Котенок с болью на душе

— Осталось парочка грамм, кто слоник? — Костик произносит с кривой улыбкой. «Слоник» — с хоботом огромным, нюхает. Эта компашка, держащаяся на порошке и музыке тоже, поэтому кличка у них такая. — Я! — Юля кричит из-за девчонок с помадами размазанными, руку поднимает и, качаясь, идет к парню. — А тебе хватит уже, — говорит парень, боясь за малышку. Она еще совсем на ладошках бога и матери, но знает, как купюры лучше сворачивать. Глаза голубые повидали ужасов, хуже, чем в фильмах про убийства. Глаза эти полосочку цвета только оставляют, остальное — черным зрачком наполнено. — Опять ты со своими этими, — она говорит это с обидой на парня, не понимая, что тот ей отца заменяет. Костик всегда за Юльку печется. Переживает за нее, в обиду не даст. Даже если она матами горькими покрывать его будет, он до подъезда дотащит ее. В плед закутает всегда, словно котенка с подвала. Слезы гадкие в плече впитает, выслушивая очередной рассказ про мать ее. С тусовок заберет, в машину заставит сесть, таблетку от головы и рвоты в ладошки положив. Он ее в туалете очередного клуба умоет, колеса таблеточек забирая. Костик — Отец ее, с большой буквы. Похуй на то, что отец Юли где-то в сарае сидит, нахуй ее в трубке телефона посылая. Родной отец ее, с маленькой буквы. Либо просто «батя пидорас», как она говорит. — Все, Юль, заканчивай. — Да иди ты, че, я же нормальная, — она назад чуть наклоняется и лыбу больной психички давит. — Вижу я, какая ты нормальная, — парень показывает двумя пальцами кавычки, понимая, что Юленьке опять Кира во снах приходила. Костик ее за плечи хватает и домой отвозит на жигуле синем с надписями, а она с слезами в глазах ему про любовь рассказывает. Первую, которую она помнит так же, как чувство похмелья. Родинки ее, глаза карие, руки татуированные. Каждый взгляд и фразу, сказанную с любовью, тепло тела под одеялом, аромат имбиря и ромашки. У нее до сих пор ее футболки с этими запахами, она их не постирает никогда. Всего пара осталась, раз в год надеть, в день рождения Киры. Запах запоминает, хотя в подкорке мозга он навечно. Вспомнит, как она волосы взъерошивала и в носик чмокала. Как цветочки ей срывала под окнами директора, в подъезды вводила, ручки грея в своих, чтоб Юлька согрелась. Первую любовь никогда не забудешь. Вкус губ всегда со слезами вспоминаться будет. Юля ведь употребляет, потому что ее видит. Хочет волосы крашеные в блонд потрогать, да не может, ведь это глюки и нехваток в крови Кирочки ее. Но Кира ушла, наплевав на все. Ушла к девушке с татуировками на все тело. Ушла, оставив тело влюбленной излагаться с каждым днем все больше. Она ушла в новую жизнь, позволяя девочке маленькой рыдать, захлебываясь. Заставит Костика из ручек худощавых лезвие выхватывать. Тату-мастеров имя ее под сердцем набивать. Она ушла. И это была последняя попытка увидеть ее. Но Костик снова не дал, потому что не может смотреть на такую разбитую девчонку. Сегодня была ее последняя ночь в этой машине с ним, с последними слезами о ней. Она зарежет свои чувства на кухне ночью, в ее футболке, вдыхая запах. Она умерла с мыслью о Кире. Пока Кира стоны чужие слушала. Утром Костик погаснет, утром Костик захочет убить Киру самой мучительной смертью. Однажды кто-то ответил: «Любовь — это искусство». У Юленьки оно особенное. На запястье глубоко вырезанное «Котёнок», ведь только она ее так называла. А Кира в шок от этой новости придет, полюбив котенка снова. Только вот котенок больше не дышит имбирем раз год, котенок теперь спит с болью на душе. «Сегодня я проснулась без желания умереть. Сегодня счастливый день», — сказала она, проживая последний день своей жизни.