не- Смешная комедия

Ах, когда же все пошло не так?.. Смотря на то, что произошло с мирами монстров, в пробитой черепушке Кросса часто мелькал вопрос, где же и когда они все свернули не туда — когда же Дрим стал худшей версией себя? Когда Инк окончательно потерял эту тонкую грань между добродетелей и палачом? Когда Блу так вдохновился идеями товарищей, что теперь не замечает всего самого плохого, что от них шло? В прочем, долго эти мысли в его голове не задерживать — долго о чем-то думать, да и тем более о таком высоком, было сложно — даже несмотря на то, что мигрень со временем стала частым состоянием. Когда Кросс так ослаб? В прочем, от мигрени есть много разных препаратов — таблетки разных вкусов, форм и оттенков. Одна таблетка — процесс запущен. Несколько таблеток — немного легче. Пять таблеток — боль исчезала. Восемь таблеток — уже не остановить. Десять таблеток — Кросса найдут мордой в стол с компанией из спасательных пилюль. Инку, в сущности, было все равно, что все то, что корежило Кросса, было из-за него, и кажется, и вовсе чесались руки проломить Кроссу голову во второй раз. Дрим был страшно недоволен, что у его любимого вошло в привычку искать успокоение не в его королевской персоне, а в пилюлях. Блу не особо вникал, но если заставал Кросса за подобным — отчаянно пытался сочувствовать, что получилось… Ну так себе, откровенно говоря. Как, в прочем, и с мироустройством во вселенных — тоже как-то хреново. Пытались искоренить зло, но по итогу — сами стали им. Но, как уже и говорилось, монохромный старался об этом не думать, лишь бы не провоцировать едкую мигрень — в сознании Кросса, это был огромный монстр-ящер с острыми зубами — отвратительное зрелище и отвратительная часть его сущности. Идя по, казалось, бесконечным коридором замка Стар Сансов — да, черт подери, эти ублюдки себе очень роскошный замок сотворили! — Кросс не понимал, какого черта он весь такой… Мрачный, темный, с тяжелой гнетущей атмосферой, да фальшивым счастьем, что скрипел у скелета на губах — а может, темнота накрывает их, как когда-то накрыла Наймера? Думая об этом, Кросс нервно усмехнулся — с одной стороны ему не хотелось знать, во что тогда превратятся Стар Сансы, но с другой, любопытство его буквально драло. В прочем, не только любопытство. Хотя замок все еще оставался величественным, несмотря на то, что днем выглядел каким-то слишком слащавым, сказочным, что Кросса ещё и тошнило, и эта темная аура лишь укрепляла шаткий царский статус — возможно при других обстоятельствах, Кросс бы и не отказался скоротать остаток своих дней в подобном месте. Но, увы, само место было пропитано каким-то особым видом эгоизма, что очень сильно портило ему ауру — монохромного скелета от этого коробило, хотя не должно было, ибо с подобными… Кадрами он достаточно близко и много контактировал — и в прошлой, и нынешней жизни, хотя понятие «существование» подходило лучше. Подобное постоянно витало в замке Найтмера, иногда становясь мотиватором всего самого плохого, что там было. Ох, Найтмер… О бывшем Боссе вспоминать было очень непросто — все-таки он предал его ради эгоэстичного братца-ублюдка с его манией величия — и теперь сильно сожалел об этом, но, увы, едва ли мог что-то сделать — почти вся сила иссохла во время Эктоплазмии, а физические нагрузки стали невозможными для выведенного из строя оганизма. Кросс стал гребаной марионеткой, лишенной всего — и прежде всего души. Монохромный, конечно, никогда в этом не признается, но иногда без души даже было легче — в физическом плане. Ведь ходя без этого хрупкого органа, он не рисковал его травмировать. В прочем, он так давно не видел этот пучок магии и нервов, что и не мог сказать наверняка, в каком состоянии была его душа — Дрим постоянно прятал от него ларец с заветной частичкой, лишь изредка доставая только для того, чтобы заставить Кросса покричать — душа у монстров являлась самой сильной как и эрогенной, так и болевой зоной, отчего стоило Дриму пустить свои корни в сторону несчастного органа — и земля уходила у скелета из-под ног, разум становился звенящей от боли точкой-вспышкой, рассудок нещадно утекал сквозь пальцы — в эти моменты, когда член Дрима толкался в магический орган, Кросс терял самого себя, сходил с ума еще сильнее — возможно, он бы уже и умолял о пощаде, если бы не забывал все слова разом, из последних сил крича в этот момент. А когда все это заканчивалось, Кросс ничего не слышал, дрейфуя между наивысшей стадией боли и каким-то извращенным удовольствием. То, что делал Дрим — изнасилование, причем особо жестокое. Так какого черта Кросс умудрялся от него кайфовать, а потом, что более логично — валяться на любой поверхности и в бреду о чем-то умолять, но точно — не о смерти? Она была бы самой лучшей пощадой. Сморщившись от пустых мыслей без развития, Кросс свернул в другой коридор, стены которого были увешаны различными картинами — все они так или иначе отражали величие этой шайки. Иногда хотелось разрушить всю эту «Аллею славы», но, увы, если от рук монохромного пострадают полотнища — опосля пострадает сам Кросс. На этих картинах никогда эктоплазмика не было — все-таки все воспринимали его прежде всего отяжеляющим фактором для такого милого и вселюбящего Дрима, никогда не узная, что привязался Кросс к принцу прежде всего потому, что то было решением как раз принца — его любовь была губительным ядом, но отчего-то от него страдал только Кросс — аккумуляторную кислоту и то погнать по венам, прямо в сердце, было бы легче — да и общество бы лишний раз порадовалось — настолько всем отчего-то не нравился Кросс. Любил лишь только Дрим — но его любовь — это мощный яд, токсин, а страдал от него только один Кросс. Он достаточно рано понял, что ненавидит страдать — хотя именно этим и занимался. Иногда скелет думал, а было бы легче, если бы он однажды закрыл глаза — и более не открыл их? Было бы легче, если бы в принесенной Блу Сансом еде был мышьяк? Было бы легче, если бы Дрим с самой милой улыбочкой однажды просто испепелил его? Было бы легче, если бы кисточки Инка оказались не у него в руках, а в глазницах Кросса? Стало бы легче, если бы душа однажды просто раскололась на две части? Стало б от смерти проще или он обречен и на загробное страдание тоже? Остановившись около одной из картин, Кросс не без тяжести вздохнул — вся такая невинная и добра, за ней скрывалась элементарная истина происходящего. Инк — едва ли не под потолком, он — Создатель всего. Все законы принадлежат ему, только произносятся не его устами. Главный генератор всех идей и мучений Кросса. Дрим — молодой монарх, ставший им, однако, слишком рано, а еще он — что-то вроде слов, глаз, слуха и рук Инка. Блу — мальчик-зажигалка, наивный и смелый — главный их страж — готов жизнь положить во имя добра и справедливости, даже не зная, ради кого. А Кросс… А что Кросс? Когда-то он был стражем, но сейчас — блаженная черно-белая королева, прежде всего — сердца Дрима — но вот к настоящему престолу его никто не допустит, да и зачем ему это? Такие королевы, как монохромный скелет, долго не живут, как правило заканчивая жизнь рано и в мраке — теряют рассудок, нередко — с помощью мужей и их ближайших соратников. Таковыми в жизни Кросса стали Дрим и Инк — так когда же случится помутнение рассудка? Помотав пустой черепушкой, Кросс прошел дальше, после чего оказался перед тяжёлыми дверьми — за ними были его мучители — за ними был любимый… Светлая комната, как и весь замок, была погружена в полутьму, однако это не мешало Дриму слишком величаво читать какой-то старый и замудренный философский фолиант — Кроссу тоскливо от того, что ему таковым не быть -, Инку — что-то увлечённо малевать на холсте, а Блу, развалившись на животе, рубиться в приставку. Они — товарищи навсегда. Кросс — как всегда отдельно. И все-таки в этой темноте прекрасно ощущалось, что Инк — главный. Он — костяк всей этой шайки, голова и позвоночник — а Дрим и Блу лишь ответвления, конечности звездного тандема. Иногда монохромному было даже интересно, а как это — быть создателем, но не иметь чувств? Воссоздавать их искусственно, с помощью неприятной краски? Похоже, какие-то темные мысли отразились и на костях Кросса — он начинает сильно хмуриться, как-то злобно косясь на Инка из своего темного угла, сложив руки на груди — а до художника это долетело, и он, не отрываясь от рисунка, спокойно спрашивает: — Ты в чем-то меня подозреваешь, Кросс? — спокойно и даже насмешливо интересуется он, словно из принципа не смотря на другого скелета. — А я не подозреваю, — скрипит бывший страж прежде, чем успевает прикусить язык — Я в этом уверен. — Вы о чем, мальчики? — сладко спрашивает Дрим, посмотрев сначала на Инка, а потом на Кросса. «А нам есть о чем?» — думается скелету, но в слух он лишь бросает: — О пустяках. — Потом поговорите, — мило морщится этот нарцисс — Кросс, иди ко мне. Это — приказ, но такой ласковый, что у эктоплазмика начинает накатывать тошнота, однако ее приходится подавить — чтобы не стошнило — одно из самых мерзких чувств. Кросса уже тошнило — из-за таблеток и когда вестибулярный аппарат шалил — когда это произошло в самый первый раз, это было так неожиданно, что испугался он только тогда, когда его уже оттерли от кислой рвоты. Он идет к Дриму вальяжно, гордо выпрямив спину — да где его гордость на самом деле? Может, стекла вместе с магией, тогда, когда ему вскрыли черепушку? Опускается рядом мягко, сразу закидывая ноги на диван, после чего оказывается в объятиях принца — они мягкие, но стальные и липкие — если однажды сжали, то более никогда не разомкнутся. Но в том и был весь Дрим — мягкий, нежный и невинный, он имел в себе железный штырь и натуру с гнильцой — такого меньше всего ожидаешь от защитника вселенных, да? Когда он обнимает Кросса, касается поясницы, трогает за плечи — эктоплазмик так и ждет, когда кислота этого Стар Санса начнет его прожигать, оставляя химические язвы — но отравления все еще нет, интересно, почему? Может это не Дрим такой кислотный, а Кросс — неуважительный и неблагодарный? — Мир изменился, — куда-то в пустоту бросает бывший страж. — Весьма… — раздается приглушенно, пусто — а потом раздается чирк зажигалки — и атмосфера наполняется дымом сомнительного курева. Кросс поворачивается к Свап Папирусу, чуть хмурится, словно бы ожидая большей реакции — а потом снова отворачивается, косясь на багряное небо — его словно щедро окропили чей-то кровью. «А может — действительно? Кровь?» — думает Кросс, прижимая коленку к груди, чуть покачиваясь — возможно раньше, до всех пережитых событий, он бы начал корить себя за такие злые и неоправданные мысли — но сейчас, когда Инк (а заодно и Дрим) раскрыли свои истинные лица, он уже ни в чем не сомневался. — Эй, — раздается сзади голос Свап Папса, после чего он заносит руку, чтобы коснуться плеча Кросса, но, вспомнив о том, что он только недавно перестал дергаться от касаний (только от касаний Дрима), убирает руку, чтобы лишний раз не провоцировать — Да что ты всё на это небо пялишься? — Оно такое… Кровавое… — отвечает Кросс, чуть ежась. Папс чуть хмурится, смотрит на него тоже — а потом спокойно выдает: — Небо как небо. Багряное. Хотя не спорю, что-то кровавое в нем есть, — а потом чуть приближается и аккуратно приобнимает — Не против? — Все нормально, — Кросс вздрагивает, хмурится, но, чуть подумав, сам прижимается крепче, ловя какое-то давно забытое тепло от этой оранжевой худи. Пожалуй, из всей шайки Стар Сансов, Блу — или же Свап Санс — раздражал Кросса сравнительно меньше, да и такой злобы не проявлял — в любом случае, в открытую никогда не танковал. Наоброт, он даже пытался проявлять заботу — пусть неумело и слишком настойчиво, но все-таки. Этот мальчик-зажигалка был рядом в те моменты, когда Кроссу было плохо, когда из-за так не вовремя вскакивающего помутнения рассудка монохромному требовалось много заботы и внимания. Никогда не нарушал его личное пространство (хотя пытался), заботливо убирал следы рвоты, таскал мятные леденцы, от которых становилось сравнительно легче… Проблема в том, что мальчик слишком рано повзрослел, став защитником вселенных — а его старший брат, Свап Папирус остался один, и тешился тем, что иногда встречался с братом в случайных вселенных, либо это Свап Санс навещал свой родной таймлайн — но этого было так мало… Свап Папирус куковал в одиночестве, практически оставшись без своего Санса — и своим одиночеством он был похож на Кросса, который давным-давно потерял не только брата, но вообще все — даже свой таймлайн. Однажды эти две одиночки столкнулись — и как-то быстро спелись — по большей части потому, что со Свап Папирусом было так легко и просто — комфортно. Не шумный, малоактивный, он был так необходим дерганному и нервному Кроссу. Папс желал заботиться, а Кросс — чувствовать семейный уют и заботу. Особенно от младшего брата, который был ему так необходим, и которого он потерял. Такая же потребность была и у Свап Папса, только про старшего брата — и, о чудо, он нашел одинокого и всеми покинутого Кросс Санса, забота о котором его только разрушала. Когда об их контакте узнал Дрим, он, на удивление, отнесся благосклонно — он знал Свап Папируса достаточно, а потому и не тратил силы на ревность — да и… Так у него появилась уверенность, что Кросс глупостей не наделает. — И все-таки оно красивое, — бросает Папс, выпуская из рта едкий серый дым — Будешь? — и протягивает Кроссу сигаретку. Монохромный на это лишь морщится, после чего чуть отталкивает конечность от себя. — Ты же знаешь, — говорит он — Не курю. Кроме того, что дым у меня на зубах скрипит, так меня еще и рвет от них. — А запах? — интересуется Папс. — Просто раздражает, — Кросс снова морщится, прижимаясь к худи чуть плотнее — горячая и сухая, она успокаивала и даже немного убаюкивала… Похоже, Кросс умудряется даже задремать, но соскользнув с грудной клетки и едва не упав — резко просыпается. — Ты выглядишь измученным, — замечает Папс, сжав его плечо — Ты сегодняя вообще спал? — Нет. Всю ночь блевал дальше, чем видел, — вынужден признаться Кросс — Какой-то урод добавил мне слишком много специй, и меня перед сном рвать начало, — монохромный аккуратно касается височной кости — Так еще и голова разболелась, а Инк под шумок все мои таблетки в раковину смыл. Папс сначала молчит, чуть подозрительно косится — а потом достает из кармана конфетку в кислотно-розовой упаковке. — Что там? — интересуется Кросс, пока руки на автомате разворачивают фантик… Таблетка. Там была желтоватая таблетка. — То, что тебе нужно, — бросает Папс, беря новую сигаретку. Монохромный скелет смотрит на пилюлю чуть хмуро, с недоверием — а потом без лишних слов глотает — прямо так, без воды, обжигаясь о горечь. Хотя так даже лучше. Так у Кросса была уверенность, что он еще не умер и не сошел с ума окончательно. — Спасибо, — бросает Кросс, сильнее ежась — ступеньки черного выхода из замка, на которых они сидели, холодные, а Свап Папс — теплый. А Кросса, кажется, бьет лихорадка. — Пустяк, — бросает Свап — Не за что. Мир изменился. Весьма. Стал лишь причудливой калькой с того, каким он когда-то был. И смотря на все это, Кросс часто жалел, что не погиб еще тогда, под жестокой и шальной стамеской Инка. В прочем, а стало бы ему легче? А на дворе, тем временем, начиналась злобная сказка. Сказка, в которой герои и злодеи поменялись ролями.