Шаббат

— До каких пор и сколько ещё это будет продолжаться, Идан? Сколько можно… — выдыхает Ноам, падая рядом с другом на пыльный пол. Нагретый за день асфальт ещё не успел остыть, пятница выдалась мучительно жаркой и душной. Зато сейчас, когда солнце мирно дремлет за горизонтом, ночная прохлада ненавязчиво оседает на военную базу, балуя солдат своим долгожданным визитом. Но Идану не холодно. Ему никогда не бывает холодно рядом с ней. Белой простыней опускается лунный свет на надоевший душе военный объект, который солдаты именуют «тюрьмой», и лишь одним своим присутствием заглушает весь шум извне. По субботам на базе необычайно тихо: не трещат автоматы на стрельбищах, не льётся музыка из окон казарм и не кричат командиры на ошеломлённых, не до конца понимающих, куда они попали, новобранцев. Странно даже, что там, где готовят детей к войне, царит своеобразный покой, чуждый большим городам крошечного государства. — Черт бы их побрал, уже две субботы подряд прожигаем в этой дыре, — говорит Ноам, прикрыв глаза. Она пока еще не готова признать, что эта «дыра» стала ей роднее дома. Ведь именно благодаря этому месту они и познакомились. И если бы не оно, то их судьбы навряд ли переплелись бы одной багровой нитью. — Сколько? — спрашивает он. — двадцать один . Я бы пересказала тебе беседу со взводным, но, боюсь, так в субботу не выражаются. — Кончай с этим, иначе дом вообще не увидишь. Бар уже наверное позабыла, что у неё сестра есть. — Кто бы говорил! Сам-то когда последний раз дома бывал? Не глядя на друга, она стукает его по плечу и улыбается. В её глазах искрится инферно, блеск этот перехватывает дыхание, заставляет сердце биться быстрее. И мысли о её тонких запястьях и пшеничного цвета локонах настолько же грешны, насколько чисты. И Идан хотел бы, чтобы в его вселенной не существовало звуков кроме её голоса, ведь голос её приятней шелеста листьев, роднее «ХаТиквы» и субботних молитв, прекрасней любой мелодии, даже той, чей композитор ещё не был рождён. Она — война, непредсказуемая и полна противоречий, а он — отчаянный солдат, не боящийся вида крови и полыхающих деревень. Она — кара божья и благословение, он — сын раввина, вырвавшийся из хватки клешней господних. Она — шторм и гроза, молнии, что разрывают безжалостное мрачное небо, а он — мореплаватель, знающий, что спокойное море ещё не сделало хорошего моряка. Рядом с ней он чувствует себя живым и свободным, будто птица, поющая свои песни после утихания Иерихонских труб. Ноам вытеснила терзания и боль из его несчастного сердца, залечила шрамы. И впредь день своего рождения Идан желает отмечать в дату их первой встречи. Идан бесстыже засматривается на девушку. Но Ноам не замечает взгляда на себе, взор её глаз устремлён в бесконечное ночное небо. Она часто говорит с ним о звёздах, об их вечной красоте, о том, что именно они объединяют всех людей сквозь эпохи. Но как можно размышлять о звёздах, когда Ноам рядом? Разве имеют они хоть какое-то значение в этот момент? Ведь меркнут они на фоне её пленительных глаз и легкой улыбке на столь желанных губах. Может потому дымка и затягивает небеса? Звёздам завидно, что обычная смертная затмила их. Ноам вдыхает жизнь в это богом забытое место. Расцветают засохшие растение в унисон с её дыханием, птицы щебечут ноты, схожие с её смехом. А когда она льёт слёзы, пустыня затихает, не смеет продолжать жить без её позволения. Они больше не говорят. Идан мимолетно смотрит на небо, но вскоре вновь переводит нежный взгляд на подругу. И все же звёзды красивы, когда отражаются в её вдумчивых глазах. — Ты это видел? — Ноам дергает его за рукав, и россыпь далеких миров вдруг вспыхивает перед его глазами, играет и дрожит своими маленькими огоньками. — Да, — отстраненно отвечает он, не имея представления, о чем идёт речь. — Загадал желание? — Давно уже. Девушка выпрямляется, винтовка клацает на её ногах. Ее взгляд смягчается. Растягиваются по щекам длинные тропы узких теней. — Говорят, если чего-то сильно захотеть, оно непременно сбудется. — Видимо, они все же ошибаются. И думается Идану, что если бог и впрямь существует, Ноам без сомнения является его прекраснейшим творением. А божьи создания недосягаемы, и он с этим смирился. Его сердце вновь поедает пустота, тоска грузным камнем оседает на его душе. Он захлёбывается в собственной любви, и проклинает себя за трусость. Она молчит. Молчит и наклоняется ближе к поднявшемуся на локтях солдату. Идан часто представлял, как это произойдёт. Но не смел даже грезить о том, что инициатива будет за девушкой. Может, звёзды все же услышали его молитвы.