бы вспомнить, зачем он вообще в театр заявился. Зачем он вообще пошел на Предприятие за этим ебаным Петровым.
Хватит смеяться.
Истерические смешки легко подавились Нечаевской рукой.
Он ощущал вибрацию чужого горла даже сквозь перчатку. Да, он мог без проблем оторвать ему эту голову прямо сейчас. Глаза напротив смотрели бешено. Смотрели только на него. Петров отчаянно пытался ослабить давление руки своими пальцами, царапая, сжимая кожу. Выглядело жалко. Даже в таком беспомощном состоянии он умудрялся бесить Нечаева до пелены в глазах.
Кровь бы растеклась под телом идеально. При нужном свете — цвела бы яркой краснотой. Пропитала бы весь пол. Став лучшей декорацией в этом блядушнике.
Петров покраснел. От злости, раздражения? От потребности в дыхании? Нечаев ослабил руку на трахее, позволяя рвано хватать ртом воздух.
Глаза. Нечаев не мог от них оторваться. Он провел пальцем по прикрывшемуся от ноющего синяка веку, скользнул вниз по щеке. Петров больше не дрожал. Безумный блеск в глазах сходил на нет. Он не моргал. И не зашелся слезами — несмотря на покрасневшие слизистые.
Улыбка все еще была на месте: Петров натянул ее словно маску.
В огромном зале замигал свет. Будто Петров все еще контролировал это место и мог что-то поделать с проводкой. С потолка что-то осыпалось.
Не смотри. Не дыши.
Не провоцируй.
Петров не умел читать мысли. Все так же уставившись перед собой, рукой он скользнул к молнии на своем комбинезоне и медленно расстегнул. И Нечаев смог почувствовать, как бедро вклинилось меж его собственных. Он даже смог сфокусироваться и разглядеть разбитое, но отчего-то очень довольное лицо Петрова. Но глазами тот не улыбался — лишь прожигал дыру в Нечаеве, наконец, заткнувшись.
Как же хотелось стереть эту улыбку. Он ее в кошмарах видеть начнет. Но что тогда этот сбой, если не ебаный кошмар? Тогда все оправданно и имеет смысл. И то, что он медленно сходил с ума, имело смысл. Его вообще не должно было быть в живых.
Петров не давал отвлечься. Он взял Нечаева за запястье — вынуждая опереться на одну руку — и запустил под свою темную водолазку. Ладонь почти обожгло горячее тело. С такой температурой вообще в живых оставались? Петрова явно лихорадило — или вновь майора дурачило собственное сознание. Нечаев уверенно скользнул вверх, наслаждаясь напряжением мышц и задирая водолазку к груди. Молчаливый Петров нравился куда больше. Он окинул взглядом стройное и покорное тело под ним.
Ему правда хотелось разорвать его.
Забраться внутрь.
Все же тихий смешок сорвался с губ Петрова снова, стоило крепкой руке сжать его мягкий бок. Нет, Нечаеву не хотелось стать кем-то другим. Это было желанием буквальным. Желанием разрушительным. Может, даже собственническим. Он… мог разорвать его. Его руки знали и помнили, как отделять эти бесполезные конечности. Петров предлагал ему что-то новенькое, а?
Интересно, улыбался ли Нечаев сейчас как маньяк — повторяя растянувшийся от уха до уха оскал Петрова?
Уперевшись предплечьем в дощатый пол, другой рукой Нечаев оглаживал подтянутый живот. И не без удовольствия отметил, что Петров под ним задержал дыхание и только крепче ухватился за ворот его комбинезона дрожащими руками. Все молча. Лишь с шумом заглотал воздух сквозь зубы, стоило тяжелой руке надавить сильнее.
Ты можешь лучше.
Петров закричал, когда плоть разорвалась от резкого движения. Пальцы с мерзким хлюпаньем сразу проникли глубже, раздвигая под собой гладкие органы. Нечаев немного наклонил голову, чтобы хлынувшие слезы Петрова заблестели под лучом софита. Петров никак не шевелился, лишь крепче сжал руки на грубой ткани, невольно задрожав всем телом. Заморгал, и влажные дорожки скатились по вискам. Вот так.
С каждым движением руки внутри с губ Петрова слетали сдавленные вздохи. Нечаев жадно вслушивался в каждый, низко склонившись. Их носы едва соприкасались; смешалось горячее дыхание.
Рука, уже погруженная по запястье, толкнулась дальше. Вновь резко, с нажимом. Почти доставая до желудка. Горячая влага охватила больше половины предплечья. Уже лучше.
И вместе с этим Петров зашелся в больном кашле, сразу после — растянув кровавую улыбку вновь.
Петров дотронулся до натянутой кожи живота, и Нечаев сквозь плоть ощутил его прикосновение. Давящее, нетерпеливое. Из горла вместе с кровью вырвался какой-то хлюпающий звук. И тихое хихиканье врезалось в уши.
Петров повел коленом, задевая пах Нечаева. До этого он и не замечал, как болезненно у него стоял. Гаденыш.
Нечаев медленно скользнул рукой назад. Только для того, чтобы врезаться в беззащитные стенки органов снова. Теперь уже самому хотелось смеяться от вида Петрова, что сейчас скулил, задрав голову от неторопливых и — пока что — еще сдержанных толчков внутри. От дрожи, что раскатывалась по телу от движений пальцев.
Нечаев сел на дрожащие бедра Петрова, только чтобы освободить вторую руку и устроить ее на его животе. От каждого звука, от всякого скулежа, что издавал Петров из своего прекрасного горла, его член изнывающе дергался в штанах.
Он скользнул по животу, нашел ладонь Петрова, переплел их пальцы. С шумным выдохом Нечаев медленно вынул руку из внутренностей. Вместо этого — устроил ее на шее Петрова. Под спущенной тканью водолазки уже расцветали синяки от крепкой хватки.
Нечаев повел руку Петрова ниже, вжимая в кожу и позволяя кровавой луже под ними становиться все больше. Он усилил хватку на шее, одним взглядом давая понять, что случится дальше. Петров только закусил губу, поджимая дрожащие колени.
На мгновение Нечаев услышал только странный гул в ушах. Свет резал глаза, смешались звуки — все это было слишком для него. И для Петрова, что сейчас истошно кричал и выгибался в спине — непременно вырвался бы, если бы не хватка на прелестном горле (впрочем, звук ничего не заглушало). Да, и с этим криком все ощущения вмиг вернулись. Обострились. Нечаев с упоением наблюдал за выражением лица Петрова. Он избавился от разговоров, избавился от улыбки: чужие губы кривились только в крике. Но вскоре и голос сорвется, и Нечаеву останется наслаждаться лишь сиплыми вздохами. И этими глазами.
В тепло живота погрузились руки Петрова и Нечаева. Разрыв плоти стал больше — от слитного движения, что даже почти не потребовало усилий. И крик резко оборвался. Петров, обмякнув, невидяще смотрел куда-то вверх, задрав голову и открыв шею. Никакого движения, кроме вздымающейся груди, какое-то время не было. Как давление на горло исчезло, он все же нашел в себе силы обхватить рукой запястье Нечаева, чьи пальцы сейчас зарывались глубже во внутренности.
Хотелось окликнуть его. Смотри, Петров. Не такого представления ты хотел? Но почему-то не мог выдавить ничего связного.
Он скользил меж гладких стенок органов, погрузившись в тело уже обеими руками — даже нащупал позвоночник, хах, — и наслаждаясь пульсацией крови в них. Да, освещение было прекрасным. Влажно блестел частично вытащенный наружу кишечник. Такое в порядок уже не приведешь и не починишь. Отчего-то вспомнилась подружка Петрова. И Нечаев, ощущая себя ребенком в песочнице, завороженно оглаживал красную плоть. Этого было недостаточно. Он погрузил руку внутрь до предплечья вновь, толкнулся глубже, и это привело Петрова в чувства. Ненадолго. Другой рукой пришлось схватить его за волосы и удержать, чтобы блуждающий взгляд, наконец, опустился вниз. Нечаев медленно вытащил руку, поддевая и поднимая кишки, что повисли какой-то причудливой гирляндой.
С первым смешком у Петрова хлынула кровь изо рта. Со второго он уже заливисто захохотал, хрипло, с надрывом, но удивительно бодро для мертвого. И он подался бедрами вперед, вжимаясь в Нечаева. Отчаянно, до боли. И в голове у того словно что-то щелкнуло.
Внутренности опустились назад — в разорванный живот — с влажным шлепком. Под взглядом расширенных зрачков, Нечаев расстегнул молнию на своих штанах, высвободил твердый член.
Почти сразу, с нетерпением, погружая во влажную красноту, с каждым беспорядочным толчком задевал возбуждение Петрова. Нечаев поднял взгляд на довольное лицо. И снова Петров скомандовал его рукой, буквально вжав ее в свое горло. Чтобы он прочувствовал каждый сиплый смешок, малейшее движение кадыка от глотков собственной крови.
Интересно.
Нечаев сжал руку на шее.
Смог бы он также толкаться в это податливое горло, как во внутренности сейчас? Рот наполнился слюной, и тепло растеклось в груди от представления оторванной головы Петрова. Он бы мог растягивать узкое горло изнутри своим членом, наблюдать через приоткрытый красный рот — от стиснувших пальцев челюсть — за движением головки внутри. Так бы, наконец, он использовал эту блестящую голову надлежащим образом. Или…
Рука, под недовольный скулеж Петрова, поднялась с горла выше, обводя контур его лица. Пальцы — лишь немного — надавили на припухшее от синяка веко. Ресницы Петрова затрепетали. Его красные глаза высохли от слез, но все еще наблюдали за ним с больным интересом.
Какой звук издал бы Петров, если бы Нечаев надавил сильнее? Может, вновь бы обрел голос? Заумолял остановиться? Или продолжить? Пальцы бы прошли вглубь, разрывая мягкие ткани и лопая глазное яблоко все так же — без усилий. Надавив еще, под ними бы треснула лицевая кость. И пальцы бы свободно погружались внутрь. Нечаев бы смог толкаться членом ему в глазницу, вжимая безвольную голову в пах. И наверняка посмеивался бы от иронии, если бы не был занят тесным, обволакивающим ощущением. Это гораздо приятнее, чем мараться о внутренности и что-либо еще. Он бы вытрахал из него все мозги.
Нечаев разочарованно выдохнул. Нет, голову трогать нельзя. Пальцы скользнули ниже, размазывая по щеке кровь из разбитого носа. Почти нежное прикосновение сменилось крепкой хваткой на челюсти. Петров задрожал, не отводя безумного взгляда от Нечаева, что ускорил движение бедер, вжимался животом в его грудь.
Какая-то вспышка пронзила тело Нечаева, будто электрошок.
На мгновение он забоялся, что сможет сломать лицо Петрову неосторожным движением руки. Но он не ослушается приказа. Не теперь. Он не посмел бы.
Забывшись, до слепоты в глазах, он наслаждался горячим и влажным ощущением вокруг своего члена. Нечаев запустил руки внутрь снова, уцеплялся пальцами за ребра, разрывая мягкие органы под собой.
Примечания:
Ага, на этот раз без каннибализма. Пожалуйста, не стесняйтесь оставлять отзывы — они держат мое бренное сознание на плаву и позволяют творить такую дичь дальше.