Последняя ночь

В абсолютной тишине послышался звук чирканья старой бензиновой зажигалки. Манди крепко затянулся сигаретой "Кэмел", задержав едкий серый дым в своих и без того прокуренных лёгких чуть дольше, чем обычно. Табак приятно обжигал своей токсичностью ротовую полость стрелка, принося курильщику чувство лёгкой удовлетворенности. Мужчина усмехнулся, пытаясь не обращать внимания на ком в горле, давивший на гортань и делавший голос его обладателя куда более нелепым, дрожащим и жалким. В полной темноте, освещаемой лишь звёздами и луной, Мик сидел на крыше своего потрепанного фургона и курил. Снайпер не хотел думать ни о чем, что так сильно убивало его последние два года, но он просто не мог. Так уж устроен наш мозг: если пытаться заставить себя не думать о чем-то, то, как назло, ты будешь как раз думать только об этом. Совет, который дают психологи в таких случаях, гласит, что нужно просто заниматься своими делами, не придавать этому неприятному чувству, навязывающимся над головой, никакого внимания, но Мик не умел так, не мог, не хотел, не... Он так и не посетил могилку мальчика ни разу. Ни разу с момента его похорон. Прошло уже больше двух лет, но такое чувство, будто без него он живёт уже более тысячи лет. Каждый день мучает его, он живёт с еле перевариваемым чувством вины, осуждения самого себя, грустью, тоской, злостью, и ещё кучей всякого дерьма, которое давит, убивает, душит и всячески измывается над Снайпером. — Снайпс, я вернусь скоро. Не волнуйся ты так, — эти слова со стороны мальчишки звучали так безэмоционально, будто он пытался не убедить мужчину, что всё в порядке, а сказать что-то специально с такой интонацией, будто он робот, будто он просто машина без чувств. Стрелок прекрасно заметил, что разведчик в тот момент смотрел куда-то вдаль: окно находилось за спиной снайпера. Скаут в этот день был очень нервным, каким-то не таким, как обычно. Совсем не таким. На прощание Снайпер легко приобнял его, подумав, что это здорово отвлечёт мальчишку, но он глубоко ошибался. Ну конечно, Манди никогда не читал людей, как открытую книгу, даже наоборот: если бы человек сам открыл перед мужчиной нужную страницу и тыкнул бы ею в лицо, Мик бы вопросительно посмотрел на него, не поняв ни слова. Никогда для него эмпатия не являлась чем-то простым, именно поэтому он людей и не любил: сложные, зачастую дурацкие создания, действия которых никому непонятны, порой даже им самим. Другое дело — зверьки. ... Скаут чем-то напоминал ему зайца. Нет, понятное дело, чем: такой же прыткий, быстрый, эти два передних торчащих белоснежных зуба... Но "зайчик" — это как-то пошло, по-дурацки и глупо. А вот "ру"* — это мило, быстро и понятно. Последние два года Снайпер думал только о том, что он упустил, что сделал не так, о чем он сожалеет. Огромную часть его мыслей занимал Скаут. Скаут в красной футболке, от которого пахнет аксом и юностью, который проносится молнией рядом, который убивает Шпиона синих ещё до того, как он успеет добраться до гнезда долговязого мужчины. Имя разведчика Мик узнал только от его могильного камня. Снайпер каждый день скучал по Джереми. И каждый день вновь хотел с ним встретиться, пускай даже и на небесах. Около четырёх часов утра в тот же день на небе пролетела падающая звезда.