Чан-хён:
только когда мне скучно, ты же знаешь
хочешь поболтать?
мне… мне нужно, если ты не против
я наберу
Вы: да подожди минуту, хёнПутаясь в наушниках, Феликс старается не представлять, чем занимается Чан. Всегда, когда ему требуется помощь, младший готов её предоставить — будь то совместная трапеза, которая заканчивается перееданием обоих, ибо лидер вечно набирает слишком много еды, или небольшой сеанс утешительных обнимашек в излишне загруженный день. В общем все, что позволяет им обоим почувствовать себя лучше друг с другом. С самого дебюта они становились только ближе, помогая друг другу советами и разбавляя тяжелые будни хорошими посиделками в кафе их компании, но потом что-то странное щелкнуло между ними, бессознательное напряжение разрядилось до полного комфорта, и они начали безбожно флиртовать, не стараясь оправдаться. Страшный зверь, этот Бан Чан, думал Феликс, когда тот дразнил его, невзирая на то, что их накрепко связывали непоколебимо братские узы, которые Чан же сам и навязал их отношениям. Только Ликс и не возражал тогда, ибо бурлящая в крови неопределенность подпитывала азарт продолжить. Ведь запретный плод в конце концов оказался невероятно сладок. Даже спустя года их заигрываний, Ликс предательски сильно краснеет ровно на двадцать минут, пока в легких спирает воздух, а чужой хриплый голос в терпком шепоте сдирает с него все сомнения. — Как ты, малыш? — Чан звучит немного нескладно, когда Феликс поднимает трубку и сдержанно приветствует его на английском. — Спасибо, что согласился поболтать. — Да, все хорошо… у меня как раз перерыв, все остальные разъехались по домам. — У меня та же история, — слабый стон, следом догоняющий фразу, заставляет Ликса неслышно хмыкнуть и прикрыть рот ладонью. — Но это ладно, мхм. Вообще… я редактировал твою партию и пока искал удачный сэмпл, наткнулся на старые черновики к кингдому… ты тогда был горяч. — О, правда? — радушно восклицает Феликс, обнажая зубы в глупой улыбке и обвивая рукой свой живот, словно пытается усмирить порхающих внутри него бабочек. — Поэтому тебе вздумалось отправить ту непотребщину? Из-за моей партии? — Эй, знаешь, я… — Чан мнется, явно сдерживая тяжелые вздохи, ласкающие эго младшего. Он определенно держит член в своей ладони прямо сейчас, и Феликсу не терпится услышать, как резко эта мнимая стойкость рухнет в самую бездну. Хотя, Крис уже звучит так, словно его разрывает на части от возбуждения. — Я просто хотел показать, что ты со мной делаешь в такие моменты. — Бедный хён, — Феликс смеется, чувствуя, как тепло разливается вдоль косых мышц живота, плавно перетекает к солнечному сплетению и щелкает в мозгу навязчивым желанием сказать что-то, что ускорит процесс. — Мой голос правда так сильно возбудил тебя? Настолько, что ты прямо сейчас дрочишь, слушая его? — Хах, да, наст… — Чан проглатывает последнее слово, позволяя без умолку скрипящим диванным подушкам помогать младшему распознавать незримые для него слабые движения. — Настолько, что я не смог у-удержаться, прости, боже- В голове последнего мелькают образы того, как Чан отчаянно вжимается вспотевшей спиной в диван, размеренно двигая крепкими бедрами, или стискивает несчастную подушку жилистой пястью прямо перед собой и короткими толчками притирается к ней своим членом… словно представляет, что трахает Феликса, пока говорит с ним. И что-то из этого окажется несомненной правдой, поэтому горло у него предательски быстро пересыхает, когда старший вдруг отчаянно всхлипывает, а после несмело рычит, на мгновение затихая из-за собственной несдержанности. Черт. — Крис… — Феликс шепчет удушающе спокойно, подминая нервозность под накалившееся желание, и напрягает живот, в котором странной волной отдается это небольшое игривое признание и его разыгравшееся воображение. — Я могу подняться к тебе, — он еле сдерживает норовящий вырваться ком смущения, но все-таки произносит с придыханием, ровно и четко, в надежде, что звучит хоть немного секси. У него прекрасный учитель в сфере флирта, но он не думает, что сможет его превзойти, ибо… — Зачем, детка… хочешь прийти и трахнуть меня, м? …у Чана получается выбивать землю из-под ног куда лучше. Небольшую паузу, которую создает Ликс из-за мозгового штурма, компенсируют тихие вздохи Чана, отдающиеся трепетом в тяжело вздымающейся груди. Ладонь Феликса вновь несвойственно прикрывает его рот, чтобы не издавать странных пораженных звуков после ответа, а вторая вытаскивает один наушник из уха, позволяя хозяину хоть немного сосредоточиться на своих мыслях. Но осмысленности не приходит ни через мгновение, ни через два, только жарче становится находиться в и так пропотевшей майке, и нетронутый член болезненно ноет, прося о внимании, когда Чан на том конце глотает свои стоны, но ничего более не произносит, возможно, довольный тем, что поставил Феликса в тупик, а может уверенный в том, что так быстро донес свое желание видеть его здесь и сейчас. Только Ликс ошарашен другим — не слепой искренностью и безапелляционностью, а тем, чего они никогда даже и не касались в своих непрозрачных отношениях. Прямо сейчас Чан звучит горячо, практически также, как в моментах, когда горло Феликса растягивалось вокруг его члена, а неприкаянный, полный слез взгляд устремлялся прямо на него снизу вверх. И закономерной реакцией младшего на такие звуки, почти своевременные триггеры, конечно, будет мысль о том, что Чан заговорит о той же самой помощи. Но Чан просто свернул с этой дорожки в самую неожиданную сторону. — Хён, — голос Феликса становится выше на октаву, хрип гуляет в глотке, заставляя его неловко прокашляться прежде, чем продолжить с ощущением того, как скулы постепенно наливаются раздражающим теплом. — Я не думал… то есть, я всегда хотел, чтобы ты это сделал со мной. И это непоколебимая правда. Со стороны посмотреть, Чан идеальный кандидат на роль доминанта, и Ликс ни раз задумывался о том, чтобы лечь под него прямо в его бедной студии, где и так Бог весть что происходило с предебютным, слишком уж «дружным» юнитом его хенов. Но они всегда ограничивались лишь взаимными прелюдиями, мокрыми поцелуями и еле заметными следами на коже, пестрящими страстью, поэтому Феликс тяжело глотал свои желания, как ложку дегтя, и преданно смотрел на Чана со стороны, получая желанную похвалу. Этого было достаточно, чтобы кончать каждый раз, когда старший хватался за его волосы во время минета и очаровательно скулил, побуждая ноги Ликса дрожать от восторга. Ему нравится заставлять Чана чувствовать себя хорошо. И… что-то странное копошится в животе, когда он думает о смене ролей в его фантазиях, как о способе сделать хорошо, но чуточку иначе. Что-то определенно сладкое и вязкое заставляет его скользнуть ладонью под кромку боксеров к паху и тыльной ее стороной потереть влажную от предсемени головку. В частности, его доводит предательский разум, рисующий образ Чана, который теряется в эмоциях, стоя на коленях растленным и выжатым, и старательно размыкает свои пухлые влажные губы, чтобы принять ликсов член, как полагается самому хорошему и послушному лидеру… А жалобный всхлип на том конце провода, своевременно отрывающий Феликса от фантазий, заставляет его приложить колоссальные усилия, чтобы не застонать в ответ. Особенно, когда движения ладонью на чертовски горячем члене подстраиваются под еле уловимый темп лидера, который катастрофически тяжело дышит в трубку. — Блять… мы же никогда не говорили о наших предпочтениях, да? Ахах, ч-черт, как неловко, — смущение красит уши Чана, когда он нервно смеется и стискивает зубы в тихом шипении. — Я… я не думал, что дойдет до такого, — попытки сдержаться разрушаются об скручивающее внутренности возбуждение, которое накрывает его яркими всполохами из-за мыслей о том, что проницательный Феликс теперь в курсе его маленького секрета. — Мы- мы можем обсудить это сейчас, Ликси. — Да, да, определенно, конечно, но… — голос последнего на полтона ниже, намекает на сдержанность, но Ликс тяжело выдыхает и чуть вскидывает бедра навстречу руке, когда ласка переходит в необходимость практически трахнуть собственную ладонь и довести до того же Чана, явно не собирающегося останавливаться ради разговора по душам, — если мы хотим поговорить, то сначала придется кончить, хен. — Мхм, да, хорошо, — будто ждавший этой условности Крис умоляюще мычит, разрешая себе быть чуточку громче, чуточку откровеннее и в разы горячее, чем всегда, — тогда кончи со мной, прошу тебя, солнце. А Феликс улыбается пьяно, разморенный эмоциями, поджимает губы в попытке не сломаться на кусочки от этой искренней чановой нужды и несомненно плавится под его очаровательными звуками, когда прикрывает глаза и откидывается на жесткую спинку дивана. Еще семь минут перерыва. Шумно втягивая носом воздух, он напрягается всем телом и сжимается, когда весь спектр звуков, издаваемых Чаном, внезапно превращается в бессмысленную кашу, в которой еле различимо, но надрывно и бесстыдно мелькает его имя. Это отчаяние всегда сводит с ума. — Крис, детка, хочу, чтобы ты кончил, представляя, как я отсасываю тебе, — потому то Феликс включается в игру раньше положенного, пробуя бескомпромиссно и почти уверенно проехаться по слабым местам старшего. — Или… как это делаешь ты? Сосешь мой член своим хорошим ротиком. Хочешь? — он знает, что может заставить его кончить только с помощью этих глупых бессвязных разговоров. — Только представь, как твое чудное горло может довести меня до оргазма. Или ты хотел бы, чтобы… ах- чтобы я трахнул тебя, как положено… — Блять, Ликси, заткнись, — Крис судорожно сглатывает, не в силах сопротивляться возбуждению, и сжимает телефон между плечом и ухом, чтобы второй рукой поиграться со своей чувствительной грудью. Феликс смеется на тихий упрек и следом стонет, когда четко ощущает, что близится к краю. — Близко, Чани? Я сейчас… черт, кончи для меня, хорошо? — Да… я близко, очень близко, малыш… Когда остается ровно четыре минуты до конца перерыва, они оба кончают и добрых полминуты пытаются отдышаться. Разнеженная улыбка играет на губах Феликса и сердце заполошно бьется в груди от удовольствия, но он не может произнести ни слова, слегка смущенный своим грязным порывом, который в итоге то и заставил Чана вжаться в подушку и долгожданно кончить. — Я пощекотал твои кинки? — он спрашивает совсем тихо, поглядывая на часы в углу зала, которые предательски быстро мотают время вперед, оставляя на обещанный диалог максимум две минуты. Младшему еще нужно привести несчастные штаны в порядок и проветрить комнату, включая свое неугомонное сердце, которое все еще разливается огнем, когда он прокручивает последние пятнадцать минут в голове. Это было неожиданно, но очень хорошо. — Поговорим о них за обедом, не против? — Если ты все еще хоче… — Что? Отдышись, хён, я не слышу твой милый голос, — дребезжащий ответ Чана практически не слышно, поэтому Ликс хмыкает и переспрашивает, прощупывая пульс на шее, и почти восхищенно встречает свой пышущий похотью раскосый взгляд в зеркале напротив. Ему кажется, что он принял дозу храбрина, ибо хочется подразниться еще немного. — Если хочешь обсудить это, то приходи! — Чан же повторяет громче, гневливее и несдержаннее, явно прячась в скользких после салфеток ладонях, но все-таки звучит удовлетворенно, чересчур привлекательно для того, чтобы представить его прижатым к кровати и вынужденным умолять о чем-либо. — Закажу нам пибимпаб. — Ха-ха, хорошо, я приду через сорок минут, — смеется Феликс, довольный нечастой реакцией лидера на собственную же неловкость. Им явно будет, что обсудить. — Ты такой милый и глупый, хён… надеюсь, я узнаю все твои грязные секретики! — Клади уже трубку, Ликси, а то я тебя съем. — Это я тебя съем, хён. Не скучай!
***
Когда ломается привычка, которая приевшимся принципом не давала сделать шаг в сторону, то что-то даже предельно новое заставляет сердце взбудораженно щебетать. Так и сейчас, губы Феликса, стесняющие самообладание Чана, переворачивают вверх дном абсолютно все, превращают крохотный проблеск удовольствия в угрожающую волну возбуждения, накрывающую мятежное сердце целиком, когда по чужой инициативе сокращенное между ними расстояние — до жаркого минимума, мазками ложащегося на кипящие щеки, — обращается в сплошную сладость. Минутами ранее Ликс задушенно признавался в своих желаниях, держа руку на пульсе, кусал обреченно губы и прожигал насквозь заледеневшее в неловкости лицо лидера. Перед ними изначально стояла задача — открыть все. И теперь, когда безапелляционно честный рассказ заставил кровь разгуляться по венам, пришло время Криса поделиться сокровенным под не совсем честными обстоятельствами. — Теперь ты, — удручающе низко шепчет Феликс и требовательно ведет большим пальцем по нижней губе Чана, а носом по его теплой щеке, позволяя капризному жару гулять по поверхности кожи. — Расскажи мне, как долго ты об этом думал? Как долго хотел? Их уединение распалилось чересчур стремительно, поэтому опасливо кивающий Крис не контролирует свое тело — руки его отчаянно стискивают чужие стройные бедра, а слегка поникшая голова не придает старшему уверенности в том, что он вообще сможет что-либо выдать. У него отвратительно сильно трясутся колени, скользя по скрипучим диванным подушкам, а сердце намеревается выпрыгнуть из горла. — Не думаешь, что это немного нечестно? — нервная улыбка гуляет на его приоткрытых губах, цепляет приподнятым уголком чужое тепло, от которого внизу живота все пульсирует, заставляя кровь прилипать к стремительно твердеющему члену. — Поделиться сокровенным и не дать мне время переварить все это… в относительном покое. — Ох? Все становится хуже, когда на лице Феликса мелькает напускное волнение, которое Чан ловит краем глаза. Склоняя голову набок, младший заинтересованно осматривает лидера с ног до головы и шепчет спокойным, чуть хриплым голосом, от которого греет внутренней дрожью: — Тебе не нравится, что я проявляю инициативу по отношению к тебе, солнце? — то, как Ликс облизывает свои губы, Чан слышит в десятки раз громче, чем должен. Этот звук пощечиной по сознанию выводит его из равновесия. — Мы можем прекратить в любой момент… Но нет. Чану нравится. Однозначно нравится. Нравится, как Феликс петляет по его напряженной спине, будто в любопытстве выискивает табун мурашек; как твердо и без застенчивости целует горячие скулы, лениво толкается носом в мягкую ямочку на левой щеке, и тем же пальцем рисует вдоль слегка пересохших губ, вынуждая Чана держаться, чтобы не приоткрыть их ему навстречу. Но одно дело, когда это возбуждает до нелепо тяжелых вздохов, другое же — когда это невероятно смешно из-за собственноручно навязанных предубеждений. И вторая сторона медали стопорит любое откровение на месте. — Дело не в твоей инициативе, просто… — Просто, что? — Просто твои желания — это то, что я и представлял, думая о тебе, — тянет Крис, осторожно откидывая голову назад, чтобы подставиться под раздражающе мутный свет лампы. Сухой теплый воздух на обласканных скулах следует вровень за ним. — Я же… не соответствую своим желаниям. — Хмм, ты о желании быть любимым… быть под чужим контролем? Отключить голову, побыть плаксой? — Чан неуверенно кивает, поджимая губы и сводя брови к переносице так, словно это наспех выдуманное клише задевает его за живое. — Ну, думаю, это тебе очень соответствует. — Эй! И что это значит? — А то, что ты довольно предсказуемый, когда дело касается ласки, Чани, — мурлычет Феликс, мягко перебираясь со взмокшей спины на внутреннюю часть бедра. Криса заведомо ярко дергает, когда Ликс властно сжимает кожу сквозь плотную ткань брюк, а после движется выше, медленно и нагло, к тугой шлёвке ремня, ощущая под ладонью крепчающую твердость. — У тебя удивительно быстро встает, когда тебя контролируют. А еще ты невероятно податлив, когда теряешь голову, — произносит на полувыдохе, прежде чем освободить член, уже неприлично сильно налитый кровью и испачканный в предсемени, чтобы свести лидера с ума. — Думаю, тебе нравится, когда тебя трахают гораздо больше всего остального не просто так. — Это… это не то, что сносит мне голову, Ликси. Наглая ложь, почти откусывающая от растущей уверенности Феликса, тем не менее не заставляет его отступиться от своих слов и убеждений. Чан однозначно любит контроль. — Ох, правда? — младший ведет костяшками пальцев по выступающей на стволе жилке, прижимая член сильнее к рельефу живота, и с удовольствием замечает, как с уретры выступает вязкая белесая капля. — Но ты уже течешь, хён. От моих слов про то, как ты любишь быть вытраханным, или от того, что я держу тебя в узде прямо сейчас, неважно. Я понимаю, каково это, Крис. Эхом звучащий голос отдается во всем существе Чана, когда Феликс прижимается к его стойко красному уху, и, не дожидаясь конца фразы, рисует языком вдоль ушной раковины. Дрожь рискует забраться глубже, под слой кожи и костей, но Крис сглатывает бесшумно, слегка дергая плечом на чересчур щекотливую ласку в попытке совладать с собой. Феликс безумно доволен собой. — Я… хорошо, Боги, мне действительно это нравится… но прямо сейчас мне важнее удовлетворить твои озвученные желания, — он оробело шипит, когда чужая горячая ладонь оборачивается вокруг плоти, сдавливает, пропуская между пальцев слабо виднеющиеся вены, и с особой жадностью распределяет естественную смазку по основанию, до предела оттягивая крайнюю плоть, чтобы освободить крупную алую головку. Это невыносимо. Настолько, что Чан жмурится до темных пятен и совершенно забывает выдохнуть в очередной раз, чаемо задыхаясь. Такими темпами он не выдаст ни слова. — Л-ликси, Боже… — Тшш, мы можем подумать об этом вместе, если хочешь, — Феликс хитрым, беспощадным змеем предельно понижает голос, сжимая член покрепче там, где обычно задерживает его горло во время минета. Губами же огибает мочку, цепляя черный побрякивающий металл, а после хихикает нескладно, но все также глубоко и сладко, от чего весь копчик лидера кроет мурашками из-за странно копошащегося предчувствия. — У меня есть одна идея, чтобы удовлетворить нас обоих, но ради ее исполнения придется дождаться вечера. Хочешь пожертвовать своим сиюминутным удовольствием ради этого? Феликс не продолжает движения — только держит головку между средним и указательным пальцем под самой плотью, дожидаясь, когда Крис отреагирует. И он реагирует, громко выдыхая на притупившееся болью блаженство, которое импульсами отзывается в солнечном сплетении, но все-таки кивает послушно, будто точно уверен, что выдержит до чертового вечера. Соглашается, совсем не зная, что его ждет. Такой доверчивый, покладистый лидер. — Хорошо, солнце. Помнишь последний подарок Хенджина, который он в шутку вручил мне на Рождество? — Ликс эфемерными линиями вычерчивает что-то похожее прямо на напряженном животе Чана, чтобы тот, ненадолго залипнув в огромном списке подарков от Хвана, припомнил тот самый и робко кивнул. — Я пользовался им всего пару раз, ибо он ну слишком, знаешь, длинный. Длинный. Большего Крису и не нужно, чтобы в удивлении раскрыть рот и сложить все по полочкам. Ему многого не нужно и для того, чтобы отвратительной точности картинка сама всплыла в его голове и подтолкнула приглушенное возбуждение к очередному краю. Боже. Он прекрасно помнит этот подарок, от которого смеха было меньше, нежели страха за внутренности Ликса, с игривым восклицанием пообещавшего пользоваться ей прямо за рождественским ужином. Даже упаковка тогда воспалила бедное воображение лидера, который лишь единожды представлял Феликса, скачущего на огромном резиновом члене. И теперь младший определенно точно предлагает ему воспользоваться этой игрушкой из его коллекции на двоих. Удовлетворить их общую всплывшую жажду, разыгравшуюся от телесного и эмоционального раскрепощения. Принять в себя чертов огромный дилдо одновременно. — Блять. Я согласен, — Чан не церемонится с предложением, чувствуя, как дергается кадык от очередного пустого глотка, и низ живота горит из-за нереализованного облегчения. Даже Феликс, с упоением наблюдающий за его стараниями, давно потерял всякое терпение, и теперь со страстью жмется собственной плотью, скрытой под намокшей тканью спортивок, к обнаженной ноге лидера. Но они уже условились продержаться, поэтому дальше простых движений бедер, однако же невероятно сводящих с ума, не доходит. — Боже… что ты наделал… теперь ускоряй время до вечера. — Ха-ха, какой нетерпеливый, — смеется Феликс и мягко высвобождает напряженное тело Чана от своих ласк, последний раз пачкая его шею горячим шепотом. — Тебе правда хочется этого? — Определенно… — сглатывая, Чан смущенно мотает головой, — то есть, мне интересно, что из этого выйдет. Тем более с тобой… я очень хочу, Ликси. — Тогда тебе придется поработать над треками немного усерднее, чтобы скрасить ожидание, верно? — Феликс бархатисто шепчет напоследок и с нежностью укладывает ладонь на осунувшееся плечо лидера прежде, чем встать с нагретого дивана и оставить его, возбужденного и неудовлетворенного, в гордом одиночестве. — Возможно, тебе помогут сэмплы с моим участием, солнце. Это так несправедливо. — Чертенок… я приду вечером. — О, конечно. Буду ждать тебя с обещанным пибимпабом! — Тц, заткнись, Ликси…***
Стихающий гомон голосов и громкий хлопок дверью в гостиной приводят Чана в чувства. У него невольно дергается веко, когда Феликс, чертенок в плюшевом свитере и теплых носках, радушно крутит перед лицом огромного размера игрушку и слащавом прищуре слизывает чертов клубничный бальзам с розоватых губ. — Слышал, с каким воодушевлением Нини говорил о фильме? — у него улыбка ярче тусклого неона, пеленой застилающего глаза. Чан проморгаться пытается, но его взор пленен Феликсом, тихо крадущимся на носочках, словно в доме остался кто-то еще. Конечно, старший в курсе, что тот лишь дразнится, но кровь стынет в жилах от мысли, что они так бесстыдно спровадили целую общагу ради того, чтобы остаться наедине. — Надеюсь, они повеселятся также хорошо, как и мы. Оставив игрушку на кровати, Феликс в два размеренных шага близится к чановому лицу, располагая одну из ладоней на его теплой скуле. Пристальный взгляд мажет по растерянным глазам, кружит вдоль торчащих кудряшек и маленьких капелек пота на лбу, спускается к скулам и носу, чуть покрасневшему от смущения, а после останавливается на слегка пересохших от волнения губах. Младший смотрит на них долго, ведет языком между собственных, словно сгорает от желания поцеловать, но не делает ровным счетом ничего, заставляя сердце Чана уходить в пятки. Чан и сам не берет инициативу — что-то клинит в мозгу, будто ему заранее дозволено спустив рукава забыть про контроль. Вернее, что-то заставляет его забыть про контроль, возможно, витающий в воздухе вызов или демонический блеск в снедающем взгляде напротив, таком голодном и по-своему привлекательном. — Я могу поцеловать тебя? — неожиданно тихо спрашивает Феликс, не глядя в глаза, только стискивает узловатые пальцы аккурат возле висков и грудью жмется к груди, желая тепло между ними превратить в пожар, а старший не против, только глупо кивает и прикрывает глаза, вжимаясь затылком в холод стены. У Феликса нет привычки сдерживаться, когда наваждение берет верх, поэтому целует он почти ревниво, с неугасающей страстью и напором, не позволяя Чану вести, сминает и кусает его губы, замедляясь, когда тот намеревается захныкать от чувств и непримиримо быстро близится к отчаянию. Ладонью плывет от скулы до распушившихся волос, пальцами теряясь в их глубине, чтобы сжать их покрепче и оттянуть назад, а после мычит нескладно, когда голова лидера податливо склоняется вслед его движению. Чан скользит затылком вдоль стены, почти оголяя шею, потому-то чувствует, как Феликс мажет зацелованными губами по подбородку, стараясь вновь отыскать его губы — это забавляет и возбуждает одновременно, ибо младший не сдается, все жаднее и жарче растворяя себя в желании подарить лидеру как можно больше ощущений. — Т-тебе действительно нравится заставлять меня плыть вот такими нечестными способами? — глотая стоны, Чан поддается на ласку, горящую на загривке и щекочущую грудь, самовольно хватается руками за чужие плечи, мягко сжимая их сквозь нелепой толщины ткань свитера, и выдыхает несдержанно громко, когда младший облизывает четкую линию челюсти, перебираясь влажными поцелуями к шее. — Я не знал, что ты можешь целовать так жадно. Феликс смеется, бархатно и удручающе нежно, мёдом растекаясь по мозгу, и целует бессчетное количество раз вдоль венериного кольца, чередуя укусами на адамовом яблоке. У него сердце трепещет с той же силой, с какой Чан трепещет из-за его действий. — Я был нежным и довольно пассивным любовником, пока была такая потребность, — он аккуратно ведет подушечками пальцев по линии губ лидера, а после обнажает свои белоснежные клыки, кривя губы в игривой ухмылке. — Теперь я хочу быть таким любовником, который сможет удовлетворить твои фантазии и желания, — укоризненно-ласково шепчет Феликс, когда опускает голову чуть ниже и слабо кусает изгиб ключицы, горячими пальцами одной руки плывет внутрь рта, а второй спускается к обделенному вниманием члену, заставляя Чана зажмуриться и измождëнно залепетать вокруг костяшек нечто неразборчивое. Его губы смыкаются тотчас, заглушая тягучий стон, как Ликс уверенно и чересчур правильно скользит мокрой от смазки ладонью по плоти, а короткими ногтями по шершавой поверхности его дрожащего языка. Стена позади Криса кажется ватной, ненадежной, потому его крепкие руки сильнее впиваются в хрупкие плечи из-за странной боязни ничком упасть на пол, и Феликс замечает это — слабость в трясущихся ногах и перманентную силу в таких же коченеющих руках — и с совершенно глумливым оскалом тянет Чана на себя, самолично ступая назад к небрежно заправленной кровати. Теперь то Чану позволительно упасть, а Феликсу приземлиться сверху, расставляя ноги по бокам от чужого торса. Одна из его рук дразняще гладит живот, пока взгляд плутает по разгоревшимся похотью чертам лица лидера, не знающего куда деть свое волнение. — Чем хочешь заняться? — не сдерживая порыв, Феликс вновь петляет ниже, касается мягкой кожи члена и ведет по нему, ощупывая тонкие контуры вен, надеясь, что с каждым непрошенным движением чанова сдержанность истлеет также быстро, как и его собственная. — Я сделаю все, что ты попросишь. А если не попросишь, я постараюсь сделать так, чтобы нам обоим было хорошо, ты согласен? У Чана же закипает мозг, а вместе с тем и желание сгореть дотла. В груди странно щекочет, а на теле будто грубыми пятнами, словно ожогами и синяками, остаются следы от ликсовых рук, губ, взгляда, — этого чертового уверенного взгляда, подкашивающего ноги — которые вместо боли рискуют оставить в нем неутолимый голод к подобному рода вниманию. Чану действительно нравится находиться под такой властью, и он теряется, когда ему дают сделать выбор, перед этим бесчестно запрограммировав его мозг на бездействие. Это кажется ему чертовски несправедливым. — Ты… можешь показать мне то, о чем мы говорили днем… — тем не менее, Крис отводит взгляд в сторону, находя поодаль от них одиноко лежащую игрушку, ждущую своего часа. Тяжело сглотнув и вновь посмотрев на Феликса, Чан бессильно выдыхает. — Показать мне, как ты растягиваешь себя, думая обо мне. Это удар под дых. У Феликса не хватает воздуха, чтобы складно выдохнуть, только пораженная улыбка трогает его губы и странный огонек азарта заставляет его сползти с Чана и усесться на свои колени, чуть отдалившись к краю кровати. — Вместо того, чтобы трахнуть меня, ты хочешь смотреть, как я трахаю себя? Ты ужасный, хён, — младший в напускной обиде дует губы, но цепляет края свитера и быстро избавляется от мешающей духоты, обнажая себя целиком. У Феликса стоит не хуже чанова, и лидер цепляется взглядом за аккуратно прижатый к плоскому животу член, истекающий смазкой. — Но так уж и быть, я опробую игрушку первым. А после возьмусь за тебя. В затуманенном очарованием сознании, Чан даже не может выискать момент, когда он в первый раз ощутил этот непримиримый вызов от Феликса. Вечно податливый и услужливый, теперь он ощущается как человек, способный даже просьбу вывернуть так, чтобы уши горели не у него, а у того, кто его просит. И сейчас, под гнетом момента и глухого стона Феликса, задевшего кончиком игрушки раскрасневшейся, влажной дырочки, Чана уши горят так сильно, что вместо ответа, он глупо моргает, тяжело дыша, и еле-еле подтягивается к изголовью кровати, предоставляя Феликсу больше места. — Смотри внимательно, Чани. Точно кролик перед удавом, Чан ощущает себя уязвимым перед блеском настрополенных глаз, желанно раскрытыми губами и сведенными к переносице бровями, наблюдая за тем, как Феликс, явно подготовленный заранее, вводит в себя игрушку непримиримых размеров. Его живот урчит то ли от накалившегося голода, то ли от собственного дрожащего под кожей желания, но он послушно смотрит, не намереваясь пропустить ни капли предоставленного для него шоу. — Он… столько же широкий, сколько и длинный… это невыносимо, — голос Ликса ломает, пока дюйм за дюймом холодной плоти скрывается внутри него, а его пальцы, покрытые чановой высохшей слюной и клубничной смазкой, скользят вдоль игрушки, еле держа ее кончик. Когда Феликс насаживается до середины, на его губах расцветает улыбка, слегка сумасшедшая, но чертовски довольная, заставляющая Криса продрогнуть всем нутром. Член последнего дергается, прилипая к животу, а ноги сами движутся диаметрально друг другу, точно зеркалят действия младшего. Последний не может не заметить этого. — Это… хорошо, детка… я хочу, чтобы ты тоже почувствовал. Позволь мне… Не успевая привыкнуть к ощущениям, Феликс тянется за влажной от волнения рукой лидера, и самовольно укладывает ее себе на живот. Где-то там распирающее до приятного жжения удовольствие, почти выпирает, если особенно сильно надавить, но у Чана не хватает смелости, только внутреннего пожара достаточно для того, чтобы не сбежать взглядом от этой чертовой ловушки. — У Хенджина хороший вкус… х-хочешь проверить? — Феликс позволяет себе откровенные дразнения, приподнимая только края губ в лукавой ухмылке — затем прижимает чужие ладони сильнее и тянет Чана на себя за запястья, чтобы коснуться желанных его губ мимолëтным поцелуем. — Хочу, — Чан слегка размыкает губы, пока на его скулах ярко горит румянец, мятая рубашка на груди натягивается на каждом глубоком вдохе, а крепкие бедра, испещренные родинками, раздвинуты в явном приглашении, которое Феликс принимает не думая. Пока его собственное тело и разум рискуют сойти с ума, он хочет свести с ума и Чана. Тяжело дышащий, совсем раскрасневшийся, он помогает Чану избавиться от рубашки и разглаживает прохладную, хлюпающую жидкость по игрушке, а затем устраивает второй ее конец между ног лидера. Тот от грубо сдавливающего легкие желания инстинктивно толкается бёдрами, но младший придерживает его второй рукой, не давая спешке взять верх. — Не торопись, — любовно шепчет Феликс, решительно прижимая закругленный кончик, пока карие глаза напротив внимательно следят за каждым его движением: за плывущей по внутренней стороне бедра маленькой ладонью, норовящей раздвинуть бедра постыдно шире, чем чаново хладокровие могло бы выдержать; за мышцами предплечий, натягивающими края потрепанной майки, и за узловатыми пальцами, что легко обхватывают смазанное основание резиновой игрушки. Старший откровенное залипает на руках Феликса и текущей по ним смазке — нарочито сладкой, как и его собственные пальцы, когда они скользили внутрь чанового рта, слегка царапая язык ногтями. Залипает настолько, что не замечает, как обжигающий холод игрушки медленно обволакивает его внутренности, а раскосый взгляд Ликса обретает слегка жадные, оголодавшие тона, вместе с кончиком языка, выглядывающего между вишневого цвета губ. — Не больно, хен? — беспокоится младший, не вводя дальше самой тонкой части дилдо. Его собственное тело всегда успевает привыкнуть к толщине игрушки достаточно быстро, но он не знает пределов лидера, поэтому выбирает нерасторопность и заботу. Однако мягкое наваждение, щелкающее в мозгу, заставляет его тяжело выдохнуть, когда вопреки всем переживаниям Чан отрицательно мотает головой и все-таки приподнимает бедра навстречу, опираясь ладонями о поверхность кровати, чтобы легче насадиться на член. Это плохо. — Черт, хорошо… хорошо, ты тоже готовился, хах… Крис выдыхает бессильно, жмурясь на попытки Феликса скользнуть игрушкой дальше. В следующее мгновение он чувствует, как чужие пальцы с силой впиваются в его бедро, а эта чертова игрушка, толстая в самой середине, упирается в тугие стенки. Прогибается в пояснице, прикусывает собственную ладонь и еще шире разводит ноги, приближая Феликса в точке невозврата. Один только вид на сменяющие друг друга эмоции — рвущее смущение, отчаяние и последующая волна благоговения — заставляет младшего застонать в голос. — Ты такой умница… — Феликс жмурится на растущий жар в груди, на колючую дрожь внутри себя и на тихое хаотичное хныканье старающегося привыкнуть к ощущениям Чана. Младший может представить, что ощущает старший, ибо буквально находится в том же положении, и отныне это охуительное осознание мешает рационально мыслить. Ему хочется заставить Чана плакать. — Боже, что будет, если я включу ее? Ты будешь также сладко стонать? Чан дрожит под первым инициативным толчком Феликса, который всей душой наслаждается отзывчивостью старшего. Крепко держится за его бёдра, поддается вперед несдержанно быстро, заставляя игрушку протолкнуться в них глубже с обеих сторон, одинаково хорошо и много, до одури правильно — чувствовать себя заполненными одновременно. Замутненным взглядом Ликс цепляет напряженный живот старшего, его дрожащие острые колени, покосившееся от удовольствия разгоряченное лицо, и не может сдержать очаровательный стон, отдающийся мурашками по спине разморенного Чана. Его собственный плаксивый лепет вибрирует в горле, когда ребристая длина члена проходится по простате, заставляя Криса зажмуриться и дрожащими пальцами впиться в теплую лодыжку Феликса. — Ликси, пожалуйста, — Чан сглатывает и облизывает свои зацелованные губы, рукой скользит к чужому колену, обводя и почти царапая стертую от тренировок кожу в какой-то немой просьбе. — Черт, она- она так глубоко. Теперь глубоко и нещадно вибрирует внутри них обоих, Феликс это чувствует и глупо кивает, смаргивая мутную пелену, мешающую наблюдать за Чаном, которого коротит от ощущений — его живот втягивается сильнее, бедра пробивает крупной раскатистой дрожью, и младший неосознанно следует рваным движениям, с трудом приподнимая таз и вздымая грудью, точно как Чан, в искренней нужде почувствовать то же самое. Когда Феликс отрывается от кровати следом за ним, игрушка скользит чуть дальше, все больше раскрывая туго сжатые стенки, и его трепетный стон, почти болезненный, заставляет доведенного до края Чана несдержанно перехватить и стиснуть горячую руку младшего. — Т-так хорошо, да? — легкая усмешка растягивает губы Криса, когда Феликс жмурится и до терпимой боли впивается в ребро чановой ладони, еле различая звуки его хриплого голоса и влажного, непотребного хлюпанья из-за игрушки, плавно скользящей туда и обратно. Это действительно хорошо, настолько, что Ликс хочет больше, а потому согласно мычит, склоняя голову, и своевольно подтягивается ближе к Чану, чтобы расстояние между ними сократилось еще на пару несчастных, почти незримых сантиметров. Стройные ноги, совсем влажные от пота, скользят по испещренным бедрам Криса выше, позволяя Феликсу почти что обвить его поясницу, прижаться вплотную и застыть неподвижно, скрывая остатки бесцветного дилдо из их поля зрения, буквально целиком погружая его в них обоих, и тем самым выбивая из старшего рваный выдох, соизмеримый пику. — Боже-блять, Фели… — Чана трясет от усилившейся вибрации, задевающей простату, от липкого горячего тела, еще теснее прижимающегося к нему, от щекочущего ухо дыхания, когда он, за неимением возможности держать свинцовую голову, роняет её на угловатое плечо Феликса и врезается подбородком в мило выпирающую косточку. Ему даже плевать на растущий дискомфорт из-за их немыслимой позы, из-за горящих внутренностей и накатывающих слез, собирающихся в уголках закатанных глаз из-за обрушившегося давления — ему просто нужно жаться к младшему, сотрясая воздух плаксивыми вздохами, и глупо шептать о том, как ему хорошо и как скоро он кончит, если они не отстранятся друг от друга прямо сейчас. — Да… да, потерпи еще немного, хён, — Феликс, напротив, сдерживает очередной стон, крепче обнимая развезенного Чана, ибо его выдержки на удивление достаточно, чтобы здраво оценить их возможности, поэтому он не позволяет им сдвинуться ни на миллиметр друг от друга. Эта сладкая пытка дурманит мозг, и член Ликса дергается от мысли, что он контролирует Криса, такого податливого и мягкого, готового расплавиться в его руках, только дай волю. И он правда хочет, чтобы Чан сломался, чтобы потерял голову и доверился до конца. — Я хочу увидеть тебя таким, каким видят хены, когда трахают тебя до изнеможения. Заискивающий голос тугой стрелой пронзает затылок Чана дрожью и заставляет его прогнуться в пояснице, подставиться под теплые ладони, снующие вверх и вниз по ярко очерченным позвонкам. Что-то несомненно сладкое растекается внутри старшего, когда слова Феликса доходят до него. Тот ведь знает, как сильно на него влияют подобные слова, и слышать их в реальности гораздо будоражаще, чем по телефону. — Ты же покажешь мне, каким ты можешь быть? — Ликс теряется в слепой уверенности, хотя в голове тарабанит сомнение, что он сможет выдержать такого Чана, если уже сейчас ему сносит крышу от влажного скулящего шепота возле ключиц, от безмерно цепких пальцев, хватающихся за тонкую талию, от пышущей жаром груди и мило покрасневших сосков, задевающих гусиную влажную кожу. Тяжело, безумно тяжело ловить себя за шкирку, когда лидер выглядит настолько уязвимым и нуждающимся. Еще и чертова игрушка, безусловно, слишком ярко передает все то, что чувствует Чан. Это сводит с ума. — Покажешь, как ты ведешь себя, когда тебя трогают, доводят до мольбы, как кто-то, кто даже не трахает тебя, держит тебя под контролем, д-да, хён? — Да… да, я покажу, блять, я… — Чан почти срывается на крик, когда Феликс в угоду своим словам касается его плотно прижатого к животу члена и с тяжелым вздохом оттопыривает пальцы, чтобы захватить и свою собственную плоть. Они оба не помещаются в ликсову маленькую ладонь, но это упущение компенсируется крайне тесным положением, которое заставляет их члены чересчур дурманяще притереться друг к другу. — Нет, я не выдержу, ч-черт… В слабой нужде пошевелиться и отстраниться от нарастающей стимуляции, младший пытается отвлечься от этой затеи — под его пальцами липкая чанова смазка, размазанная по уретре, и крайняя плоть, которую он неумело раскрывает и невесомо царапает кончиком ногтя, заставляя старшего вздрогнуть, а собственное сердце забиться быстрее. — Твой большой член не выдержит, Чани? Но когда ты трахал меня в рот, ты не кончал так быстро, — мурлычет Ликс без задней мысли и в расфокусе разглядывает крупно дрожащую спину, изваянную литыми мышцами, пока его непослушные пальцы из раза в раз цепляют чувствительную плоть, испещренную набухшими венками. — Мне так нравилось, когда ты позволял просто часами греть свой член, пока твои пальцы в моих волосах не начинали дрожать, — его собственные ноги дрожат и в горле нещадно клокочет, но эта сладкая мука рискует стать его любимой, ибо хнычущий Чан жмется к нему настолько преданно и стонет настолько искренне, что по-другому Феликс уже и не может. Сейчас ему необходимо дразнить Чана до искр в глазах и абсолютно затраханных мозгов, как он и жаждал. — Теперь твой член абсолютно бесполезен, верно? Кажется, Чана трясет, когда скопившиеся ощущения гребанной волной сметают остатки вменяемости. Его член в ладони Феликса дергается, наливается кровью, стремительно намекая о том, что терпение сходит на нет, и короткие движения бедер, совсем слабые, бесконтрольные, подпитывают маленького болтливого дьяволенка, доводящего его до края. — Хочу посмотреть, как ты изгибаешься на кровати с болтающимся между ног членом, пока я трахаю тебя этой игрушкой. Попытки Чана договориться с легкими и трезвыми мыслями претерпевают неудачу из-за грязи, что неумолимо льется изо рта Феликса, поэтому Чан не может связно озвучить гулко барабанящие слова согласия. А младший все шепчет и шепчет, продолжая ласкать их обоих, посылая искры удовольствия прямо в кончик влажного члена, хозяин которого весь трясется от напряжения, боли и дражайшего удовольствия. Лидер невероятно близок, и они оба чувствуют это всем своим существом. В один момент, когда скулеж Чана звучит в разы беспорядочнее, выдержка Ликса тоже терпит поражение. Короткие рваные стоны остаются укусами на влажном от пота плече Криса, пока горячая сперма толчками выплескивается из него, пачкая животы, а сам он хаотично движет рукой по скрывающемся за крайней плотью членами, вытягивая из них последние капли. Перманентное блаженство растекается по конечностям, заставляя их обоих расслабиться и замедлиться, не освобождаясь из объятий. — Ты такой милый, когда не можешь держать себя в руках, знаешь? У Феликса ребра буквально распирает от того, насколько приятно прижимать размякшего, почти сломленного и невероятно открытого Чана к своей груди, который мычит невнятно и c раздирающей нежностью жмется к нему в ответ. Так чертовски приятно держать его, столь податливого, в непосредственной близости к себе, и находить отклик, еще более привлекательный, чем получасом ранее. И даже когда Чан стискивает Феликса по-свойски, как полагается лидеру, последний чувствует, что не зря он побудил его сбросить вокруг себя этот искусственно выстроенный забор из предубеждений. Только… с учетом разбившихся перед ногами грузных стен Феликс вдруг обнаруживает, что хочет гораздо большего. Брошенное в сердцах желание имеет над ним невероятную власть, как и эти щенячьи глаза напротив, пьяно глядящие на него, когда им приходится разорвать объятия. — Ох… — Чан смотрит в глаза недолго, снова попадая в сети застенчивости и бесконтрольно нервного смеха, поэтому опускает взгляд прямиком на усеянный каплями спермы живот Феликса. Уголок его губ приподнимается лишь на секунду, но младший ловит это непозволительно быстро. — Мы такие грязные… нужно найти салфетки. — А если я не хочу? — Не хочешь что? — Искать салфетки, глупый. Следом за этим, в бесконтрольном наваждении Ликс вновь спускается поцелуями ниже по телу, припадая губами к мягкой поверхности живота Чана, размеренно ласкает пальцами кожу его обмякших ног, и сладко тянущее напряжение новой волной приливает где-то внизу живота — возрастает с каждой секундой неуемным желанием. У Феликса зрачки выкрашены в призрачную похоть, стеклом блестящую в тусклом бесполезном свете, когда он нарочито вяло ведет языком вдоль красиво подрагивающих мышц пресса прямо к лунке пупка, где смешалось немного их спермы. В мыслях Чана, с дымкой волнения глядящего на младшего, одно — если слижет без остатка, то он кончит снова. — П-предупреждаю… это плохо для моей выдержки, — Чан медленно глотает слюну, которая от нервов наполняет рот, и ведёт языком по пересохшим губам, вжимаясь бедрами в скользкие простыни. Его живот напрягается, когда Феликс останавливается в миллиметре от конечной цели и почти грубым взглядом смеряет его заплывшее краской лицо. — Я не собираюсь проверять тебя на прочность, — говорит младший достаточно серьезно для того, чтобы заполошное сердце Чана ухнуло в районе глотки. — Просто сломаю и все, солнце. — Ч-черт, — Чан скулит, чувствуя в этих словах гребанную угрозу, от которой мозги прошибает желанием проверить насколько она осуществима. — Ты хочешь продолжения? — Только если ты согласен, — ликсовы пальцы с привычной лёгкостью справляются с размазанной по коже спермой, заменяя собой язык, который, как Чан и сказал, закончил бы все слишком быстро. А Феликсу однозначно нужно еще немного времени. — Я не отказываюсь от своих слов. Дожидаясь ответа, он крутит в голове прошедшие минуты, цепляется за отчаянные желания Криса, и сам задумывается на секунду прежде, чем до него доносится совсем тихий шепот и рваный, несдержанный вздох: — Хорошо, я готов продолжить. С довольной улыбкой и коротким кивком Феликс слегка приподнимается, чтобы любяще поцеловать распухшие губы Чана, придерживая его подбородок пальцами, совсем недолго, а затем нетерпеливо разворачивает его на живот и прижимает к постели, нависая над ним. — Тогда прогнись в спине, хён, — просит он, скользя липкими пальцами по ровной спине, вниз, к изваянной мышцами пояснице, находит на ней забавные углубления, ямочки, на которые пальцами несдержанно надавливает и растирает, сминая мягкую кожу, залитую бледным цветом. Старший льнет всем существом к настойчиво тёплым рукам, податливо выгибая спину и выпячивая задницу так, чтобы небольшой член Феликса проходил точно под копчиком, обильно пачкая его бледной спермой. — У-умница, детка. Чувствуя вес плоти, приникающей к разгоряченной коже, Чан скулит от волнения и вязкого желания принять длину младшего, а не эту чёртову игрушку, которой Феликс пообещал его трахнуть, но кроме отчаянного всхлипа и томного выдоха, он ничего больше не может. Перед его глазами мутная дымка с образом Ликса — он с приоткрытым от удовольствия ртом, с полными похоти глазами, спрятанными под тяжелыми веками, и размазанной по щекам алой краски, которая пятнами кочует вниз по стройному телу, прямо к подтянутым бёдрам и твердо стоящему члену. Они так похожи в этом, оба прячут за красноватым смущением гребанный пожар, гуляющий под кожей, только Феликс для Чана красивее в сто раз и его непременно хочется объездить… Звучный шлепок по ягодице приводит Криса в чувства, и он медленно качает бёдрами, ощущая, как Феликс надавливает на его поясницу с особым рвением, будто сдерживается от того, чтобы в ответ поддаться вперед и прижаться к нему вплотную. Но Чан так этого жаждет… смотрит из-за плеча, протягивая руку назад, чтобы с усилием направить щекочущую ладонь Феликса ещё ниже к ягодицам. — Пожалуйста, малыш, — взгляд из-под влажных ресниц мутный, но легко читаемый, там блеском высечено отвратительных размеров желание, которое в аккомпанемент настойчивым рукам, воспринимается младшим как самая очевидная просьба. Кажется, ему даже не нужно продолжение фразы, чтобы понять, насколько Чан хочет быть оттраханным им. — Я так давно думал об этом… прошу. Феликс повинуется, облизывая сухие губы, чувствует, как внутри кипит от напряжения, и никогда еще он не хотел взять то, что находится перед ним, настолько сильно. Его добрый, внимательный друг, почти брат, которого он считает примером для подражания, так отчаянно нуждается в его члене. Это кажется нелепым сном, от которого Феликс, забывшись, нервно смеется, пока не ловит мнимо грозный взгляд и смешно надутые губы, блестящие от слюны и наливающиеся кровью от укусов. Перед Ликсом сокровище. — Кто бы знал, что ты так хочешь быть подо мной, — он пораженно цокает, смеряя взглядом надутого хёна, а затем и использованный дилдо, а после откладывает его недалеко в сторону, чтобы беспрепятственно смазать свой член и сдержанно прижаться сзади, побуждая Чана с судорожным вздохом поддаться назад. Вздыхает и Феликс, силясь не спешить, только влажной головкой скользит между ягодиц и дрожащими пальцами тянется к не до конца сжатому после игрушки анусу. — Да… так сильно хочешь быть под своим маленьким милым братом, которого так умело дразнил все эти годы и заставлял сходить с ума из-за своих выходок. Влажная бугристая кожа внутри Чана словно раскаленный камень, но свободно растягивается двумя пальцами, которые Феликс направляет по инерции, точно так, как растягивал бы самого себя. Настолько хорошо и умело, что на мгновение старший напрягается, сжимает их внутри, задерживая дыхание, а после расслабляется, позволяя тонким костяшкам протолкнуться глубже и притереться к горячим чувствительным стенкам. — Ликси, ч-черт, не дразни, — Крис дышит загнанно, когда крупная головка прижимается к ягодице и холодит обожженную ударом кожу, а дразняще-медленно движущиеся пальцы норовят выскользнуть, оставить его без внимания, пустым и жаждущим. Ему безумно нравится, что Ликс ласкает его идентично наедине с собой, но от этого осознания только тяжелее становится держать себя в руках. — Прошу, я старался как мог… Как назло, Феликс хмыкает глумливо, нежно поглаживая поясницу, и вытаскивает пальцы, чтобы напоследок раздвинуть ими приоткрытые края дырочки. — И ты почти справился, — возбужденно восклицает он, сжимая основание своего члена, тянет носом пропитавшийся похотью воздух и приподнимает бедра Чана вверх. — Я до последнего думал, что это ты хочешь трахнуть меня, хён. Старший же в наваждении скользит локтями по выцветшей наволочке, сильнее раздвигает дрожащие ноги в стороны и в конце концов грудью падает на подушки, ощущая, как мокрая от смазки головка давит на края ануса, преодолевая небольшое сопротивление. — Ты… ты всегда можешь попросить, — он тихо шипит, не шевелясь, только привыкает к напористости Феликса, размеренно проталкивающегося внутрь дюйм за дюймом. Визуально казалось, что член его порядком меньше, нежели игрушка, но как же Чан ошибался. Его коротит от ощущения сдавленности и дикого закипевшего напряжения внизу живота, поэтому он отрезвляюще хнычет и по инерции сжимается, останавливая член младшего на половине от всей длины. — Но я не смогу трахнуть тебя так, как ты хочешь… просто не смогу, хах… не двигайся, Ликси… — Почему? Я так сильно тебе не нравлюсь, хён, — с мнимой грустью выдыхает Феликс и законным образом устраивает руки на ягодицах, с чужой помощью разводя их в стороны. Большими пальцы он любовно потирает края растянутой вокруг члена покрасневшей дырки, терпеливо дожидаясь, когда Чан сможет расслабиться. Ему хочется зацеловать его широкую статную спину, но взгляд предательски прикован к сомкнувшемуся за головкой колечку мышц… и, возможно, чуточку больше ему хочется вылизать Криса до глупых рыданий и полностью вытраханного мозга. — Нет- нет, то есть, конечно да, я тебя обожаю, — Чан внезапно отклоняется вперед, чтобы также вернуться назад, заставляя Феликса безмолвно зашипеть и сжать ладони сильнее. То ли чертов поломанный хрипотой голос, то ли вязкая неопределенность от старшего заставляет его неуемно терять контроль. — Но мне просто не хватит воли… я сойду с ума, если ты окажешься в моей власти. — Если… если ты не заметил, я уже в твоей власти, глупый, — Феликс шевелит бедрами, перекладывает податливую ногу вперед, чтобы еще сильнее раздвинуть ягодицы, и членом скользит дальше, медленно, словно нехотя растягивая его задницу. Когда колечко мышц вновь смыкается за головкой и проталкивается глубже, Чан исступленно зависает в прострации, судорожно вздыхая и сжимаясь вокруг мягкой, так правильно растягивающей его плоти. — Ты какой-то дьявол, хён… я никогда не хотел трахнуть кого-то настолько сильно. Я вообще не любитель отдавать в постели, но тебе хочется отдать буквально все. Начиная двигаться внутри Чана, Феликс придерживает его поперёк живота одной рукой, а второй ласково оглаживает горячую ягодицу. Жар и отзывчивость, сжимающегося вокруг него лидера выбивает из колеи, поэтому Феликс стонет жалобно в голос, не в силах сдерживаться. Такой податливый, такой блядски распущенный в его руках… Пальцы немедленно тянутся к растянутому колечку мышц, слегка дразнятся возле и пробуют протолкнуться внутрь по одному, не встречая особого сопротивления. Феликс разевает рот в шоке, когда ему удается ввести две фаланги, бледностью контрастирующие с темным цветом его члена. — Как ты только може… — он внезапно медлит, глотая обрывок фразы, когда Чан параллельно простыням сжимает его член внутри себя, притирая чувствительную головку к обжигающему холоду от чего закоченевших пальцев. Мягкий рык Феликса остаётся практически на загривке, а изгибы тела, упоенно принимающего его вес, становятся еще привлекательнее для чертовски дрожащих пальцев. — Тц, хён… я только хотел спросить, как ты можешь принять в себя так много, а тебе, кажется, даже этого может быть мало, хах… блять… так хорошо, хён. — П-пожалуйста, я сейчас умру… — Отпусти себя, солнце. Позволь мне трахнуть тебя так, как ты желал, — Феликс входит ещë глубже в мокрое, хлюпающее и сжимающее его член пространство — до самого упора, намеренно плавно и жестко вбиваясь в чаново нутро, чтобы им обоим было проще сгореть от разрывающих легкие ощущений. Чан точно змея извивается, насаживаясь на член и пальцы, и так жарко поскуливает, что ноги подкашиваются. Он повинуется рукам Феликса, которые утягивают его назад, пока член его висит жалко твердый, касаясь прохладной поверхности кровати, если младший толкается слишком глубоко. Толчки становятся сильнее, горячие стенки жарко обволакивают Феликса, жадно отзываясь на каждое движение. Лидер изводится, впиваясь зубами в простыни в жалкой попытке хоть как-то заглушить свой голос. Но в мгновение, на его члене смыкается рука, и Чан, преданно толкаясь в неё, захлебывается стонами. — Ты слишком быстро стал узким, — голос Феликса отражается эхом в сознании, и от него по позвоночнику пробегает дрожь. — Подарок для любой компании, верно? — Что… — спину Чана обдает холодом: это то, о чем он думает. — Что ты имеешь ввиду? — Сколько тебя не трахай, всегда будешь узким и податливым, — ревностно рычит Феликс, царапая зубами раскрасневшееся ухо. Достает языком до серёжки, ловит губами и несильно тянет к себе, выдергивая ответ, удовлетворенно щерится и отпускает мочку, когда лидер слабо мотает головой. — Драгоценность Джисона и Чанбина. Такой, блять, удобный и правильный, ты создан для этого, верно? — Нет, я… — близящийся оргазм клокочет внизу живота, готовый обрушиться разрушительным цунами, и у Чана напрочь отключается мозг для внятного оправдания. Хотя, может он просто не хочет оправдываться, ибо все это чертова правда, играющая с ним злую шутку. Невыносимо признавать, но это доводит его до края. — Блять, Феликс, я… — Давай, кончи с мыслью, что ты создан для членов своих любимых донсэнов. Оправдываться будешь потом, солнце. Это и правда становится последней каплей. Чан выгибается и напрягается всем телом, стоит Феликсу сжать свою ладонь на его члене сильнее — оргазм ярко содрогает, распаляет и заставляет Чана восхитительно сжаться внутри, а после бессильно кончить в чужую теплую. — Какой же ты... черт, — ощущая и свой незыблемый предел, младший проигрывает наслаждению, позволяет сознанию полностью раствориться в ощущениях, жмуря глаза, и вжимается в крепкую спину плотнее, в последний раз вгоняя член столь глубоко, что кончает прямо внутрь лидера, наполняя его тëплой липкой спермой. — Такой вредный, хён. Приходя в себя и бережно избавляя затраханного Чана от своих следов, он перекатывается в сторону, сгребает его в охапку, окольцовывая талию, и стискивает в объятиях, точно плюшевого медведя. Или ту самую подушку Чанбина. Тихое сопение обоих растворяет все остатки похоти, но в голове у Ликса до сих пор клокочет все грозное и неозвученное, которое же, однако, испаряется напрочь, когда Чан жмется в искренней нежности к его груди и благодарит за вечер, обещая объясниться обо всем с утра. Может, они даже поговорят насчет неуверенности Чана в компетентности на должность трахателя Феликса, но все это, определенно, завтра.