Полосы

       Большинство людей впервые влюбляется будучи подростками.

Наверное, я в этом плане поздний.

Падшие ангелы (1995)

      — В Корпус попробую, — глубоко затянувшись, Лу откинулась на спинку стула в «Утконосе», закидывая ногу на ногу.              Он догадался об этом еще тогда, когда считанные дни-недели назад они протирали мокрую траву рощи, перебрасываясь чересчур тихими обрывками фраз. Тогда, когда в её глазах просвечивалось недоверие вперемешку с тревогой, из-за чего сильные руки вжимались в зелёный пушок удивительно мёртвой хваткой, заставляя Йонаса чувствовать прямое напряжение в её взгляде и действиях. Она была как змея. Змея, которая сейчас больше походила на колючего ежа, всем своим видом готового парировать любые его слова. Это не было тайной: хилер всегда знал, что Лу считает его реакции на раз-два, подготовив десяток ответных вариаций, одна из которых обязательно ударит его под дых.       Йонас прикрыл рот рукой, захотелось прокашляться — не получилось. Тягучий страх вперемешку с отвращением вязко засели в горле, не желая оттуда выходить. Покачав головой, он потянулся за водой — безуспешно, неприятное чувство, отдалённо напоминающее страх, наглухо отказывалось проталкиваться в сторону желудка, перехватывая редкое дыхание. Лу. В Корпус. В Корпус-блять-Содействия. Плохо.       Не находя, что ответить, он коротко плюнул:       — Твою мать, — и, вероятно, не только мать, но и вся остальная родословная.       Он был совсем не готов к разговору: мысли размашисто гуляли в абстрактном «где-то там», валясь в бездонную пропасть подобно горсти пыльных камней в окраинах Ле Лож. В последнее время Йонас работал. Много работал — не спал ночами, перебиваясь дневными полудрёмами и дешёвыми энергетиками «Витэсс», реклама которых была надоедливо раскидана по всему Термитнику. Люди приходили разные: проститутки, чаще всего переживавшие из-за мелких, ещё не успевших пожелтеть синяков; торчки, у которых в отместку не было ничего кроме прожжённой ложки, но чаще всего это были клиенты Шазы с ранениями средней тяжести. Йонасу они нравились больше всего: в отличие от первых двух контингентов, после парней торговца ему не хотелось целиком залезть в дезинфектор, а затем чистить зубы по двадцать минут, размазывая розовые дёсны в месивный красный. Он почти смирился с тем, что работа его имеет мало что общего с месиром из мерзотных сахарозаменителей, который так любила Лу в интернате, а ещё с тем, что тело его стало изуродованным, отчего особо пафосные шлюхи хилера сторонились, презрительно хмыкая и надувая и без того огромные огненно-красные губы. После работы он заваливался в пустую квартиру, где было стерильно чисто и пусто, а глаза его поблекше искали что-то, за что он мог зацепиться, перед тем как рухнуть на кровать, предварительно скурив пару сигарет и почитав новостную ленту.       Все остальные разговоры между Лу и Доганом слились в одно монотонное словесное нечто, в котором Йонас мало что мог разобрать, копаясь в своих мыслях. Доган, естественно, будучи примерным церковным подсосом, радостно поддакивал то ли от того, что у Лу будет большая зарплата, то ли от того, что на проповеди будет ходить не он один. Внутри было гадко, а еще хуже стало тогда, когда Лу резко поднялась с места и пошла на выход, а он «удачно» пропустил причину её ухода между ушей. Теперь даже не понять: обиделась или просто пошла домой. Спрашивать Догана было стыдно, просить её вернуться — тоже. Похлопав по карманам и пьяно сообразив, что тратить здесь больше нечего, Йонас поплёлся домой, всё-таки сплюнув копившийся негатив на битый и пыльный асфальт пропахшей горелой пластмассой улицы. Слишком долго подбирал ключ из небольшой связки, слишком медленно стаскивал одежду и стягивал потёртые кроссовки с ног — зато довольно быстро оказался возле зеркала ванной, нелепо закинув одежду в дезинфектор со второго раза. Затем он ополоснулся холодной водой, сдул непослушные пряди, падающие на краснеющую переносицу: у кого-то из недавних клиентов был сломан нос. Придерживаясь руками за углы битой, отделанной чёрной плиткой раковины, он вгляделся в свое отражение — после сносного алкоголя изображение складывалось не сразу, так что пришлось напрячь глаза.       По всему телу шли полосы белёсых шрамов, задевая острые очертания худой спины и ключиц. Какие-то были рваными, неаккуратными, и, как назло, на самых видных местах: под грудью, на животе, а самый крупный свежим рубцом соединял правую лопатку с передним плечом. Были и мелкие: в основном круглые, обветренные по фигурным краям — дырки от ножевых. Когда Йонас опустил взгляд вниз, руки задрожали, рискуя соскользнуть с хорошо вычищенной керамики: на ноге у него был только один шрам. В голове пронеслось полузабытое «Квиты, получается», в воздухе фантомно потянуло сигаретным дымом и холодком жвачки. «Квиты» резко перетянуло в «Корпус», из-за чего он сгорбился и зажмурился до ярких пятен и мушек. Вновь открыв глаза, он пресно уставился на своё бледное отражение: на склерах тонкими нитями набухли красные сосуды, тёмные синяки выделялись в белом свете лампы, а тягуче-уставшее чувство ворошило живот, намекая на то, что парню не помешал бы отдых. На зеркале коричневым играла глубокая трещина, в которой виднелся высохший клеевой слой. Нужно было заменить.       «Корпус…» — глухо выдохнул он в комнатное пространство. Нужно было поспать. Попробовать.

***

      В камере воняло грязью, потом и мочой, из-за чего Йонас грубо наклонился и сжался, стараясь занимать как можно меньше места на узкой скамейке. В ногах было холодно: по неосторожности он с разбегу наступил в широкую мутную лужу, пачкая обувь и собирая на себя десятки хохочущих взглядов. От непривычно яркого света где-то перед глазами всё еще плавали тёмно-синие пятна, оставшиеся после нахождения в автозаке, поэтому Йонас старался не напрягаться и не разглядывать своих «друзей» по несчастью. Однако было поздно: прямо перед его носом резко склонилась болезненно костлявая женщина. Одежда её больше походила на центральную моду, пусть была изрядно грязной и помятой, однако ярко-фиолетовые пряди чёлки, мешавшиеся с чёрной копной густых волос, явно выдавали причастность к Термитнику. Она противно-сладко заулыбалась — и Йонас увидел, что, вероятно, своих зубов у нее не осталось: идеально ровные импланты отливали серебристым металлом с оттенками розового и зелёного. Йонас смерил её скептическим взглядом, ничего не говоря: один глаз у неё был с явным зияющим помутнением, походившим на катаракту. Тонкие пальцы с коротко обрезанными красными ногтями быстро схватили его за подбородок, и в приближенном отражении хилер увидел, что это были не более, чем странные линзы. Линза, если быть точным. Резко подскочив под масляные смешки сокамерников, Йонас вжался в стену настолько, насколько та ему позволяла, скользя рукой по холодному, гладкому покрытию. Ему очень хотелось впитаться в эту стену, растекаясь большой лужей на грязный кафель, и перетекая отсюда куда подальше, но удача вновь обошла его стороной.       — А я уже думала, что наконец нашёлся в этой церковной помойке докторишка, который не зассыт бить татуировки на лице, — перетерев на пальцах голубую краску и недовольно покачав головой, женщина продолжила: — даже как-то обидно.       Соседи по камере кисло загоготали, отмечая исключительное остроумие собеседницы. Йонас их не боялся: по ночам к нему приходили люди куда противнее и опаснее, однако большое собрание подобного отребья в микроскопической клетке его напрягало, заставляя помалкивать. В животе от неприязни начал завязываться тугой узел, тянущийся в такт со звенящим смехом желторотых мужиков на ближней лавке, собирающихся забиться где-нибудь сразу после выхода. Сдерживая рвотный позыв, вызванный вонью, Йонас стал смотреть на потолок, где издевательски пищала одна еле-еле горящая жёлтым лампочка, рискующая погаснуть в любой момент. Про себя Йонас признал, что никогда в жизни он так не волновался за судьбу ёбаной лампочки, ибо по её отключению в камере могло произойти вообще всё, что угодно. Начиная с того, что настоящие преступники поделят его на запчасти, и заканчивая тем, что перекошенная женщина переведёт свою околофилософскую тираду на ещё более противный лад.       — Когда-нибудь всех этих церковных тварей перережут к чертям собачьим, там и жизнь начнётся. А пока надо крестить пальцы на то, что вы сами сдох…       — Ну хватит уже, Шафак, — прижав пальцы к вискам, один из татуированных мужчин прервал пустые угрозы, — по нему ж видно, что не центральный. Морда на термитниковский молодняк тянет. Был бы святошей — не загремел бы.       — Ага, а вжимается в стенку так, будто за пределы их милой лужайки впервые вышел. Откуда в тебе столько доброты пробудилось, а? — Шафак явно обращалась к мужчине, однако глаза, один из которых проецировал иллюзию слепоты, не сводили с Йонаса пустого взгляда. Вслушиваться в диалог Йонасу было трудно: возле него шпана другого поля громко обсуждала карточные игры, не обращая внимание на всех остальных.       — Оттуда, что я не хочу гнить здесь еще несколько дней, а затем горбатиться в шахтах ещё лет десять. Я вообще столько не проживу: как выйду — тут же бухать пойду, — поёжившись, мужчина плюнул на грязный пол и хрустнул пальцами. Йонас находил его забавным: несмотря на крупное телосложение, руки у него в основном были забиты цветами, просвечивающими чёрными чернилами из-под загорелой красной кожи, местами идущей сухими отслойками. Кажется, это были лилии, хотя после Шторма их не выращивали, уступая цветам, которые меньше пылят.       — Да вылезем мы скоро, не кипишуй. Ничего же ещё не сделали. Проверят бумажки, может штрафанут, но окопы копать точно не пошлют.       «Ещё» неприятно резануло слух, однако Йонас слишком устал для того, чтоб развивать эту мысль. Остальной разговор стал ему неинтересен, поэтому он просто прикрыл глаза, периодически ловя что-то про то, что скоро всю интеллигенцию подвесят со вспоротыми горловинами, псионики встанут на вершину общества, а в карты лучше всего играть в бывшем аркадном клубе «Фриссон».       Со стороны Шафак и цветочно татуированного мужчины послышалось хлипкое ворчание, перетекающее в горячий спор, который Йонас уже не слышал. К вискам от нервов подлила кровь, мысли в голове стали опухать и мокро ползти по измазанной стене у него за спиной. Хотелось провалиться или, как минимум, вытечь лужей в ближайшей канализации, но лишь бы не здесь. Под носом закрутился застарелый запах мочи и сырости, из-за которого ещё больше захотелось залезть на мигающую лампочку и истошно визжать, но Йонас этого не сделал. Поджимая колени к груди, он стал заправлять волосы за уши, стараясь дышать прямо. Получалось у него плохо: кровь то и дело отдавала пульсацией, стуча по вискам.       Он посмотрел вбок и увидел Лу, силуэт которой слабо отражался в пределах тонкого коридора, съедающего все подряд. Да — это была Лу. В форме Корпуса-ебаного-блять-Содействия. Но Лу. Кажется, он не видел её в юбке с момента выпуска. Осторожно опустив одну ногу на пол, Йонас всем видом старался показать, что не знает её — иначе могло быть хуже им обоим. Но где-то внизу живота трепетало горячее чувство свободы и благодарности, смывая за собой весь ржавый поток предыдущих нескольких часов. Лёгкие запели птицами, сердце — размашисто шипело змеёй.       Это было счастье. Самое настоящее.

с очень глупым и коротким именем — Лу.

      

      — Чёрт возьми, Бэр, какой же ты идиот, — всю дорогу до стоянки Лу ругалась, закуривая сигарету, а затем топтала её об землю, доставая из пачки ещё одну. От неё несло отвратительно-едким дымом, отлично сочетавшимся с его недовольным лицом.       — В чём я идиот? Я даже не знаю, за что меня повязали! — огрызнувшись, Йонас шёл за ней гораздо медленнее, оставляя явное расстояние. Думать о том, что при посадке на мотоцикл им придётся друг к другу приблизиться, не хотелось.       — За язык твой километровый повязали, — стрельнув в него очередным злобным взглядом, Лу выдохнула большой клок острого дыма. Йонас закашлялся: в районе итак воняло всеми запахами мегаполиса. Рядом кто-то рубился в аркадный автомат на углу, то и дело матерясь от вида пиксельной надписи «YOU'RE DEAD» на весь экран.       — Я на работе почти всегда молчу, — закатив глаза, Йонас озадаченно потёр асфальт носком обуви: вымокшие кеды и штаны так и не высохли, из-за чего к ним прилипала любая пыль и грязь.       — Значит, надо вырезать часть с «почти», — остановившись возле мотоцикла, Лу стала хлопать по карманам в поисках ключей. За ней какой-то щуплый парень забрался на мусорный контейнер, чтобы изрисовать рекламный баннер краской из баллончика. Обнимая Лу за талию, Йонас усмехнулся: на лице какого-то церковного ублюдка красовался ярко-розовый значок «ψ».

***

      — Серьёзно? — выпустив в воздух тонкую струйку красного дыма, Шаза вдавил сигарету в пепельницу. — Ты отлично знаешь, в какой мы глубокой заднице, поэтому наводишь прямо на меня свою церковную подружку? Йонас, я в этом клубешнике не отдыхаю, если что, — он показал на него пальцем, — я тут свою жопу от виселицы держу. Тебе бы тоже не помешало.       — Не поэтому, — слова еле как давились в горле: хилер правда не знал, чем оправдать Лу перед Шазой. Таить её работу не решил: хуже будет им обоим.       — Тогда почему? Почему, а? — зашипев, мужчина покачал головой и откинулся на спинку дивана. Весь его вид выражал недовольство и, потирая ладони, он был похож на муху, потирающую лапки после успешного прилёта с помойки.              Из-за облав Шазе пришлось перебраться в «Реактор», что сделало работу Йонаса в несколько раз сложнее, а контакты с Шазой — в несколько раз проблематичнее. Высокие децибелы техно надёжно вдалбливались в голову подобно тупым шурупам, заставляя всё в мозгу гудеть и свистеть: после таких вылазок первое время у хилера кружилась голова, не говоря уже о том, что нередко его мутило. Иногда он выходил из клуба, и его выворачивало прямо на глазах у охранников: подчистую, оставляя на асфальте ярко-жёлтое пятно от желчи. Дошло до того, что убитая пыльная конторка на окраине города стала казаться куда уютнее элитного клуба: там была хоть какая-то приватность. Сейчас же Йонас был почти уверен, что уже весь «Реактор» знает о том, что у него есть подруга в Корпусе, а у самого хилера неприлично высокая ступень пси. Обстановка накалялась с каждым днем: Йонас быстро выяснил, что связываться с постоянными посетителями ему лучше всего будет примерно никогда, поскольку предложения их были либо бессмысленны, либо извращённы до невозможности: кто-то даже был готов платить большие деньги за то, что Йонас будет лечить ему ожоги, которые заказчик будет ставить сам себе, да ещё и с дебильной регулярностью.       Какое-то время Йонас и Шаза молчали, изредка переглядываясь полными недопонимания взглядами. Задумчиво крутя между пальцев сигарету, хилер думал о том, как надавить на Шазу так, чтобы тот непременно вышел на общение с Лу и её парнишей. Кей ему, конечно, самому не очень нравился, но это же Лу…       — Я тебе нужен, так? — зайдя издалека, он немного потряс ногой, сгоняя навалившийся стресс. Нужно было быть откровенным.       — Блеф не прокатит, хилер.       — И ей я тоже нужен. Больше, чем тебе, торгаш. Либо ты встречаешься с ней, либо ты ищешь кого-то другого. Всё чисто?       — Кристально, — приподняв стакан, Шаза какое-то время крутил его, вглядываясь в жидкость убогого виски, — мальчик совсем вырос.       — Можем считать и так, — кивнув, Йонас сложил руки в замок, пытаясь понять Шазу. Всё не могло быть так просто.       — Встречусь я с твоей, — почесав подбородок, мужчина постарался вспомнить имя, — Лу. Только в отместку сгоняешь к моим кентам, ок? Времени твоего особо не отнимет, и рассчитаемся нормально.       Пожав плечами, хилер собирался согласиться.       — И учти. Что-то пойдет не так — и у меня на столе будет лежать сначала твоя голова, потом голова твоей подружки, а в самом конце — череп её напарничка. Если ты думаешь, что можешь меня наебать, то я наебу тебя куда быстрее.       — Кидай адрес уже.

или могло?

      Как только Йонас разобрался, куда ему надо идти, идея ему моментально разонравилась: район был таким же отвратным, как и тот, где жила Лу, если не хуже. Все дома были предельно узкими и лепились друг на друга, связываясь тухлыми гирляндами и фонариками, а вдоль улиц тянулся бешеный трафик; в Термитнике итак не действовали правила дорожного движения, однако здесь, как казалось Йонасу, об их существовании никто и вовсе не подозревал: задевая пятнистые шатры лавок, десятки мопедов и мотоциклов поднимали облака жёлто-серой пыли в и без того маленьких проходах, заставляя скрюченных торгашей, гадалок и бездомных громко прокашливаться, а затем материться — почти всегда на турецком. Нужный дом Йонас также нашёл с трудом: огромный муравейник с полсотней крошечных окон прятался между двумя другими зданиями, изрисованный неумелыми граффити. Быстро поднимаясь по лестнице, Йонас чувствовал, как ноги утопают в подгнивших досках.       — Сука, — изрядно удивившись, женщина добавила: — знала бы, что ты от Шазы, слова тогда не сказала бы.       Друзьями Шазы оказались те двое, спор которых Йонас выслушивал на лавке изолятора. В ослепляюще-белом свете коридорной лампы лицо Шафак уже не казалось таким угрожающе-страшным: вероятно, отоспавшись и умывшись, она выглядела куда более доброжелательной; на Йонаса теперь смотрели два слепых глаза вместо одного. На плече у неё лежало мокрое полотенце, пропитанное явно не её кровью, а к тонкому бедру была привязана кожаная кобура, из которой выглядывала потёртая рукоятка полуавтоматического пистолета «Албаста». За ухом со множеством проколов виднелся фиолетовый фломастер. Почесав шею, она указала коротким жестом себе за спину, приглашая парня в квартиру. От вида помещения стало понятно: на постоянной основе здесь не живут. Большинство шкафов и полок были стерильно пустыми, на полу лежали неразобранные сумки и чемоданы, а кроватью служил абсолютно новый матрас с нелепой ярко-фиолетовой простыней в зелёную крапинку. С открытой двери балкона в комнату залетала песочного цвета пыль вместе со скупой утренней свежестью.       — Шафак, — она представилась, коротко кивнув в сторону спального угла, — а это Ал. Ален. Лучше Ал.       Алена он запомнил плохо: сейчас, на свету, хорошо были видны его почти аристократические черты лица в виде носа с небольшой горбинкой и бледно-зелёных глаз; на веках были видны почти зажившие розовые шрамы от сангапури.       — Не нужно было… — поёжившись, лежавший на матрасе мужчина прижал здоровую руку к ране на ладони; его длинные пальцы выпачкались в сухой бордовый, — только нас в долги этому кренделю гонишь. Не хочу в этой грязи болтаться.       — Ты-то? Да ты его цыплячью шею всё равно в одно движение свернёшь, если понадобится. К тому же, Шаза сказал, что с нас ничего не надо, — отмахнувшись, женщина опёрлась о пластик потрескавшегося кухонного блока, — а ты со своей рукой — балласт на ближайшие пару недель. Да и у меня столько времени нет, чтоб ждать, пока ты оправишься. Или откинешься — тут уже как повезёт.       — Куда-то торопитесь? — Йонас присел на корточки, упираясь кедами в пыльный ковёр, а затем грубо отмахнул крупную ладонь с раны.       Шафак была права: рана была глубокой. Да и не рана это была вовсе: из пяти пальцев три были надутыми кровью, горя малиновым красным. Представив будущий дискомфорт, хилер сглотнул и промямлил что-то про то, чтоб ему принесли бинты и какой-нибудь антисептик. Порывшись в рюкзаке, Йонас достал сумку с новыми инструментами, где нашлись вполне привычные скальпель, пинцет, небольшая пила и даже шприц с обезболивающим.       — Только не говори, что ты мне из-за трёх пальцев сейчас руку отрежешь, — косо посмотрев на скальпель и пилу, Ал громко сглотнул. Йонас не сказал бы, что ему было страшно, однако явная осторожность присутствовала.        — Не отрежу, — кивнув подошедшей женщине, хилер пресно уточнил: — будешь дергаться — останешься с одним пальцем; не будешь — сохранишь два. Выбирай.       — Пять не выйдет? — облизав пересохшие губы, Шафак села возле Йонаса, приложив два пальца к большой горбинке своего носа.       — У него рука в шаге от гангрены. Чем его так пришибло?       — Не твоё собачье де-       — Гаражной дверью прищемил. Мы бежали, ну я и резко отпустила её. А он руку не убрал. Дерьмово, ага? В Термитнике на совесть ничего сделать не могут, — покачав головой, она постаралась изобразить сожаление, испорченное то ли нервным, то ли серьёзным смешком. Йонас так и не понял, сказала ли она правду.       — Дерьмово.       Взяв в руки шприц, хилер помедлил. Что он вообще делает? Собирается оторвать мужику несколько пальцев. Всё так же туманно он уточнил, нет ли варианта сделать всё легально. Получив отрицательный ответ, Йонас тяжело вздохнул, вгоняя иглу шприца под отмирающую ткань, цвет которой из малинового стал перетекать в густой вишнёвый. Ему не нравилось. Ему не нравилось абсолютно всё: начиная от сухой пыли, жёлтым облаком засыпающейся ему в ноздри подобно рою мелких мошек, и заканчивая видом такой комичной крови: ярко-розовой; такого же отвратительного оттенка, которым подростки вырисовывали свои дебильные лозунги. Вышло всё грязно: всхлипы мужчины, отчаянно сжимающего свои зубы до скрежета, противный звук дроблёных костей, много кислой слюны во рту и очередной загон обезбола, который, как показалось Йонасу, не имел никакого смысла. От пальцев сохранились лишь пястные кости, выглядевшие очень голо и бледно. Тряхнув рукой, он приложил свою ладонь к оставшейся ране, затягивая остатки оторванных конечностей — чувствуя, как боль широким столбом бьёт по позвонкам, ощутимо раскидывая их и громко хрустя где-то на подсознательном уровне. Что-то больно пульсировало прямо посередине мозга, грозясь задеть глаза: перед ним плясали странные угловатые фигуры и обтекаемые образы, заставляя окружение плыть. Он не надорвался, но ощущения были вполне схожи с алкогольным опьянением, вызванным дешёвым бухлом и пачкой сигарет в один присест. Немного подумав и лопнув пузырь безвкусной ягодной жвачки, она отстранённо спросила:       — Как ты это чувствуешь?       — Что? — ответ дался ему тяжело; под языком что-то напряглось, говоря о том, что ещё чуть-чуть и его вытошнит прямо на пол.       — Рану. У него нет трёх пальцев, а у тебя есть, — женщина звучала очень обыденно и совсем не так, будто её попутчику только что оторвали несколько конечностей, которые прямо сейчас лежали на запятнанном ковре, — фантомные боли?       — Типа того, однако, — хилер указал взглядом на свой бинт, — фантомные боли не вызывают настоящих ран.       — А у меня могут эти пальцы болеть? — в голосе мужчины трещала мелкая дрожь, хоть внешне страх и не чувствовался, — ну, так, палец болит, а его нет.       — Скорее всего так и будет. Первое время — точно, — он вытер окровавленный пинцет о джинсы, — потом полегче станет.       Встряв посреди разговора, Шафак затараторила:       — Вообще, мы правда торопимся. Тут только дебил не заметит, что мы здесь не частые жильцы.       — Иначе бы нас давно выселили, — мужчина усмехнулся настолько, насколько ему позволяла ситуация. В конце его смех обернулся нелепым бульканьем: он начал громко кашлять, держась за горло.       — Завали, — улыбнувшись, она хлопнула его по ноге, — иначе насчёт аренды будешь сам договариваться.       Сжав зубы, Йонас перебинтовывал руку: Шафак пережала ему её так крепко, что от давления у него загудело в ушах. Осторожно отползая немного назад, он умело перекручивал бинты, уже насквозь промокшие от крови. Повернувшись к Йонасу, женщина прижала к бинтам банку какой-то ярко-зелёной газировки — от неё веяло непривычным для квартирной духоты холодом.       — Лучше?       — Криокинетик, — Йонас даже не предполагал, а просто констатировал факт, — но у тебя нет клейма, — он перевёл взгляд на её чистое, дряхлое запястье.       — Не каждый псионик имеет клеймо, — немного наклонив голову, она смешно и как-то по-философски заключила: — но каждый с клеймом — псионик.       Йонас знал, что в дебрях Термитника есть псионики, живущие всю свою жизнь в тени. Их было мало: даже на окраинах большинство жителей было зарегистрировано, из-за чего скрывать ребёнка-псионика было почти невозможно. Некоторым удавалось. Другие погибали, оставляя своих детей беспризорниками без документов. Хорошим это кончалось редко: девочки, порой совсем юные, шли в проституцию, выживая за счёт своей нулевой фертильности; мальчики ввязывались в банды, становясь пушечным мясом. Некоторые становились взрослыми, большинство — гибло на ночных улицах с пулей во лбу, либо избитые до смерти. Подробности случая Шафак Йонас решил не поднимать, лишь понимающе кивнув. Она бы всё равно не рассказала.       — Никогда не видел незарегистрированных.       Пошарившись по карманам, женщина вытащила пачку сигарет.       — Покурим? На балконе.       Йонас согласился, жестом отказался от её сигарет и достал свои. Закурив, он старался не опираться о перила — тонкие, они казались ему чересчур хрупкими, а вот Шафак об этом совсем не беспокоилась, прислонившись к ним спиной.       — Ал чистый, — почесав свой кривой нос в раздумьях, она продолжила: — ему неинтересно будет.       — Его сейчас больше рука беспокоит, мне кажется.       — Кажется, — она махнула рукой, — сгоняем в центр Термитника, там ему подгонят что-нибудь красивое металлическое. При желании можно даже с ЦНС спаять, и будут лучше родных служить: не полностью же оторвали. Не переживай.       — Принял, — он усмехнулся, затягиваясь, — я, если честно, думал, что вы типа тандем, а он чистый. Вообще не знал, что чистые в Термитнике живут.       — Хватает. Незарегистрированных тоже, — если знаешь, где искать.       — А ты знаешь, где искать?       — Знаю. И вообще, я, конечно, в интернате не училась, но кое-что о наших особенностях знаю. А ещё у меня неплохо с математикой: я умею считать до пяти, и это говорит мне о том, что ступень у тебя не четвертая, и, может, даже не третья.       — Звучишь слишком самонадеянно для человека, который всю жизнь шлындает по улице, — Йонас размял отёкшую шею, разглядывая трещину у себя под ногами.       — Шлынданье по улице хоть опыт тебе даёт, в отличие от интерната, где телекинетик обязан будет выучить строение животинок, которые вымерли, либо мутировали в трёхголовых монстров, — затушив сигарету об бетонный уступ, она примирительно подняла руки вверх, — я просто думала, что ты бы мог помочь. Не бесплатно, конечно.       — Если ты хочешь, чтобы я положил голову на гильотину революции, то я сразу пас, — покачав головой, Йонас выдохнул в жёлтую пыль воздуха струйку дыма. — Я слышал твои слова в изоляторе. Тебя вообще не смущает, что я всю вашу контору при желании могу накрыть? Я же государственный работник, как-никак.       — Ты не можешь накрыть то, о чём пока не знаешь. В отместку, контора может накрыть тебя и Шазу, а там уже ты будешь умолять о том, чтоб тебя убили, а не посадили с его парнями за одну решетку: казнь будет куда гуманнее, — в конце она смягчилась, перейдя с шершаво-угрожающего тона на расслабленный, — у нас там хватает всяких. Деньги у них есть, а медицинской помощи — хрен, не зарегаться же. И женщины, и дети.       — Дети? — удивлённо подняв брови, он закашлялся. Новых тайн ему явно не хватало.       — Ты заинтересован? Деньги будут, хорошие. Чуть ли не как с Шазы драть будешь, если не больше, — Шафак, похоже, проигнорировала его вопрос, или сделала вид.       — Подумаю. У тебя номер есть, куда позвонить можно?        Достав из-за уха тонкий фломастер, она схватила его за руку, написав на ладони несколько цифр удивительно ровным почерком.       — Пиши только. Ненавижу звонки.       В тот день возвращаться домой было куда труднее обычного. Йонас бездумно заглядывал в витрины магазинов, которые только начали открываться: наступило позднее утро, заставляя парня лениво зевнуть. Ночная жизнь быстро сворачивалась, уступая место обыкновенным жителям, резко повышая уровень безопасности. Звонить Шазе Йонас пока не решался: он толком не знал, что ему сказать. Писать Шафак — тоже; вероятно, по той же причине.

работать на Церковь было бы куда легче.

***

      Лениво поглядывая одним глазом какую-то дурацкую передачу про животных, Йонас развалился на диване, периодически вливая в себя очередной стакан апельсинового сока: он наконец-то решил раскошелиться и купить себе что-нибудь из натуральных фруктов. Было вкусно, хотя соотношение цены и качества явно его не устраивало, насмехаясь над ним в его же голове. Он бы и вовсе уснул, но надо было дождаться Малую: девчонка напросилась ночевать у него, и Йонас, намеревавшийся сегодня никуда не идти, запряг её сходить за бытовой химией в галантерею у дома. А ещё она, как обычно, где-то потеряла ключи. А он жутко хотел спать. Глаза слипались, в голове кругами ходили мысли о волчатах бывшей Северной Америки, Шазе и оторванных пальцах Ала, которые иногда снились ему в дурных снах. Он даже не знал, почему: обычно пациенты ему не снились. Обычно.       Из полудрёма его выбили громкие удары в дверь: Тина стучала настоятельно и быстро, из-за чего Йонасу спросонья казалось, что по голове кто-то бьёт молотком. Оттолкнув его и забежав в комнату, девочка выронила из рук небольшой пакет: по полу покатились полосатые брусочки мыла с экстрактом мяты. Помотав головой из стороны в сторону, Йонас наклонился, подбирая мыло с пола. Спросил:       — Ты чего?       — Ты новости видел? — сложив руки на груди, Малая кусала внутреннюю сторону щеки. Казалось, что она вот-вот расплачется.       — Передачу про животных какую-то смотрел, — собрав пакет и кинув его на диван, он продолжил: — что там случилось-то посреди ночи?       — На Приора покушение. А там Лу, ну и… сказали, что охрана его ранена тоже. В магазине телевизор был, я как услышала — забыла зачем пришла, — громко вздохнув, Тина прижалась спиной к стене, вжимаясь ладонями в холодный бетон.       — Плохо, — постоянно делающий Тине замечания, Йонас решил оставить сочетание «полный пиздец» глубоко в своих мыслях, похлопав её по плечу: — я ей позвоню. Если что, съезжу. Ты пока покупки раскладывай. Глядишь, и успокоишься.       — Хорошо, — улыбнувшись, она добавила: — если она захочет, пускай к нам приезжает.       — Передам, — подойдя к Малой, Йонас постарался её обнять. Получалось плохо: ладони Тины сильно дрожали и она не смогла обнять его в ответ, уткнувшись лицом е в плечо. На мятой ткани остался след от синей туши, — я выйду на клетку, покурю. Ок?       Зажав сигарету между зубами, он стал искать нужный номер в телефонной книжке. Взгляд быстро скользнул по номерам Шазы и Шафак. Лу ответила быстро.       — И кто из нас идиот? — он нервно рассмеялся, щёлкая зажигалкой.       — Ты меня с того света достанешь и будешь прикалываться, да? — Лу чуть ли не кричала от включенной в машине музыке, — Кей, выключи эту хрень, пожалуйста.       — Ну, с того света не обещаю, а вот прикалываться — обязательно, — Йонас смущённо улыбнулся, чувствуя, что Лу улыбается тоже, — я приеду, посмотрю, что у тебя там.       — Мне рекомендации и лекарства выписали. Без тебя справлюсь.       — Я не спрашивал, Рид.              Несмотря на давящий моральный груз, идти до дома Лу было легко. Йонас мог сказать, что он шёл в общем-то навеселе, периодически щурясь от агитационных плакатов и граффити, количество которых в последние дни стало резко увеличиваться. Где-то ярко-розовую и голубую краску экономно перекрывали «нормальные» бежевые или серые квадраты: настолько экономно, что даже под слоем краски было понятно, что было написано там изначально. Йонас проморгался и поморщился: ему вновь почудились оторванные пальцы, сочащиеся мокрым мясом. Раньше всё это казалось ему весёлым и свойским, сейчас же — вгоняло в нелепую тревогу, от которой он старался бежать и прятаться. Пока выходило удачно, несмотря на то, что всё чаще забитые улицы и помещения распылялись в перетёртом людском недоверии, волнении и страхе. Он старался убеждать себя в том, что у него нет на это времени.       Лу сидела на ступеньках возле входной двери. Йонас увидел её не сразу: тёмный силуэт закрывала большая, дорогая служебная машина; можно было даже сказать, что Лу за нею пряталась. По ступенькам тонкой тенью ползла чёрная ткань длинного платья, а за ней скрывались высокие сапоги на каблуке: она сидела босиком и ёжилась от вечерней прохлады. И курила. Точнее, сидела и смотрела на тлеющую сигарету между пальцев, чего-то выжидая. А может, кого-то.              — Привет, — выйдя из-за служебной машины, Йонас подбоченился и постарался натянуть усталую улыбку, — чего не в квартире? Решила дополнительный выходной простудой выбить?       — Хай, — Лу шутливо помахала рукой, — свежего воздуха захотелось. Мне помещений на сегодня хватило.       Хилер кивнул в сторону машины:       — Напарник твой тоже тут?       — Ага. В душ попросился, у него сегодня домой заехать не получается.       — И как он?       — Нормально. Не ранен, только пробил паре официантов дырки в черепах, — она улыбнулась и расправила плечи, туша сигарету о бордюр, — сейчас, небось, под водой рефлексирует.       — С твоим-то душем? Я бы как можно быстрее мылся, а то либо сварит, либо заморозит, — поднявшись по ступенькам, он сел возле неё, неуклюже приобнимая.       Лу была холодной.       — Ха-ха, очень смешно, Бэр. Нахрена ты вообще приехал? Я же сказала: у меня всё под контролем. Ничего такого, с чем я бы не справилась.       — Ты так будешь даже на смертном одре говорить, так что не показатель.       — Можно подумать, что ты не упрямец, Йонас.       — Одного в компании достаточно. А ещё, — хилер указал на её руку, — раз у тебя все под контролем, то могла бы заметить, что повязку давно надо было заменить.       — Тебе тоже, — хмыкнув, Лу бросила взгляд на его ладонь, — кто-то прищемил себе палец дверью и ты не смог отказать?       — Капец как остроумно. Работа у меня такая — людей лечить. А ещё секреты хранить.       — А у меня работа — Приора защищать. Если меня хилер каждый раз латать будет, то сдохнет со временем.       — Ну, я пока помирать не собираюсь.       — Я рада, — вывернувшись из его объятий, Лу встала со ступенек, подбирая подол платья, — пошли, работать будешь. И захвати с собой мои туфли. Ёбаные каблуки.       Напряжённо присев на матрас, она гордо ссутулилась, делая напускной вид того, что ей совершенно не больно. Здоровая рука крепко прижалась к окровавленной повязке, заставляя Лу шикнуть что-то невнятное себе под нос: конечно, самое опасное уже позади, однако болевые ощущения после никто не отменял. Где-то в ванной комнате шуршал её напарник, вероятно, в поисках чистого полотенца. Наклонившись над ней, Йонас молчал. С одной стороны, в душе злобно плясало нездоровое эгоистическое ликование, говоря о том, что всё-таки хилер был прав. Однако всё это ощущение рвал в клочья и давил намертво долг. Преданность. Сейчас Йонас её не любил, но абсолютно каждое околощенячье чувство из всей палитры эмоций, что он испытывал при взгляде на Лу, стирало в пыль такую незначительную на фоне всего остального любовь. На щеках девушки тонкой корочкой застыли кровавые слёзы, которые она усердно растирала кулаком; потёкшие красные тени обрамляли усталые веки; в полусвете лампы блестел кусочек микросхемы-наклейки на виске. Глаза Йонаса влажно заблестели, и он быстро проморгался, не желая показывать этого подруге. Он не рассматривал повязку, не снимал её, даже не определял степень тяжести раны: будь там хоть открытый перелом или звенящая насквозь дыра, он бы всё равно её вылечил. Всегда. Даже если бы для этого пришлось реально рыть себе могилу. В воспоминаниях всплыла продавленная кровать интерната, голые, ржавые пружины, стёртый маркерный нимб, едкий запах дыма, вечерних сумерек и её немое «спасибо». Осторожно приставив руку к повязке, он начал ощущать уже обыденный жар, импульсы на месте раны и жгучую боль в собственном плече, которую он, наконец-то, смог контролировать и терпеть. В этот раз саднило не так ощутимо, как в прошлый, но неприятный осадок остался, а из-за глубины раны пришлось терпеть ещё и горячую, липкую кровь, пропитывающую всю одежду до куртки. Как правило, дело не заходит дальше футболки, однако Лу никогда в «как правило» не вписывалась. Щелкнула полупустая аптечка, Лу закинула в рот несколько подушечек жвачки. В воздухе повисло его немое «не за что».              — Не кури только, при потере крови вредно, — туго бинтуя своё плечо, Йонас сам чуть воздержался от того, чтобы не вытащить пачку из кармана.       — Жить вообще вредно, не находишь? Сегодня плечо подстрелили, завтра в грудак могут. Так что, ничего не делать теперь?       — Прекрати. Начинаешь занудствовать.       — Ещё влияние Корпуса сюда приплети, — Лу улыбнулась, не выделяя зубы; до него донёсся холодный мятный запах, — видел же, что на улицах творится. Неделю-другую и…       — Только давай без этого, мне у себя хватает, — сглотнув, Йонас закатил глаза, — мне остаться?       — Оставайся.       Поджав губы, Лу спала. Совершенно спокойно: так, словно прямо сейчас её товарищи и коллеги не стреляли детей за граффити, не развевали сухой пепел по ветру, разрежая воздух шумами выстрелов. Так, словно в Термитнике было безопасно. Сев на пол, Йонас упёрся спиной в матрас, прикрывая глаза — уснуть у него не получалось. В голове крутилась грязь. Перегруз информацией разрастался по мозгу пожаром, сжигая нейроны дотла. Где-то там был Шаза, грязно ухмыляющийся и трахающий какую-нибудь девчонку в «Реакторе». Возможно, сейчас Шафак и Ал ищут ему протез, ожидая ответа Йонаса на их предложение. Малая, наверное, не дождалась Йонаса и уснула, свернувшись комочком на незастеленной кровати. Каждый был чем-то занят, пока он просто… убивал время, глядя в пустую точку открытого окна, периодически глядя себе под ноги. Все окна в доме Лу были открыты: она любила свежесть, пусть и постоянно курила. А ему было душно. Так, словно он шёл по раскалённому солнцу той самой рощи. Кажется, была осень? Сейчас началась зима.       На какой-то момент веки Лу напряглись, а затем снова расслабились, после чего она повернулась набок, поджимая руку под подушку. Достав телефон из кармана, Йонас какое-то время пялился на заставку и время: 4:38. Вздохнув и выбрав нужный контакт, написал:       «Я согласен».

***

      — Бывал когда-нибудь на кладбищах? — затягивая подол капюшона из плешивой пурпурной замши, женщина поправила набедренную кобуру.       — Я похож на кого-то из высоких чинов, чтоб мою родню в землю закапывали? — легко пнув валявшийся на дороге камень, Йонас поморщился, задерживая дыхание от запаха канализации, сочащегося из соседнего переулка.       — Мало ли. Псионики у разных людей рождаются.              Сегодня шёл дождь. Не тот, что был пару недель назад, а так: лёгкая морось, что почти тепло обдавала всё тело. Йонас читал, что раньше зимой шёл снег. Иногда — даже после Шторма. Лично он никогда его не видел. В интернате, несмотря на то, что было довольно прохладно, выпадение снега было бы не заметить сложно: дети, не имеющие особых интересов в жизни, тут же бы кинулись к окнам, указывая на так ярко описываемые в книгах «белые хлопья». А Термитник почти всегда представлял из себя горячую печку, распределённую в размерах одного района, больше походившего на город. Или руины — тут уже как посмотреть.       Шафак шла быстро, почти бежала, постоянно протискиваясь между скоплений людей, глазами ища какие-то мелкие переулки, куда было сложно пролезть. Йонасу эти догонялки были не по нраву: от тотального недостатка сна начала страдать координация, из-за чего он то и дело цеплялся ногами за мелкие выступы и камни, удерживаясь за голые, тоненькие стены моноблоков. Постепенно неоновые огни стали затухать, оставаясь совсем далеко: Йонас стал видеть их лишь в редких отражениях маленьких луж, запятнанных радужными разводами бензина. Грязь под ногами стала размокать и мешаться с прибитой к земле мелкой пылью, из-за чего подошва кед мягко и неприятно скользила.       Картонным блокам уступил толстый бетон, одиноко отражающий в себе покинутость и отречённость места. Здесь совсем не было деревьев: конечно, засаживать их брезговали даже в Термитнике, однако здесь всю зелень заменили кривые металлические прутья, выныривающие из-под земляного покрова. Почесав нос, хилер посмотрел на небо: если дома оно выглядело богатым тёмно-синим, то здесь оно казалось молочно-серым и очень пустым. Где-то посередине серой мозаики располагалось кладбище. Настоящее и… старое. Могилы были почти стёрты, камень и мрамор сточились, какие-то надгробия вырывались из земли, какие-то — глубоко проваливались в сложные тёмно-синие тени; в твёрдой земле были видны рваные следы: скорее всего, люди спилили и вырвали с корнем деревья. Задев повалившуюся ограду ногой, Йонас сказал:       — Я врач, а не волшебник. Если твои друзья умерли, я их из могилы не подниму.       — Я не говорила, что мои люди на кладбище, — сверив время на старых наручных часах, Шафак двинулась вглубь кладбища, останавливаясь возле часовни из металлических чёрных прутьев. По дырам, обнажающим тонкие слои разноцветной краски, стало понятно: красили её много и тщательно.             — Зачем на кладбище храм? Ещё и такой придурковатый, — скрестив руки на груди, Йонас поправил съехавшие лямки рюкзака.       — Это часовня. Раньше на всех кладбищах была. Глянь выше: видишь, крест? Доштормовое ещё.       — Хочешь сказать, что здесь уже никого не хоронят?       — Вроде собирались всех чинов сюда и класть, пока Центр не построили. Потом уже их отсюда перенесли… черт, я не знаю, — она пожала плечами, снимая капюшон и поправляя сожжённые волосы. — Идём.       — Куда? Здесь ничего нет.       — Если двери нет перед тобой, значит надо смотреть либо вверх, либо вниз, — опустившись на землю, — женщина подхватила дверь тяжёлого резного люка, отодвигая его в сторону, — люди редко смотрят под ноги.       — Хочешь сказать, что у вас убежище… под землёй?       — Почему нет? Знаешь ли, люди достаточно долго жили под землёй, пока не пришёл Викарий и не вывел их на свет, — она махнула рукой, забираясь по лестнице, — или как там вам в интернате рассказывали…       По окончанию лестницы следовал большой, длинный коридор, идущий абсолютно прямо и без всяческих заветвлений. Включив фонарик смартфона, Йонас хмыкнул, глядя на стену: вдоль коридора вся стена была усеяна жёлтыми черепами, лежащими друг на друге и складывающими кашеобразную композицию. Попади он сюда на пару лет раньше, он бы ещё восхитился, но работа в больнице на пару с учёбой оставила свои следы, из-за чего костяное собрание перестало вызывать какие-то очень яркие впечатления. Хотя, факт сохранности черепов его правда удивил: у большинства из них на месте оставались почти все кости, не считая зубов.       «Парижские катакомбы, и как я раньше, сука, не догадался», — промямлив что-то ещё себе под нос, Йонас поплёлся по узкому коридору, — на истории нас учили, что тут больше путей, чем один.       — Почти всё обвалены. Ещё до Шторма, — двинув плечом, Шафак добавила: — а после Шторма — так вообще. Иногда ради качества приходится жертвовать разнообразием.       Выставляя фонарик перед собой, он шёл за Шафак ещё какое-то время. Повернули они всего три раза, причём на третий черепные стены стали освещаться огнями факелов, прикреплёнными к голым низам пожелтевших стен. Женщина не соврала: множество проходов действительно были обвалены, а спустя какое-то время жуткость замкнутого пространства и общее давление начали сказываться на хилере, оставляя рябь головных болей. Остановившись в метре от прохода, женщина заговорила:       — Пришли. Только учти: я иду первая, ты — за мной.

***

      — Ох-ре-неть, — поправив внезапно начавшую жать куртку, Йонас нервно сглотнул.       Безусловно, это был не Термитник. Но это был город. Город, находившийся под землёй. Вдоль огромного пещерного пространства тянулись ряды кожаных палаток и торговых площадей, почти все части были освещены факелами или цветными фонариками, явно украденными с термитниковских барахолок. Каменные столбы были окрашены в тёплые цвета, соединяясь под ногами хрустел бежевый песок, в котором тонули бетонные плиты с торчащими из них арматурами, а в ушах стоял сторонний шум от количества людей, переговаривающихся о чём-то между собой. Напряжённо сжав плечи, Йонас засунул руки в карманы джинсов, оглядываясь по сторонам. Люди были другими. Не такими, как в Термитнике, но и не такими, как в Центре. Одевались они блекло, но, в отличие от Центральных, ещё и бедно: старые робы из сшитых наспех тканей украшались такими же странными шарфами, сплетёнными кривым крючком. Какие-то вещи были явно украдены и нуждались в чистке: конечно, под землёй у людей вряд ли был дезинфектор. Народ, несмотря на очень свойский вид и жизненный ритм, проявлял исключительную доброжелательность: занятые какими-то бытовыми делами, люди не скупились на улыбки и пожелания хорошего дня. Йонасу даже показалось, что их лингва обладала свойским акцентом, нотки которого куда слабее, но всё же прослеживались и у Шафак.       — И как тебе?       — Странно. Я не думал, что будет так…       — Древне? — она рассмеялась, обнажая цветные зубные протезы, — некоторые здесь никогда не видели, что там наверху. Поэтому, развлекаются как хотят.       — Да я уж заметил. Тут пивнухи хоть есть?       — Наклюкиваться ты здесь не будешь, хилер. Иначе отправим к черепам на проходе отдыхать. И смени уже выражение лица на более доброжелательное. Тебя тут куда больше боятся, чем ты их.       — Сделаем вид, что я очень разочарован и испуган. Показывай давай, кого лечить и куда, — косо улыбнувшись, Йонас вытащил руки из карманов и потянулся, помахав в ответ рукой какой-то девушке, махающей ему из соседней палатки.       — О’кей, — сняв плащ, Шафак двинулась направо, продолжая здороваться с каждым встречным.             Вскоре торговый квартал закончился, а на смену ему пришли дома: такие же изощрённые, как и их жители. Обтянутые тканью и тентом, подобия домиков включали в себя постройки из дерева, ветхого кирпича, бетона, а иногда и соединения с каменными стенами. У входа в один из наиболее обжитых деревянных домов, женщина постучала в кусок деревяшки, стоящий возле тканевой двери. Йонас только сейчас заметил, что она сняла свои линзы.       — Марго, мы зайдём? — не дожидаясь ответа, Шафак взглядом указала на «дверь» и скрылась за полосками ткани.       Согнувшись, Йонас зашёл в дом. Внутри он был обставлен куда лучше, чем снаружи: небольшая кухня сливалась с гостиной и спальней, разделяясь такой же тканью. Интерьер отдавал рыжеватым и коричневым, при этом воздух был влажным и вовсе не спёртым, что удивило парня. Темноту разбавляли ярко-жёлтые фонари, отдававшие короткими волнами тепла по всему дому. За газовой плитой стоял невысокий мужчина и что-то жарил, завязав длинные рыжие волосы в тугой хвост. Обернувшись, он удивлённо проговорил:       — Марго на рынке. Я думал, ты с Алом пришла. Как его рука, всё нормально?       — Мастер протез делает, — прикусив губу, она добавила: — я просто хилера нашла. Решила, что Эди́т сможет помочь. Да и другим ребятам. Мы ж их на поверхность не вытащим.       — То есть, я тут в роли детского врача, ага? — кивнув мужчине, он представился: — Йонас.       — Гай. Не знаю, что тебе Шафак наплела, — он посмотрел в сторону женщины, закатывающей глаза, — да и мне плевать, если честно. Просто помоги моей девочке.       — Деньги вперёд, — сощурившись, Йонас постучал пальцами по деревянному столику, стоявшему возле плиты.       — Безусловно, — выключив газ, мужчина подошёл к небольшим цветным ящикам возле входной двери и, порывшись в них, мягко положил на стол стопку купюр, — будет мало — попросишь. А сейчас помоги Эдит.              Комната девочки оказалась самой дальней в доме. Судя по интерьеру и деньгам, предложенным Йонасу, родители на ней не экономили: несмотря на то, что дом-палатка находился под землёй, парень засомневался, что у него самого в детстве было столько книг и игрушек, раскиданных по полу и полкам шкафов. Девочка сидела за столом и что-то уверенно писала маленьким почерком, не обращая на него внимания. Йонас заметил, что язык текста был ему не знаком. Положив руку на стол, он обозначил своё присутствие:       — Привет. Я Йонас.       — А? — откинув механическую ручку в сторону, она повернула голову в его сторону, — меня Эдит зовут. Красивые полосочки, кстати. У нас такие на столбах рисуют, ты как раз ростом со столб, — сказав это, она засмеялась, показывая местами сточенные зубы.       — Интересное сравнение, — неуверенно улыбнувшись, Йонас добавил: — твой отец сказал, что у тебя что-то болит и…       — Мой отец, ха-ха, — быстро повертев пальцем у виска, она добавила: — был бы он моим отцом, вещи бы были куда проще. А так… ну да. Я его в узде держу.       — Ох. — покачав головой, он сказал: — прости, не знал. Так что у тебя болит?       — Живот, зараза, — немного задёрнув толстую футболку, девочка указала пальцем на окровавленный бинт, — я упала на что-то острое. Мама с Гаем уже давно чем-то мажут, но не проходит. Даже зашить пытались, да руки не из того места.       — Тогда я посмотрю и вылечу, ладно?       — Быстро?       — Надеюсь, — сняв рюкзак с плеч, Йонас стал доставать инструменты. Стараясь не напугать ребёнка, он намеренно положил коробочку на пол: в ней всё ещё оставалась пила, которой он ампутировал Алу пальцы, — я сначала просто руку приложу, просканирую и…       — Что значит «просканирую»? — она почесала копну чёрных волос, лезущих в разные стороны.       — Э-э… посмотрю. Посмотрю и решу, как лечить.       Приложив руку к бинту, он спокойно вздохнул: чем бы рану ни мазали, однако никакого гноя и заражения он не почувствовал. Кивнув, хилер стал снимать повязку, непременно добавив, что осталось совсем чуть-чуть. Зашили рану правда плохо: кривые стежки толстых чёрных ниток явно говорили о том, что зашивали иглой для шитья. Взяв маленькие ножницы, он отрезал все швы, продолжая свои успокаивающие речи точно так, как писали в учебниках по педиатрии. Подставив ладонь перед раной, он почувствовал, как порез начал затягиваться, а сам противился тому, чтобы согнуться: казалось, что середину живота пронзила сотня иголок, больно лопаясь кровавыми сгустками где-то внутри. Ухватившись рукой за свою рану, он попытался изобразить кривое подобие улыбки:       — Видишь, и всё, — перекинув бинт через спину, Йонас стал делать повязку вокруг живота.       — Ты псионик! — восторженно рассмеявшись, Эдит чуть ли не захлопала в ладоши, — как мой отец! А я уже думала, что я сумасшедшая.       — Что, прости? — удивившись, Йонас чуть не подавился собственным кашлем, что-то булькнув в ответ. Повязку пришлось делать заново.       — Только он свечи руками зажигал, и духовку включал пальцами.       — Да… вот как, интересно, — приставно сюсюкая, хилер застегнул рюкзак и, нагнувшись перед девочкой, сдавленно сказал: — но мне надо идти.       «Пирокинетик, значит. Зараза», — кивнув Гаю о том, что с девочкой всё в порядке, Йонас запихнул деньги в карман и вышел из душной палатки на улицу, а затем закурил, перед этим долго пытаясь зажечь зажигалку дрожащими пальцами. Получается, Шафак тогда не врала? Могло ли у девочки разыграться воображение? «Нет, точно нет. Уж спичку и зажигалку даже трёхлетка в руках у взрослого заметит».       — Ну как тебе, хилер? — похлопав Йонаса по плечу, Шафак вновь натянула на себя плащ.       — Ты же знала, да?       — Что именно? Что Эдит завалилась на какую-то балку? Знала.       — Что у Эдит папа-псионик, Шафак! Ты понимаешь, что меня за это знание повесят, сожгут, а перед этим тело даже родной матери не покажут?       — Так не рассказывай. Мы пока чуть похуже доштормовых ребят, детектора лжи у нас нет. Держи рот на замке и всё. Думай о зелени, которую ты здесь рубишь.       — Как ты вообще, блять, можешь так говорить о том, что пытаются опровергнуть столько лет?!       — Обычно. Я же не пытаюсь, — пожав плечами, она продолжила: — пойдем давай, тут еще есть…       — Никуда я не пойду, — сплюнув горькую слюну на землю, Йонас утёр рот и прокашлялся, раздавливая сигарету ногой. — Ноги моей здесь не будет. Никогда, — толкнув женщину, Йонас бросился на выход.       Адреналин сжимался в висках, заставляя его бежать то чрезмерно быстро, то чересчур медленно, задевая каждый неаккуратный камень по дороге. Ему показалось, что где-то в нескольких метрах от него прошмыгнула шальная пуля, пробивающая бетонную плиту в песках. Йонас даже не заметил, как расталкивание местных людей, чопорно улыбающихся в своих грязных нарядах, плавно сменилось на ленивую ходьбу вдоль кислотно-ярких платьев и ядерного цвета волос, выражения лиц обладателей которых не выражали ничего кроме отменной похоти и безразличия. Забежав домой он первым делом кинулся в ванную комнату и, быстро раздевшись и включив душ, стал пытаться помыться. Хотелось смыть с себя грязь этого дня, забыться навсегда, проснувшись несколькими днями ранее в квартире Лу, никогда не писав того сообщения. Раздирая кожу мочалкой, Йонас старался сфокусироваться на разодранных красных волдырях рук, что получалось очень плохо: осознав своё положение он почувствовал, как по щекам стали катиться крупные слёзы, лживый запах которых больше напоминал грязное машинное масло с пылью и выхлопными газами, плотно засевшими между кривых улиц Термитника. Казалось, что от этой мерзости он никогда не отмоется, и, утирая синюю краску с лица он сел на колени, сдерживая рвотные позывы. Прокашлявшись несколько раз, он почувствовал, что ещё чуть-чуть и вместе с тошнотой из него вылетит пустой желудок вместе с почерневшими от никотина лёгкими.       «Какого хрена я делаю?» — положив руки на смоченную в крови повязку на животе, Йонас сидел под горячей водой ещё какое-то время. Из полусонного состояния его выбил звонок: телефон, оставшийся в кармане кинутых на полу ванной джинсов, надоедливо пиликал, вызывая раздражение. Нехотя поднявшись и чуть не поскользнувшись, Йонас повернул вентиль крана, мысленно рассчитывая расходы на воду в этом месяце. Размяв шею, он согнулся и стал рыться по карманам, параллельно промаргиваясь от наваливающегося сна.       — Не думал, что ты мне утром звонить будешь.       — Если бы у меня был выбор, пацан, я бы тебе вообще не звонил, — даже сквозь телефонные помехи Йонас услышал, как Шаза щёлкнул зажигалкой, закуривая, — подъедешь?       — Очень надо? Я из душа только. Уставший, как чёрт.       — Я ж не прошу тебя голым приезжать. Оденься и приходи. Нашёл проблему.

***

      Днём «Реактор» работал очень скудно. Точнее, не работал вообще. В клуб пускали только по запросам, и Йонас был таким «особым» посетителем всего несколько раз: когда парни Шазы приползали с чуть ли не летальными ранениями, умоляя о помощи хилера на коленях, если те не были прострелены. Сегодня же, на удивление, Шаза был один: возле него не было даже сомнительной внешности проституток, обычно облепливающих его со всех сторон до тех пор, пока он их не прогонит, перед этим меняя своё решение еще несколько раз. Поднимаясь по витиеватой лестнице, Йонас заметил, что дневной «Реактор» ему нравится куда больше: музыка не била по больной голове, сомнительных личностей было по минимуму, пусть и вся тёмная мишура не давала забыть о том, в каком месте он находился. Почти все окна были закрыты: солнечные лучи пробивались лишь сквозь скудные витражи на самом верху стен, и то они намертво поглощались в разноцветных лампах, которые горели здесь двадцать четыре часа в сутки. Шаза как обычно сидел на своём излюбленном диване, просиживая красные кожаные штаны в упругой замше; рубашки на нём, на удивление, не было: на костлявом затылке просвечивались металлические вставки от операции на позвоночнике, несмотря на которую, одно плечо торговца всё равно было выше и острее другого.       — Удивлён, что ты не пьёшь, — плюхнувшись на диван, Йонас почесал затылок: он наспех уложил волосы гелем, из-за чего липкий след неприятно ощущался на пальцах.       — Если бы я бухал с самого утра, к ночи меня можно было бы всего обнести, — пожав плечами, Шаза, не оборачиваясь, указал на закрытое окно позади себя, — ты что-нибудь знаешь насчёт той херни, что творится на улицах?             — А должен? Я думал, что ты у нас вне конфликтов.       — Я вне конфликтов ровно до тех пор, пока это не мешает моей работе, парниша. А когда мешает — я становлюсь самым заинтересованным человеком в городе. Намечается какая-то высокопарная хрень, — сузив глаза, Шаза шмыгнул носом, а затем встал и подошёл к окну, немного отодвигая жалюзи и кивая в сторону значка «ψ», нарисованного ярко-голубой краской на вывеске недавно закрывшегося продуктового.       — И как это тебе мешает? Ты ж не псионик, — с угловатого дивана Йонас не видел, куда смотрел Шаза, но примерно догадывался о том, на что он показывает: сейчас эти значки были везде, разных размеров и из разных материалов. Кто-то даже умудрился составить «ψ» из наклеек с упаковок химозных шоколадных батончиков, вкус которых больше напоминал пластилин.       — Йонас, необязательно быть одним из ваших деток, чтобы чуять в воздухе запах горелого, — мужчина характерно шмыгнул носом, — у меня бизнес крутится вокруг разных фигурок, псионики тут тоже мешаются. Я уже промолчу о том, что моя клиентская база стала выкашиваться по самым дебильным причинам.       — Я не думаю, что все настолько серьезно, как ты рисуешь, — покачав головой, хилер затушил очередную сигарету об стильную, под стать «Реактору», пепельницу, — побегают, плакатики порисуют, мусорные баки пожгут, в «ножички» поиграют — и по домам. Серьезно, в дальнем Термитнике так обычное воскресенье выглядит.       В свои слова сам хилер верил с трудом, однако на то, чтобы вгонять себя в яму своего и без того отвратительного положения, у него не было ни времени, ни желания: последние недели и без того давались ему с трудом, сливаясь в кислотный сон.       — В дальнем Термитнике ищейки Приора ничего не вынюхивают. А еще — не лезут в мои дела. Ни по воскресеньям, ни по понедельникам, ни по ёбаным вторникам, — плюхнувшись на диван, бандит постучал пальцами по столешнице. Звук ёрзающих по замше обивки лакированных штанов заставил почти не спавшего Йонаса скривиться. — Я вообще о чём. Аккуратней ходи, мальчишка. Количество людей, желающих скрутить тебе яйца и повесить их на вешалку возросло как минимум вдвое.       — Не удивлен, — подняв руки вверх, Йонас заключил: — это всё? Школьное собрание окончено?

            

***      

      Хилер решил последовать совету Шазы и действительно «залёг на дно». На работу он выбирался стабильно, стараясь брать в основном дневные смены, что абсолютно не радовало привыкшее к его ночному режиму начальство. От походов в «Утконос» на время пришлось отказаться, и Йонас придумывал иногда совсем уж глупые отмазки насчёт того, почему он не сможет встретиться с друзьями сегодня. На время он также решил перестать читать новости. Как минимум потому, что в них не было совершенно ничего хорошего: люди побросали баллончики с краской в мусор, заменив их на ножи и, пусть и редкий, но огнестрел. Всё чаще, ложась спать, Йонас слышал, как на улицах что-то горело и гремело, а иногда сквозь всю эту дымку прорезались и истошные вопли, возможно, последние в жизни некоторых людей. Выходя на улицу, он боязливо и с неприязнью смотрел людям в глаза, вжимаясь в асфальт так, словно это могло удержать его от пули в лоб и хоть как-то спасти. Все больше заведений закрывалось: владельцы то пропадали, то не могли терпеть вечно выбитые окна и разбой. Одно оставалось неизменным: «Реактор» всё так же кишил своей ублюдской прослойкой общества, подобно своре тараканов отравляющей всю остальную общественную пирамиду своим присутствием. А еще Шаза всё так же заказывал «Бастилию» со льдом. Лишний раз вывести Йонаса на улицу удалось только Лу.       Грязный неон обдавал его лицо, путая в череде одинаковых лиц. Вновь стыдливо наступив в тёмную дождевую лужу, заметно отражающую голубым, Йонас скривился и отряхнул высокие сапоги. Где-то там сзади потерянно брела Лу, с опаской глядя по сторонам: Центр Термитника — не самый для неё знакомый район, и даже с какой-то убогой горечью Йонас отмечал, что Центр непосредственно знаком ей куда больше. В нос то и дело ударял едкий запах синтетики и гари, из-за чего девушка, начинавшая отвыкать от запахов Нижнего Города, то и дело морщилась, натягивая воротник цветастой куртки как можно выше, упорно не признаваясь другу в своем дискомфорте. Всё как всегда. Почти.       — Напомни ещё раз, по какой причине ты должна доставать непонятно для кого сильнейший обезбол, м? — Йонас правда обещал себе больше с ней не пререкаться, но иногда заносчивая сторона брала верх.       — Я не могу сказать, Йонас. Честно, — заметно нахмурившись, она причесала ярко-белый парик ладонью, — ещё эта чёлка дебильная…       — С темы не соскальзывай, ага? — пристально разглядывая яркие вывески, которые стабильно меняли свои направления каждую неделю, Йонас ориентировался в до ужасного извилистой улице, выстраивая более-менее безопасный маршрут до «Реактора». — Я понимаю, что «работа такая», но можно, пожалуйста, не превращать меня в мальчика на побегушках?       — Йонас, — сплюнув на асфальт, Лу резко посмотрела на него, щурясь от кислотно-розового света ближайшей вывески, — если ты мне не поможешь, то… будет плохо. И не только человеку, а мне. Я проебусь, этого достаточно?       — Насколько проебёшься? Настолько, что для этого надо ввязываться в нелегальщину? Лу, ты — не я, по острию ножа плясать долго не получится. Сейчас я тебя прикрою, а потом? Буду у крематория стоять? Это единственный расклад, который я для тебя вижу.       — А «потом» не будет, Йонас. Я обещаю.       — «А патом ни будит, я абисяю» — передразнив, он поправил лезущую в глаза чёлку: гель для укладки закончился, — если ты только жива останешься.       — Да сколько можно?! — прожужжав что-то себе под нос, Лу выдохнула сигаретный дым ядерно-красными клочками, периодически закашливаясь. — Да, я знаю, что ты не слепой и видишь, что творится на улицах. Но причём здесь я, а?       — После вступления в КС…       — Мне пересадку мозга сделали? Микрочип в голову вшили? Может быть, проповеди церковные через флешку закачали? — остановившись, Лу стряхнула пепел ногтем в лужу, — когда до тебя уже дойдет, что я не поменялась? Я всё та же девчонка, которой ты дарил цветы после сценок. Всё та же, которая держала тебя за руку, пока тебе били эту грёбаную татуировку. Хватит делать вид, что я стала другим человеком.       Грубо выдохнув в смолистый воздух и мысленно послав Корпус, Инквизицию и Единого нахуй, он, порывшись в карманах кожаной куртки, нащупал пачку сигарет средней паршивости. Картонно щёлкнув крышкой, достал две помятых сигареты.       — Покурим?

«Я проебусь, этого достаточно?»

и проебалась же, Рид.

      

      ***

      В воздухе пахло горелым вместе с древесной смолой. Довольно забавно: Йонас понятия не имел, как пахнет смола, однако сейчас ему казалось, что запах этот настолько привычный и знакомый, словно он жил в лесу всю свою жизнь. Перед глазами мельтешили чёрные обрезки ткани, а под тёмным небом, покрытым густым пухом облаков, ютились высокие дубы, вбивающиеся толстенными корнями в сырую землю. Он бежал, при этом совсем не напрягаясь: ноги сами неслись вперёд, утопая в мокрой грязи, пятнами остающейся на ткани пыльных джинсов. Дубы не заканчивались — наоборот, становились только выше и толще, раздваиваясь толстыми стеблями. Если пахнет горелым, то почему нет огня?       Запнувшись об какой-то крюк, Йонас остановился, зацепившись ногой за кривую каргу тоскливо-тощего дуба. Ногу пронзила тонкая спица боли, текущая жидким огнём. Схватившись руками за рану, он попытался её рассмотреть, как вдруг тёплый свет огня вспыхнул, обнажая старый шрам на ноге, разодранный в широкий рубец, сочащийся свежей кровью, пятнами плывущую вдоль светлой ткани штанины. Подняв взгляд выше он встретился взглядом с… Лу. Светлые волосы горели, распадаясь на крошечный пепел, улетающий в ветви деревьев. Она смотрела на него, но в то же время Йонасу казалось, что глаза её фокусировались на чём-то позади; на толстых чёрно-зелёных корнях, зарывающихся в землю с противным хлюпаньем. У неё не было трёх пальцев: из оставшихся фаланг невозможным ручьём вытекала лопающаяся в пузыри кровь, подобно давленному винограду. Сжимая ладонь на своём колене, хилер с ужасом отметил: у него пальцев было восемь; трое были пришиты на кривые чёрные нити, обугленные на концах гнилым заражением. Поджав тающие в огне губы, Лу проговорила:       — Не растворяйся, Йонас.       Подскочив с кровати, он чуть не поскользнулся, совершенно забыв, что перед своим уходом пару часов назад Малая тщательно помыла полы. Попытавшись проиграть у себя в голове календарь, Йонас понял, что с Лу он не виделся довольно давно. Не то, что не виделся: они даже толком не переписывались, хотя раньше Лу совсем не брезговала скинуть ему какую-нибудь дурацкую картинку с подписью «это ты». Руки задрожали, в животе пучками вязался некрепкий комок, параллельно прикрывались уставшие, припухшие веки. Пощупав свою чистую и абсолютно сухую футболку, Йонас зашёл в ванную, а затем оглядел в зеркале свое плечо, слегка сдвинув ткань: некогда свежий покрасневший шрам окончательно зажил, бледнея под цвет кожи. Выйдя в коридор и порывшись в карманах куртки, он нашёл сигареты, а затем закурил, щёлкая по пачке и откидывая её в угол тумбочки. Осторожно, почти воздушно коснувшись шрама на икре, прикрыл глаза. Нового шрама поверх не было. Затянулся. Пальцами другой руки махнул по синим полосам, потирая — вспомнил, что «боевой раскрас» ему, вроде как, идёт. Быстро выдохнув клуб сизого дыма, бросил тушеваться. Он только проснулся, а казалось, что за время сна его вновь выжали и разбили. Смерив время, Йонас решил: нужно проведать Лу. Прямо сейчас.

***

      Дверь ему, конечно же, никто не открыл, не послушав даже несколько звонков, которые Йонас прожал исключительно ради приличия: у него давно были ключи от её квартиры у себя в связке, но ему всегда хотелось давать немного пространства. Не услышав удовлетворительного для него щелчка двери, Йонас открыл её сам и, заходя, тут же упал на пол от глухого удара по голове.       — Йонас! — Лу вздохнула с облегчением, — это ты. Просто сейчас на улицах такая херня творится…       Лу стояла за дверью, уверенно держа в руках «Ультиматум», направленный прямо ему в лоб. Даже удостоверившись в том, что зашедший в квартиру был другом, она не свела с него прицела, по рукам всё ещё заметно шла мелкая дрожь. Горящий красным сенсор говорил о том, что Лу сняла пистолет с предохранителя, действительно собираясь прострелить ему череп, если бы не секундное осознание. Обычно мягко лежащие на плечах волосы растрепались, прилипая к покрасневшему лбу, а глаза покрылись стеклянной дымкой, в коей он отчетливо читал тревогу, которую Лу старательно пыталась скрыть, силой вжимая слабо дрожащие ладони в рукоятку пистолета до белых костяшек. Она никогда не плакала обычными, не кровавыми слезами, но на её побледневших щеках он заметил ледяную солёную корку. Она никогда не терялась, но сейчас смотрела на него взглядом потерянной в собственной клетке птицы. Она никогда его не любила, но сейчас…       Откинув оружие на ковер, Лу быстро закрыла входную дверь. Прокашлявшись, он поднялся с пола, глядя на неё, уверенно щёлкающую ключом в кривом замке. Нервная тишина холодно окатила воздух, жёстко сбивая дыхание; её холодная рука легла ему на щеку, сжимая. Когда Лу смазано уткнулась своими губами в его, ему казалось, что дыхание пропало навсегда, эхом проносясь куда-то в желудок. Когда он неуверенно-нежно приоткрыл рот, отвечая на поцелуй, лёгкие опять жадно наполнились кислородом, заглушая весь белый шум. Его горячие ладони легли на сухие обветренные щёки, обжигаясь промёрзлым воздухом, стирая застывшие слезы из глаз-льдинок. Второй поцелуй — щекочущий, точно птичье перо на уголках её губ. Третий — змеиный яд в его шее, больно текущий по раскалённым жилам. В его глазах — безграничное ярко-голубое небо, в её — сизо-голубая клетка.

должно быть наоборот, нет?

      Где-то в груди всё стало сжиматься и разжиматься, заставляя тонкие капилляры на висках пульсировать и расходиться приятными импульсами по коже. Поцеловав Лу в очередной раз, он почувствовал, что останавливаться она не планировала. Что уж там — оба, вероятно, не планировали. Ухватившись ладонями за его волосы, она взъерошила их, потом прижалась к щекой, ничего не говоря: и не надо было. От выступившего на лице пота у неё начал течь тёмный макияж, широкими полосами растекаясь по щекам и скулам — обхватив лицо Лу своими ладонями, он убрал следы теней большими пальцами, проведя ими от переносицы до ушей. В таком положении она стала казаться ему очень уж маленькой: его руки почти полностью перекрывали её бледные щёки, согревая их. Не успел он вдоволь насладиться выделенным моментом, как Лу стремительно припала к его губам, отчаянно проталкивая язык как можно глубже ему в рот, ударяясь о зубы и шершаво проходясь по его языку. Опустив руки с щек, он переложил их ей на плечи, притягивая ближе к себе. Прикрыл глаза, потом он зажмурился чуть ли не до слёз — она поступила аналогично, опустившиеся веки образовали несколько складок, оранжевые оттенки теней заиграли на фоне чёрных. На своих губах и чуть дальше Йонас стал ощущать лёгкую липкость бордово-коричневой помады, которая окрашивала ему любые места, коих Лу касалась: от губ к щекам, затем опять к губам, несколько раз отпечатываясь на глазах и переносице. С одной стороны, хотелось как можно быстрее смыть всё это с лица вместе с синими полосами и забыться, отправившись спать; с другой — не хотелось смывать всё это вообще никогда, впечатав её следы в себя, сохранив их убогим клеймом на себе. У него уже есть одно, что мешает оставить второе?       — Я недавно вспоминала… — словно невзначай, руки Лу опустились ему под футболку, смешанно пробегаясь пальцами по животу, покрытому шершавыми шрамами, — как вы мне гладиолусы дарили.       — Я тоже недавно тебя вспоминал, — опустив подробности страшного сна, он взялся за края одежды и потянул футболку вверх, оголяя шрамированное тело.       Лу стала рассматривать его, из-за чего по шее прошёлся лёгкий холодок. Дотрагивалась до некоторых шрамов, скользила руками по оплавленным дыркам от пуль и неглубоким ножевым, грубо гладила ожоги на спине. Немного отстранившись, посмотрела сначала на шрам на голени, а затем на руке. Кивнула.       — Зацепилась за ограду в интернате, — Лу грубо взяла его руку в свою, а затем положила её себе на чистую, гладкую ногу, — а шрам у тебя.       Шумно выдохнув, продолжила:       — Попала под пулю, — его ладонь легла ей на предплечье, где ещё недавно была перевязка; большой палец прошёлся по оголённой коже, — и шрам снова у тебя. Чертовщина какая-то.       — А ещё десятки других, куда страшнее и хуже, — проведя рукой по бедру и очерчивая талию, Йонас положил вторую ладонь на предплечье. — И от людей куда… противнее.       — Всё равно: два — мои. Два — ноль в мою пользу, — на щеках Лу выступили небольшие ямочки.       — Хватит тебе шрамов в жизни, поверь, — он чуть не засмеялся, приоткрывая рот.       — Хочешь сказать, что перестанешь перетягивать все мои ранения себе? — широко улыбнувшись распухшими от поцелуя губами, она искоса посмотрела на него, опустив руки.       — Может быть. Когда на старости лет ослепну и на коже живого места не останется. Если доживу.       — Пошёл ты, — махнув рукой, Лу стала рыться в карманах в поисках зажигалки.       Она быстро закурила, в перерывах впиваясь поцелуями в его шею, давая в этот момент прикурить и ему. Лёгкие стегало от мягкого дыма и разряженного воздуха, в голове проносилась приятная звёздная дымка.       — Ну, что быстрее: докурим или завалишь меня? Не об пол же тушить.       — Не об пол.       Взяв Лу за руки, Йонас подошёл к журнальному столику, где обычно стояла пепельница. Подсказывать не пришлось: почти тут же она завалилась спиной на стол, стукаясь об жёсткое дерево и вздыхая. Йонас заметил: недавно в квартире появилась новая мебель.       — Осторожнее, может? — схватившись ладонью за край стола, хилер навис над ней, слегка наклонив голову.       Пепельницы вблизи не оказалось — Лу стряхнула пепел в полупустую банку пива, пока Йонас стаскивал с себя джинсы, ноги в которых от флёра возбуждения начали путаться. Приспустив брюки и оттолкнув их ногами, Лу задела локтем стоящую на столе банку, которая тут же с плеском полетела на пол. Бэр сделал вид, что не услышал, обхватив её грудь ладонью и немного сжав.       — Тебе на журнальном столе вообще удобно? — положив свою руку на ладонь Йонаса, сжимавшую грудь, Лу вплела свои пальцы в его, быстро дыша.       — Про себя не подумала, ага? — опустившись ниже, он ненадолго припал губами к её животу, выдыхая в нежную кожу; отстранившись, добавил: — хотя, тебе же в клубных туалетах удобно, о чём я.       — А сам чем лучше? Шлюх из больницы тоже домой к себе тащишь?       — Зачем тогда спрашивать?       — Ладно, заткнись, — улыбнувшись, она провела ладонью по его животу. — В такие моменты от тебя гораздо больше проку тогда, когда ты молчишь.       Нелепо чмокнув её в пупок, он потянулся пальцами к тонкой ткани белья, после чего осторожно надавил, слыша как с губ Лу срывается протяжный стон. Ухмыльнулся, вероятно, самому себе и, игриво отбившись от её ладони, стянул ткань трусов к брюкам — Лу же окончательно расстегнула лифчик, оголяя упругую грудь и немного подтянувшись к краю стола. Смахнув лежащую возле неё пачку сигарет, зажигалку и вторую, пустую банку пива, Йонас провёл рукой по её волосам, затем осторожно ввёл в неё два пальца. Впрочем, сейчас уже осторожность не требовалась: от нахлынувшего на Лу возбуждения было тепло и достаточно влажно. Запустив пальцы другой руки в её волосы, осторожно потянул их назад.       — Дай угадаю: боишься, что я спидозная, и поэтому стимулируешь руками? — рассмеявшись, она сжала свою грудь в обеих ладонях, задевая пальцами стоячие соски.       — Ага, конечно. Презервативы ещё до Шторма изобрели — это так, к слову, — покачав головой, хилер убрал вторую руку ей на живот и, опустившись на уровень её ног, поцеловал внутреннюю сторону бедра, проходясь по коже шероховатым дыханием, — просто пытаюсь догнать, как тебе больше нравится. Я ж не экстрасенс.       Ядовитое чувство эйфории обжигало горло похуже любого дешёвого пойла, из-за чего изображение в страстной пелене начало всё больше походить на что-то странное и нереальное. Ситуация казалась сюрреалистичной, отдаваясь в воспалённом сознании какой-то мечтой или сном, однако Йонас честно старался не отрубаться в грёзы раньше времени, держа себя в руках. И правда: не дети ведь, и у каждого не первый раз.       Ладно, с Лу такое было в первый, из-за чего тогда, когда Йонас вошёл в неё, изнутри всё окатило каким-то едким адреналином, будто сейчас он снова был вчерашним интернатовцем, только выбравшимся в большой город. Будто это и вовсе был самый первый раз — неловкий и странный, нелепый, где-то даже идиотский. Но забавный и доставляющий удовольствие — это главное. Иногда он менял ритм, убедившись в том, что слишком быстрый Лу совсем не нравился, а слишком медленный наскучивал. Моментами Лу пыталась шутить, а он затыкал её поцелуями, поскольку из-за каши в голове речь нормально не складывалась. Он снова был разбит на десятки осколков, однако эти осколки были совсем не острыми: наоборот, они походили на цветные камушки, стёртые наплывом морской воды.       — Так что ты там про гладиолусы вспомнила? — заправив влажную от пота прядь ей за ухо, Йонас уставился на Лу, опять держась одной рукой за стол.       — Не важно, — приподнявшись на локтях, она ошарашенно смотрела на него, бегая по его лицу расширившимися зрачками, — что это за херня сейчас была?       — Тебя физиологический процесс интересует? Это называется се…             — Нет, — перебив, Лу добавила: — я… ладно.       — Не понравилось? — Йонас изобразил наигранное удивление, — неужели я настолько ужасный любовник.       — Йонас! — Лу рассмеялась, оголяя ровные белые зубы, после чего, ударив его кулаком в живот, поднялась и села на стол, — мне работать завтра.       — Мне уйти?       — Наоборот. Лучше останься здесь. Я хочу выспаться.              Лу не врала: стоило её голове коснуться подушки, так она тут же погрузилась в сон, плавно и размашисто дыша. Какое-то время Йонас оглядывал её силуэт, отдающий молочно-синим в свете луны, бесстыдно просвечивающей сквозь жалюзи узких, открытых окон. Он удивился тому, насколько легко ему засыпалось: казалось, что впервые за долгое время он не видел кошмары оторванных пальцев, детей псиоников и то блядское мрачное кладбище, гоняющее его по ужасам горящей рощи. Впервые за долгое время он не видел ничего: лишь пустой чёрный экран, не дающий ему никакой тревоги и слабости. Взглянув на Лу в последний раз, он сомкнул ресницы, проваливаясь в пушистом матрасе на всю оставшуюся ночь.

***

      Проснулся он от оглушающего звука каких-то хлопков, раздающихся за картонными стенами квартиры. Все окна оказались закрытыми, из-за чего в комнате было очень душно и прокурено. Подскочив с кровати, Йонас прошёлся вдоль помещения и увидел Лу, вдавливающую очередную сигарету в переполненную пепельницу. Она успела одеться, причём по последнему писку Центральной моды: тёмно-коричневая кожаная куртка свободно лежала на её плечах, полосатые брюки с тканевым поясом чуть-чуть маломерили; больше всего его удивило то, что Лу была на ненавистных ею белых каблуках, врезающихся в бетонный пол. Запах сигаретного дыма мешался с запахом дешёвого растворимого кофе, несколько раз разбавленного водой; возле картонного стаканчика лежал заряженный «Ультиматум»; в этот раз сенсор горел зелёным. Посмотрев на него, она сделала очередной глоток напитка, едва проталкивая горячую жидкость в желудок. Кивнув, Лу сказала:       — Нахуй этот город, Йонас. Просто… нахуй.