***
В окно светило закатное солнце, невольно навевая воспоминания о том единственном дне, когда Уилл сошел на берег и был с семьей ровно сутки, от вечера до вечера. Но теперь ему не надо было возвращаться на «Голландец», и это разделенное на троих понимание умиротворяло… — …Я вот только одного не понимаю, — сказал наконец Уилл, по-прежнему держа ладони жены в своих, мозолистых и загрубелых. — Генри, неужели ты не мог немного подождать, прежде чем разбивать проклятье? — Нет, не мог, — Тернер-младший было усмехнулся (вышло безнадежно криво), но на подкорке царапнуло ощущение беды. — А что? — «Голландец», — сухо сообщил Уилл, враз помрачнев. — Повезло еще, что мы шли у самой поверхности. Тело горит, будто в лихорадке, ставшие уже привычными ракушки отпадают с кожи — одна за одной, и каждая оставляет за собой шлейф боли. Незримые цепи, сковывавшие его с «Голландцем», сопротивляются до последнего. Но первый же миг долгожданной свободы оборачивается сущим кошмаром: легкие впервые за много лет требуют сделать вдох, а над головой — метры и метры безжалостной воды… Генри ознобно поежился; Элизабет ахнула. — Вся команда каким-то чудом спаслась, — поспешил добавить Уилл, заметив выражения их лиц. — Но корабль… — он поджал губы. Он ненавидел «Голландец», как пленник ненавидит стены своей тюрьмы. Но этот корабль принадлежал и подчинялся ему одному. Теперь он понимал Джека, так отчаянно искавшего свою «Жемчужину». — И как же вы?.. — непонимающе нахмурился Генри. — Там неподалеку были мели, и на одну из них сел торговец, — Уилл махнул рукой в сторону стоящего на якоре белопарусного корабля. — Глупая история, но кто-то из команды от резкого толчка навернулся с рея и сломал себе шею. Соответственно, мы направлялись по его душу, но вместо этого им пришлось выуживать из воды нас. А с мели они снялись с приливом, — он нахмурился, будто что-то вспомнив, и повернулся к жене: — Элизабет… где сундук? — Зачем он тебе? Ведь проклятие разрушено… — она осеклась, наткнувшись на его до странного жесткий взгляд. — Нужно проверить. Мать вытащила из-за ворота платья фигурный ключ на цепочке, который носила, не снимая.***
Генри с малых лет знал о секрете черного кованого сундука. Знал, что в нем билось живое сердце его невозможного отца. И знал-верил-надеялся, что оно однажды исчезнет оттуда, вернувшись на свое законное место вопреки всем законам природы… Но чуда не произошло — сердце по-прежнему мерно стучало, завернутое в тряпицу. Элизабет, невидяще уставившись перед собой, цепенела на глазах — Генри слишком хорошо понимал ее отчаянное неверие. Уилл тяжело сглотнул и медленно-осторожно положил руку на левую сторону груди, где под рубашкой скрывался безобразный шрам. — Не бьется? — почему-то шепотом спросил Генри очевидное. Мрачный взгляд отца был ему ответом.***
Заснуть, как в бытность на «Голландце», вновь не получалось. Уставший разум воспринимал реальность, словно мозаику складывал — фрагментарно: раскат грома за окном… надежное, живое тепло Элизабет под боком, — они проговорили едва ли не до полуночи, пытаясь собрать воедино готовую снова рассыпаться в прах жизнь… — темная массивная фигура в дверях, озаренная вспышкой молнии… Узнавание ударило, как грота-гик, вышибив из легких весь воздух. Стремительным прыжком Уилл оказался на полу — рука по привычке дернулась к бедру в поисках отсутствующей сабли. А фигура шагнула вперед — стук крабьей ноги потерялся в грохоте разбушевавшейся стихии, — и яростно прошипела: — Какого черта ты утопил мой корабль, Тернер?! Давний страх перед морским дьяволом пришел, перехватив дыхание, и ушел. На секунду показалось, что над головой зашумели изодранные, позеленевшие от водорослей паруса… Уилл процедил сквозь зубы: — Моей вины в этом нет. Джонс посмотрел на него с нехорошим прищуром, развернулся и шагнул прочь из комнаты, повелительно махнув щупальцами бороды — идем, мол. Удивительно, но Элизабет так и не проснулась. Снаружи лило как из ведра, тьма, казалось, липла к телу вместе с мгновенно промокшей одеждой. Уилл огляделся, и словно ожидавший этого Джонс призрачной громадой выступил из тени. Щелкнул клешней: — Значит, так. Ты утопил «Голландец»… — Он утонул сам, без моего участия, — повторил Уилл. Сверкнула молния — совсем как тогда, на корабле, севшем на рифы. — Неважно! — рыкнул Джонс, переждал грохот в небе и продолжил: — Факт остается фактом — мой корабль на дне… — Вообще-то это мой корабль! — возмутился Уилл. Страх снова накатил морской волной — и снова уступил место странному спокойствию. — Будешь ты меня слушать или нет?! — взорвался Джонс и быстрее, чем мог уловить человеческий глаз, надвинулся на него. Клешня сжала шею, перекрыв доступ воздуху, хриплый голос загремел, перекрывая шум дождя: — У «Голландца» всегда, абсолютно всегда должен быть капитан! А ты, непутевый мальчишка, бросил его, оставил гнить на дне морском. Сбежал, уверенный, что отделался от проклятия! Так знай же, что это не так, что связь между капитаном и его кораблем, покуда они оба существуют, невозможно разрушить! Уилл хрипел и кашлял, задыхаясь, мокрые руки соскальзывали с покрытой водорослями клешни. Синий китель Джонса растворялся в сумраке — или то просто темнело в глазах после очередной вспышки молнии?.. — Я не позволю тебе предать «Голландец», — это было последним, что он услышал перед тем, как потерять сознание.