Ее тайная желанная слабость

Это нормально, что у всех девочек в их возрасте появляется кумир, пример для подражания, тот, о ком мечтаешь лежа в кровати ночью, пока тело наполняется сладкой сонливостью, а глаза медленно слипаются. У Джози в свое время таким кумиром стала Хоуп — сестра, конечно, твердила, что это Пенелопа — но Лиззи слишком хорошо знала Джози, чтобы добровольно поверить лживым словам. Так вот. Это нормально, что твой пример для подражания — отличница из твоего класса с прекрасными оценками, замечательной репутацией и вечным желанием помочь всем и вся. Ненормально, если твой кумир — это гибрид, заглядывающий пару раз в месяц в особняк Сальваторе. У которой вряд ли найдется аттестат об отличном окончании школы или, на худой конец, пара-тройка положительных рекомендаций от знакомых. Но это не мешает Лиззи каждый раз высматривать притягательный силуэт через окно своей комнаты с подрагивающими от волнения руками, да прятаться в библиотеке, желая лишний раз поймать глазами отблеск каштановых волос и очертания глубоких изгибов ключицы. Хейли Маршалл (или Кеннер, или Майклсон, Лиззи так и не разобралась в хитросплетениях ее личной жизни и даже в записях на найденных в кабинете директора документах, куда она пробралась однажды с противоестественным желанием узнать о загадочной женщине что-то, кроме материнской связи с Хоуп и яркого волчьего взгляда). Детский разум в своей наивности и простоте не понимал, почему внутри все так сладко тянуло только от одной мысли о предстоящем приезде Хейли, почему в горле пересыхало от звука ее голоса, а к щекам приливала кровь. Однажды Лиззи столкнулась с ней взглядом и даже смогла выдавить из себя вежливую улыбку и приветственные слова. Хейли ей тогда ответила — она не могла не помнить одну из дочерей той-самой-Кэролайн — а ночью Лиззи впервые потрогала себя, вспоминая каштановые волосы, тонкие руки и проникновенный голос. Хейли не была похожа ни на одну из ее последующих влюбленностей — она, в отличие от них, с возрастом так и не ушла, перестала быть невинным детским увлечением и стала болезненной зависимостью, точно разум Лиззи подкинул ей новую задачку, раскалываясь еще на один миллион кусочков — Хейли была не трагично-доброжелательным Рафаэлем с широкими ладонями и горячей кожей, не непредсказуемо-страстным Себастьяном с хищнической улыбкой и вечной загадкой в глазах, не забавно-родным Эмджи с пухлыми губами и жесткими волосами. Хейли была Хейли с ее острыми ключицами, худыми ногами и твердым взглядом — Лиззи никого еще не желала сильнее. Она вросла в нее, впиталась в кожу, смешалась с кровью и добралась до легких, осталась внутри, успев отравить разум. С возрастом желания изменились, и однажды ночью Хейли приснилась Лиззи уже не с просто невинными поцелуями и проникновенными разговорами. Хейли медленно, крадучись, как волк, подошла к ней. Кожа ее в полумраке комнаты казалась латунной, глаза звериными, и Лиззи только и могла, что контролировать свое дыхание. Ей казалось, что мираж этот полон огня и жара — отчего внизу живота все скручивало и жгло, точно кто-то ошпарил ее кожу кипятком? Хейли сняла короткое черное платье и толкнула Лиззи на кровать, седлая бедра и оказываясь сверху. Губы ее оказались наждачкой, кожа огнем, а терпкий запах был наполнен лесом, и Лиззи выгнулась под поцелуями, расходясь по швам — она уже предавалась любви, но ничто не могло сравниться с этим огненно-ярким возбуждением. Бедра у Хейли были узкие, кожа со шрамами напоминала паутину, а вкус ее был солон и горек одновременно, но Лиззи это казалось восхитительным. Она была готова и дальше пропадать в ней, забываться в ней, прикипеть кожей и навечно застыть меж разведенных ног… А потом она проснулась с пульсацией внизу живота и неудовлетворением во всем теле. Лиззи знала, что это все — наваждение, мираж, ее личное помешательство, точно сумасшедший дядя Кай восстал из мертвых и решил преподать нелюбимой племяннице урок, заразив своими взглядами на мир — но она не могла отказаться от мыслей о Хейли. Лиззи казалось, что стоит только выкинуть из головы своенравную женщину, то все нити, связывающие ее хрупкий рассудок воедино, превратятся в труху. Ей оставалось по привычке замирать в библиотеке, искать взглядом знакомый силуэт и гореть изнутри. Ее тайная желанная слабость. Когда Лиззи призналась Хоуп, что хотела всепоглощающей любви, то имела в виду, она, конечно, Эмджи. Но сумасшедшее сердце отстукивало чертово имя — пять букв.