Наркотик

Сложно быть осторожным, имея при себе бессмертие. Сложно отказаться от свежей крови, когда на улицах люди толпой шагали. Сложно уловить тот момент, когда нечто сверкнуло рядом, лёгкий ветерок вдоль спины сменился холодом бетона, и некто приложил ладонь к его груди, сдавливая столь сильно, что дыхание перекрыло. Казалось, рёбра вот-вот треснули бы. Не человек. Не вампир. Рядом с ухом вонзился клинок, лицо охотника наклонилось ближе. Кол прищурился, глядя в глаза цвета янтаря. Они поблёскивали, давили одним взглядом. Отстранённым. Стеклянным. Как у зверя, мысли которого никак не угадать. Дыхание коснулось носа, что-то теплое закапало на шею, и вампир уловил тонкий запах крови. Инстинкты подскочили, вампирская сущность взяла верх, выпуская клыки, и тут же отступила, когда потенциальная опасность без сознания свалилась на него. В голове всё на пару секунд заглохло, осознание происходящего не приходило, но восхитительный аромат наконец вновь привлёк внимание. Желание скинуть его с себя и осушить до дна росло, как и некий интерес, кто бы мог иметь такой очаровывающий запах. Вампир опрокинул тело на себе, навис, впиваясь в глотку и делая один-единственный глоток. Кровь стремительно потекла в рот. И вкус соответствовал тому, что представлял мужчина. Не как у людей. Не как у вампиров или оборотней. Нечто до мурашек вкусное и горячее. Эту кровь можно пить круглые сутки, так и не насытившись. Ён давно уже очнулся связанным по рукам и ногам цепями в углу богатой комнаты роскошного дома. Уверен он, что тут таких комнат ещё пару десятков. Уверен также, что ему не хотелось ничего предпринимать. Раны уже затянулись, только тело слегка затекло, ноя время от времени. Но есть ли разница? Ему точно плевать, где он и как, что с ним собирались делать и всё в этом духе. Хотя судя по тому, что связанного заткнули кляпом-трензелем, то варианты напрашивались сами. Лис чуть сморщил нос, тяжко вздыхая и покрепче стискивая зубы. Предмет не поддался, крепкий оказался, и он сдался быстро, незаинтересованный сделать что-либо ещё для своего освобождения. Было попросту лень. Ёну вообще не хотелось что-либо делать, даже вылезать из своей комнаты, чтобы выполнять работу, но кто его спрашивал? Кто, чёрт возьми, хотел бы поинтересоваться его самочувствием? — Выглядит так, будто я собираюсь сделать из тебя игрушку для постельных утех, а не запасом прекрасной крови. Вампир опустился перед спокойным лисом, хлопая его по щеке. Никакой реакции. Отстранённый взгляд бегло прошёлся по лицу Кола и остановился там же, застывая. Первородный ненадолго завис, не понимая, что его смутило: умиротворённое поведение или полное отсутствие сопротивления. Ён ни разу не дёрнулся, не попытался что-то сделать, хотя цепи были самые обычные. Ладонь на щеке плавно переместилась на шею. По ней тонкой струйкой стекала слюна, которую сложно полностью глотать со слегка приоткрытым ртом. Кадык лениво дёрнулся, но вампира интересовала лишь пульсирующая венка рядом, переполненная алой жидкостью, которой он лакомился прошлой ночью долго и усердно, не пропуская ни единой капельки. Как голодный зверь, нашедший себе добычу после длительной голодовки. Еле оторвав взгляд от шеи, Кол вновь взглянул на лицо незнакомца, призадумался, приподнимая голову за подбородок. Люди выглядели такими жалкими, стоило им оказаться в лапах кровожадного вампира, что смотреть тошно. Но этот парень ухитрился цеплять взгляд, заставляя с интересом рассматривать. Красивые жертвы вдвойне вкуснее — давно проверенный первородным факт. Может, поэтому его братья предпочитали брать красоток, чтобы и в кровати поразвлечься, и голод утолить сразу же? Интересный подход. Только Кола кровь интересовала больше, чем прелестные девичьи формы и милые черты лица. Прежде, чем схватить за кляп, вампир скользнул пальцами по губам, опуская их или приподнимая, дабы вновь взглянуть на клыки, так опасно сжимающиеся на твёрдой вещи. Они не созданы впиваться в кожу и прокладывать прямую дорогу к потоку крови. Эти клыки нужны, чтобы разрывать плоть и отрывать кусочки. Кол ловкими движениями убрал кляп, оставляя висеть в воздухе. Лис вновь тяжело вдохнул, слегка опуская голову. Стало намного легче, но мало что поменялось. — Может, обратно вернуть? — усмехнувшись, проговорил вампир, выпрямляясь и вставая на ноги. — Тебе очень шло. Ён приподнял голову, слегка её наклонил, но на словах не сосредоточился, предпочитая самому задавать вопросы. Только голос сначала был хриплым и тихим, ещё не пришедшим в себя. Заговорить вышло с раза третьего. — Скажи, что ты хочешь, и мы разойдёмся. — Ничего лишнего, всё по делу. Если он правильно понял, то вампир притащил его с улицы в дом, и это можно считать помощью. Как воздух необходимо сразу оплатить долг, ведь безымянный палец уже жгло от огненного кольца, обозначающего его связь с этим мужчиной. Договорную связь, которую лис лично терпеть не мог. — Мне достаточно твоей крови. — Вампир пожал плечами, показывая, что не собирался вредить. Ему же лучше, если сосуд останется здесь, куда не стоило ходить далеко. — Хочу питаться только ей и никакой более. Раскрой секрет, почему ты такой вкусный? Почему я хочу вцепиться тебе в глотку, хотя насытился перед тем, как зайти сюда? Кол перехватил лицо Ёна за подбородок и резко дёрнул на себя, заставляя встать вслед за рукой. И лис действительно поднялся на ноги, не менее грубо хватая вампира за запястье. Глаза недобро заблестели из-под рыжей чёлки, спина неудачно ударилась о стену, к которой его толкнули. Сдавленный стон сорвался с губ, рядом, совсем близко, выросло тело первородного, настойчиво вжимая Ёна в стену. — Такие вопросы себе задавай. — Ён беспощадно ударил коленом под дых, Кол сложился напополам, падая ему в ноги. Два сложных характера. На пол ещё бумажка упала, наверняка содержащая очень полезную информацию, но взгляд вампира впился в удаляющуюся широкую спину. Настолько ли Майклсон мазохист, чтобы прибалдеть от вида грозного человека, который с лёгкостью поставил его на колени? Флегматично делал вид, что уже смирился, а затем ушёл, словно ничего не произошло. И всё же цепи были самыми обычными.

***

Опиум пленил разум. Вдыхая отравленный дым, Ён не отдавал себе отчёта: сколько он уже сидел одурманенный, пьяный, сколько успел выкурить, выпить, чтобы стало дерьмово не только морально, но и физически. Первичное блаженство несло за собой только тоску и боль, и некогда горное божество всё сильнее утопало в наркотике. В фальшивом представлении счастья. Полторы тысячи лет — приличный срок, чтобы сорваться. Превратиться в худшую версию себя, медленно причинять себе страдания, прекрасно понимая, что в конце смерть всё равно не ждала. Бессмертие — благословение, бессмертие — личный мучитель Ёна. Оно оставляло раны, не давало времени их излечить, нанося новые. Казалось бы, времени у него предостаточно, однако шрамы не успевали затянуться. Дым проник в лёгкие, пронёсся по каждой клеточке тела, выжигая и оставляя приятное после себя. Но душу сжигая до хрупкого пепла, намереваясь не оставить ничего. Взгляд опустошен, он направлен в никуда. Какой сегодня день? Которое число? Год? Вечер за окном или утро? А есть ли разница? Ён запер себя в четырёх стенах, окружив запретным, чтобы уйти от мира. Он устал. Устал быть сильным, устал ждать, устал выполнять прихоти преисподней, устал от ненависти младшего брата и от себя тоже устал. Что бы сказал Ли Ён сто лет назад, увидев себя столь жалким? Ён скучал. Безумно по смертной человеческой девочке, которую в последние её мгновения к себе прижимал. Желание снова окунуться в теплоту накрыло сильной волной, с ним пришла и горечь разлуки. Его крохотная возможность побыть любимым исчезла, оставив свою жизнь на грязных, перепачканных кровью невинных и виноватых, руках Ёна. И теперь эти аккуратные бледные пальцы держали стакан с выпивкой. Алкоголь обжёг горло, стакан разбился вдребезги о стену. — Господин Ли Ён! — Взволнованный Син Чжу влетел в комнату, обеспокоенно оглядывая хозяина. На него было больно смотреть, и сердце болезненно сжималось, словно ему его разбили. — Вы не поранились? Син Чжу шагнул поближе, но отпрянул, уворачиваясь от ещё полной бутылки, летевшей в его сторону. Господин не в духе, и мечущие молнии глаза говорили сами за себя. Ён не зол, он в бешенстве, и Син Чжу не знал, как оставался жив с такими проделками лиса. — Пошел прочь! — рявкнул Ли Ён, кинув на друга слугу испепеляющий взгляд. Стены опасно затрещали, и Син Чжу поспешно ушёл, не желая навлечь на себя гнев. Он старался быть тенью, быть рядом, чтобы в любой момент откликнуться на своё имя. Чужая ладонь опустилась на плечо, божество резко дёрнуло рукой, оборачиваясь. — Я сказал вышел вон! Слова только успели слететь с губ, как Ёна обратно на диван опрокинули. Ноги предательски ослабли, и тело обессиленно упало на мягкую поверхность. Кол размеренно обошёл диван, нависая. Голову склонил, вновь его оглядывая. Потрёпанный, пьяный, в еле держащихся на нём одеждах. И чертовски горячий, что скулы свело от одного вида. Хотелось прямо сейчас приблизиться, впиться в глотку и напиться сладкой крови. Но Майклсон не смел и шагу сделать ближе, чем на полметра. Что могло заставить его пасть так низко, превращаясь в животное? — Я пришёл за своим, — холодно отчеканил Кол, отходя к окну, дабы не соблазняться. — Но ты и без меня выглядишь так, словно вот-вот умрёшь. Горькая усмешка сорвалась с губ лиса. И внутри Майклсона что-то нехорошо на это отозвалось, заставляя прерывисто вздохнуть. Комната пропахла дымом и алкоголем, а ещё кровью и шерстью — мерзко, словно в дешёвых тавернах, не хватало лишь запаха потных людских тел. От одной только мысли мужчину передёрнуло, и он поспешил себя отвлечь на свою жертву. — Бери, что надо, и проваливай. — Ён отмахнулся, приподнялся на локти, развязывая пояс ханбока, чтобы вампир не думал пачкать дорогую одежду. У лиса за душой ни гроша, он всё спускал на опиум, но даже так умудрялся одеваться роскошно. Злоупотреблял силой, иногда прислушиваясь к людским мольбам и выполняя их за свою цену. О да, Ён умел выкручиваться. Вампир нахмурился. Ему не нравилось, что лис так просто поддавался. Сопротивление, страх, ужас, просьбы пощадить. Ничего из этого. Кол любил кровь, как и все негативные эмоции жертвы. И вопреки своим мыслям, первородный вмиг оказался на диване, притягивающим к себе полураздетого мужчину. Вампирский голод дал о себе знать, прямо у носа бледная-бледная шея, сквозь блевотный запах всякой дряни проявился запах самого лиса. Он так резко и сильно отличался от того, что ощущал вампир, стоя у окна. Хвоя и сырая почва, кора дерева, свежая весенняя травка? Что это? Чем так маняще пахло наравне с ароматом парфюма? Вампир долго сидел, шумно втягивая воздух, пытаясь разобрать, что ощущал, и с каждым вдохом запах словно бы менялся. Так странно, но так трепещуще, что кровь ненадолго забылась, невзирая на то, что сердце лиса билось в чутких ушах первородного размеренным звуком, будто специально добавляя волнения в момент. И только Кол был так увлечен открытием. Ёну хотелось завалиться обратно, свернуться и заснуть, убежать от острой головной боли и скорого похмелья. Подташнивало, всё внутри тряслось от внезапно накатившей слабости, и Кол наконец позволил себе клыками разорвать кожу, выпуская кровь. Тело под ним дрогнуло, но не показывало признаков сопротивления. Вампир как одержимый кусал глубже, пил жадно, не думая останавливаться, пока не высосет всё, что можно. И от шеи оторвавшись, языком по коже водил, слизывая алые струйки. Всё такой же вкусный. Из-за опиума, что и вампиром теперь овладел? Или Ён такой особенный, что его кровь слаще, чем что-либо? — Через сколько ты полностью восстановишься? — Вампир отстранился, ловя усталый взгляд лиса. И губы его слегка приоткрытые тоже успел заметить, в памяти отложить непонятно зачем. — Через часа три. — Голос звучал низко, хрипло, и, когда вампир отстранился полностью, Ён завалился на диван, вежливо указав на дверь, мол, уйди. Кол фыркнул, борясь с мыслями придушить этого лиса, чтобы более не показывал свой скверный характер, однако самообладание — не сильная сторона Майклсона. Руки сомкнулись на шее лиса, Кол наклонился к лицу, заглядывая в переполненные высокомерием глаза. Ён смотрел, лежа внизу, почти задыхаясь от крепкой хватки, вцепившись в плечи и впиваясь в них коготками. Майклсон зло прошипел, прикусывая нижнюю губу ошеломлённого таким поворотом мужчины, по-собственнически прошёлся меж ними языком, прижимая Ёна к дивану сильнее, чтобы никуда не ушёл, чтобы ослабленное и расслабленное дурью тело оставалось в его руках. Кол не собирался сдерживаться, и лис ожидаемо откликнулся на такое, мысленно проклиная чёртов опиум, который повышал чувствительность и возбуждение. Лис не горел желанием бегать и раздвигать ноги каждому встречному, нет, это так не работало. Он даже сам себе напряжение не снимал, не считая это чем-то жизненно необходимым. Ён прикрыл глаза, переместив руки на чужие запястья. Он почти задыхался, и когтистая рука прошлась по вампирской щеке, разрывая. Кровь хлынула на лицо, первородный дёрнулся в сторону, громко выругавшись. Раны мгновенно зажили, однако опасно приставленный к горлу клинок не предвещал ничего хорошего для вампира. Кол обычно в своём бессмертии не сомневался, но перед ним существо неизвестное, и рисковать жизнью глупо. Ён выглядел ослабленным, но не беспомощным, и та сила, с которой той ночью он прижимал вампира, всё ещё настораживала. Вампир в последний раз кинул взор на мужчину, пользуясь вампирской скоростью, покинул дом, обещав себе заглянуть сюда ещё раз и довести дело до конца. И его цель — не убийство, что в корне уже было странно и неправильно. У Кола ранее член колом от одного вида не вставал, как и желание поиметь весьма привлекательное тело не подскакивало до такой степени, что чуть что — и набросился бы без возможности остановиться, прерваться. Факт, что он наркоману голову не свернул, раздражал, как и чувство превосходства, исходящее от рыжего обкуренного «человека». Ён даже не постарался прилично приодеться, заглянув в Бюро загробной миграции, чтобы отчитаться. Одежда пропиталась кровью убитых, среди которых были и люди. Лис не жалел, что прикончил каждого из них, пускай его накажут за содеянное, отправят в ад, где он завсегдатай. Лис растянул губы в ухмылке, взглянув на старушку. Нет, он улыбался искренне. Но глаза, замутнённые опиумом, блестели безумием. Или, может, так казалось. Талуипа одарила его одним из гневных взглядов, мигом подскочив на ноги. — Да как ты посмел! — раскричалась она на Ёна. — Скольких ты убил за последние дни! Они — люди, Ён, люди. Лис заулыбался сильнее, и что-то в груди женщины невольно ёкнуло. Почему он это делал? Зачем испытывал себя и её, нарушая всё больше и больше правил? От него несло дымом, расширенные зрачки говорили сами за себя. Ён не в себе. Горе охватило полностью, и теперь в его адекватности сомневался даже её муж, который всегда поддерживал сторону бывшего горного бога. — Они были отвратительны, так что не вижу ничего плохого в их смерти. Даже если мне гореть сто лет в аду… Речь лиса прервала звонкая пощечина. Талуипа не жалела сил, и Ён резко заткнулся, пялясь куда-то в сторону; улыбка сошла на нет. Щёку жгло, кожа горела, как и душа женщины, неспособной видеть его в таком состоянии. Только не Ён, не этот гордый лис. Он не должен был становиться таким, должен был остаться тем же мудрым и честным горным богом. Жестоким, но знающим меру и свои обязанности. Тем мальчишкой, которого ей оставили. Сильным, нежели кто-то другой. Так почему именно Ён впал в столь глубокую тоску, причиняя себе всё больше страданий, забываясь в страданиях других? Настолько ли она ужасный родитель, что позволила такое своему ребенку? — Посмотри на себя. — холодно упрекнула, как ножом по сердцу прошлась, раскрывая ещё незажившую рану. — Кем ты стал? Убиваешь направо и налево, калечишь невинных. Почти не бываешь трезвым, подсел на чёртов опиум! Когда ты успел пасть так низко? Стать таким жалким. Жалким и опасным, каким когда-то стал другой горный бог — Му Ён, её тигрёнок, совершившим непростительное. И мысль, что и это взрощенное ею дитя встало на путь грешников, стягивала всё внутри, отзываясь глухим стуком. Она просто не выдержит потерю ещё одного дорогого сердцу детёныша. Её милое, разбитое судьбой дитя. — Разве я не всегда таким был для тебя? — Ён вновь улыбнулся, и эта улыбка как ответная пощечина для хранительницы реки смерти. — Я не Му Ён, так обожаемый тобой. Я не Хон Чжу, любимица дедули. Я просто выброшенный отцом щенок, возомнивший о себе слишком много, разве нет? Я всегда был недостаточно хорош для тебя. Недостаточно милосерден, мил и доверчив. Женщина растерялась, не ожидая такого от него. Ён никогда не говорил о себе в плохом ключе, эдакий самовлюбленный засранец, ставящий себя выше всех остальных. А действительно ли всё было так? Действительно ли великие глаза хранительницы реки смерти могли видеть всё? Даже истерзанную душу, всё то, что творилось там? Она смотрела на Ёна и словно не видела его. Вот он вроде бы перед ней стоял, опустив голову, как провинившийся щенок, хотя нисколько не сожалел о сделанном. Но женщина не видела лиса, его душу и чувства. Ён всегда их прятал, закапывал в самом тёмном уголке, потому что не имел право на слабость. И Талуипа так глупо предположила, что ребёнку без должной опоры и поддержки подвластно всё. — После наказания даже не думай появляться тут больше. Грубо, прямо, скрепя сердце и собирая внезапно нахлынувшие эмоции обратно. Она не хотела видеть его, чтобы не терзать себя, чтобы лис понял свои ошибки, подумал о своём поведении. В конце концов, она была тем, кто собственноручно вырастила Ёна, увидела в нём огромный потенциал, какой не был ни в ком другом. И Ён действительно ушёл, не проронив ни слова. Ни единой колкости, своей шуточки. Они оба делали больно. Воздух казался чем-то тяжёлым без опиумного дыма. Ён настолько привык к нему, что теперь его слегка потряхивало, тянуло обратно, где можно выкурить одну дозу за другой. Грудь сдавливало, горло раздирало, и лис понимал, что это не ломка, а самая обычная обида, стискивающая в своих крепких объятиях, лишая возможности нормально дышать. Почему, интересно, он так остро реагировал на замечания, когда раньше лишь фыркал, пропускал мимо ушей. И рукава у Ёна действительно перепачканы кровью. Одежду не спасти, легче выкинуть. Ён остановился около лапшичной. Странно, что они работали в такой поздний час, но ему же лучше. Он не проголодался, но занять себя чем-то хотелось. Необходимо, как стакан алкоголя для алкоголика. Хотя, забавно, Ён тоже алкоголик. Он выпивал столько, что обычный человек уже потратил бы несколько своих жизней. Лапша горячая и пахла, должно быть, превосходно, но лис не чувствовал ни запаха, ни вкуса. Всё серо и безвкусно, горечь выпивки приелась слишком глубоко. Усмешка тронула губы, и миска остывшей лапши осталась одиноко стоять на столе. Чем ему заниматься, если даже еда не приносила ничего, кроме пустеющего кошелька? Ён проверил свои запасы, лениво провёл рукой по волосам: они отросли, можно было смело завязывать в хвост, и в некоторых местах на кончиках наблюдалась седина. Работать смысла нет, у него есть Син Чжу, что ради господина из кожи вон вылезет. И лез, даже если до дрожи в пальцах хотелось запереть бывшего бога, чтобы тот оставил опиум, перестал действовать опрометчиво. Но Ён всё равно дымил. Сразу, как домой зашёл, вновь начал дышать отравой, прикрывая глаза. Нечто фальшиво-блаженное накрыло с ног до головы, тяжесть в теле ушла, а в голове опустело. Стало хорошо настолько, что хотелось разрыдаться. Взвыть в голос и выплакать всё накопленное. Но разве боги плачут? Кол не знал, могли ли божественные существа обладать слезами. Ён выглядел отвратительно, но ни разу так, что расплакался бы... Нет-нет-нет, лис в глазах первородного именно тот, кто вырвет себе сердце, но не позволит ни единой слезинке упасть с его глаз. И глядя, как он выкуривал одну дозу за другой, Кол сомневался в себе: смог бы он также утолять боль наркотиком и остаться в своём уме? Вампир шагнул ближе, и расслабленный лис даже не взглянул на него. Слегка подался назад, опираясь спиной о стену: кровать впритык стояла, и Майклсон снова навис, скользя пальцами по шее, и губами к коже примкнул, языком прижимаясь, чувствуя, как под ней кровь по венам бежала. Кол не тянул, беря своё. Отпивая понемногу, медленно, давя на его грудь рукой, чтобы не ушел, не дёрнулся. А Ён и не хотел. Точнее, не мог. Депрессивные мысли напрочь отбили желание что-либо делать, а наркотик усиливал лень. И чувствительность. Наверное, поэтому с его губ так откровенно дразняще сорвался хриплый стон, как клыки в плоть впились. И Кол прислушался, замер, сжимая в руках грязную лисью одежду. Чёлка растрепалась, она падала на прищуренные глаза, и Майклсон не знал, какой взгляд на него направлен. И тепло чужого тела под ним привлекало, тянуло на себя, распыляя огонь в давно мёртвой душе. Кол слизывал кровь с шеи, и, он готов поклясться, почти дрожал от такой близости. И Ён не противился, хотя в прошлый раз почти перерезал глотку. Хотелось бы вампиру заглянуть в его черепную коробку, узнать, что там творилось, чтобы знать, как действовать. Руки скользнули на талию Ёна, и вампир почувствовал давление в области груди: его не отталкивали, но пока ближе не подпускали, позволяя лишь, нахмурившись, смотреть в глаза, пробирающие до самых глубин души. Глаза страдальца, мёртвые и тусклые. Хотелось ещё раз увидеть янтарь, какой был той ночью. Кол сильнее стиснул лиса в руках, наконец, невзирая на ладонь у груди, наклоняясь ближе, бездумно касаясь губ, готовясь уклоняться. Но ни удара, ничего. Ён как лежал, так и продолжал лежать, установив зрительный контакт. И вампир осмелел, толкаясь языком в чужой рот, ловя тяжкий вздох. Честно, он был растерян такому поведению, но не мог упустить шанс, целуя более глубоко, пускай ответа не следовало. Потому что Ён не знал, что ему делать. Преданная лисья сторона кричала оттолкнуть, свернуть шею, эмоционально выжатая — поддаться навстречу, забыться, отвлечься, получить хоть что-то приятное. Он ведь кумихо, а кумихо плевать, с кем спать и где. В этом их прелесть, но Ён — принципиальное существо, и внутри поднялась буря. Словно два зверя спорили, отстаивая своё. А ведь так хотелось расслабиться, принимать ласку, даже если такую от вампира, от того, кто знать не знал, что значит нежность. Губы уже прилично опухли от поцелуев, а вампир посмел оставить на бледной шее яркую свою метку. Наглец. Внутри лиса что-то оборвалось, запнулось, и всё противоречие отошло на второй план. Это неправильно, но почему Ён должен был быть без грехов? Разве он не заслуживал хоть чего-то хорошего? Гуляющие по телу пальцы пробуждали животную похоть, наркотики бросали дрова в огонь, и всё превратилось во что-то нереальное. Нет, это всего лишь сон... это должен быть сон, потому что Ён в реальности не мог себе такое позволить: завалить вампира под себя, зарываться ему в волосы и вжимать лицом в кровать, наклоняясь к уху и почти рыча. Дурь будоражила агрессию, и лис держал себя в руках слишком долго. Укус пришёлся ниже, в плечо, куда Ён клыками вцепился, вырывая сдавленный крик из Кола. А Кол понять не мог, почему оказался под лисом, почему не отталкивал его, подминая под себя. Почему позволял столь грубо рвать одежду и почему сам поддавался назад, ближе. Опиум в крови Ёна и ему в голову ударил? Потому как в голове словно помутнело. Ён не церемонился, раздевая Кола, не думал о нём, когда опускал руки на бёдра, прижимая задницей к паху. Колу же было плевать, как с ним обращались. И такая грубость оказалась по душе вампиру-психопату. Теперь Майклсон, видимо, и мазохист. У Ёна пальцы длинные, костлявые, а в нём они чувствовались ещё лучше. Хватка в волосах усилилась, и первородный выгнулся, тихо зашипев. Он даже не видел, что использовал Ён в качестве смазки, но хотя бы использовал её... Всё смешалось, и происходящее перестало восприниматься действительностью. Бывший бог не церемонился, толкаясь в вампира, выбивая из него вздохи и стоны, наполняя комнату влажными звуками. Даже не смотрел на своего партнёра, потому что взгляд бегал, не мог сосредоточиться, и, поддавшись пороку, бывший бог брал всё, что хотел. Вампир громкий, и плевать хотелось, есть ли Син Чжу в соседней комнате. Пускай всё провалится вместе с этим вампиром, с адом, с контрактом. И Ён тоже провалится ко всем чертям, опустив себя ниже некуда. Он уже не видел причин цепляться за принципы. Или не хотел. Кол слегка поддался вперёд, однако лис прочно вцепился в него пальцами, притягивая к себе, и кончил глубоко внутрь, не выпуская вампира из цепкой хватки. Они оба провалились, проиграли очередную битву с собой, и вновь браться за оружие не было никакого энтузиазма. Ён отстранился, небрежно одёрнул край рубашки, вскоре и вовсе пропадая из комнаты. Противно ему было или наоборот? Почувствовал что-то, может, даже наслаждался? Кол без понятия. У него самого крышу сорвало от спонтанного внепланового секса с... лисом. С животным, что б его. И обличье человека не делало его человеком, даже хуже. Дыхание сбито напрочь, но вампир через не хочу оделся и поспешил уйти. Ему невыносимо. То ли слишком хорошо, то ли противно. От себя и от Ёна. Ведь Кол поддался, а Ён был не в себе. Хотя разве между ними могло быть что-то другое, кроме постоянной крови? Язык прошёлся меж пересохших губ. Майклсон, кажется, влип по полной. Стал зависим от опиумного наркомана, даже во сне бредящего о своей девушке. Но почему-то и в следующий раз Ён не оттолкнул. Кол не мог не впиться в него очередным укусом, не мог не глотать кровь, пока нависающее тело самозабвенной втрахивало вампира в кровать. И глаза у него точно такие же, как и при первой встрече. Словно смотрящие мимо вампира, не видящие его и не желающие видеть. Задевало. Проникало под кожу, неприятно щипало в уголках глаз. Кол ведь гребаный психопат, почему его выворачивало от осознания, что почти незнакомый мужчина даже не смотрел на него? Думал о ком-то ином, пока сжимал в руках абсолютно другого. Разбивало это гордость вампира или дело совсем в ином? Кол обхватил лицо Ёна, притягивая ближе, но лис отвернулся, повернул голову в сторону. Толкнулся грубее обычного, словно так показывая свой протест. И первородный сразу принял поражение, выгибаясь навстречу. С каких пор у них в привычку вошло трахаться стабильно при каждой встрече? Сколько вообще прошло с момента, когда вампир смог сделать первый шаг? Кол, честно, не думал. Они бессмертны, имело ли значение время? Ён не поддавался. Наоборот, всё, казалось, становилось хуже. Он курил ту дурь в ещё больших дозах, выпивал ночами напролет, забывая обо всём. И бездумно кончал в вампира, чтобы потом сразу же уйти, отстраниться, как от чего-то грязного, порочного. Кол не видел глаза Ёна. А Ён утопал в отвращении к самому себе. Где он свернул не туда... почему стал жалкой версией гордого горного бога? Он всё больше погружался в мир пороков, где одна боль и эйфория, танцующие невзаимную любовь друг с другом. И Кол видел ухудшающее с каждым днём состояние своей невзаимной любви. Тот либо с ума сходил, либо давно уже сошел. В Ёне нельзя было признать человека. Он словно ходячий мертвец. Сердце билось в груди, но ни к чему не стремилось. Не тянулось, оставаясь монотонным, как размеренное тиканье часов: не умиротворение, а лишь ужасный тик в ушах, от которого взвыть хотелось и уши зажать. Внутри что-то ломалось, и стоило Ёну подумать, что ничего не осталось, как раздавался ещё один треск. И душа вновь кровоточила, болела, требовала тепла и кричала в ожидании лучшего. — Выйдем, — холодно бросил вампир, хватая тянущегося к куреву лиса. — Без понятия , что у тебя произошло, рыжая красавица, но проветри голову. Первородный всегда был не очень нежным. В действиях, в мыслях, в беседе. О да, они стоили друг друга. Крепкая рука схватила за одежду Ёна, а тот резко отпрянул, недовольно глазами стреляя. Колу и правда хотелось вывести его на улицу, показать, что за четырьмя стенами тоже есть мир. Он — не добродетель. Он желал увидеть того самого Хозяина Гор, о котором шептались на каждом углу. Его боялись и уважали. А сейчас этот бог сгорал в одиночестве. Сжигал сам себя. Вампир не лез в душу. Он не спрашивал, что или кто столь глубоко ранил древнее сердце. Ему просто больно смотреть на Ёна, хотелось выбить из его головы всю дурь, чтобы пришёл в себя, вспомнил, кто он есть. Лис нахмурился, дрожащими пальцами хватая руку первородного за запястье. — Пошёл к черту... — голос сел, не поддавался. — Вместе со своей прогулкой. Мне не нужна твоя жалость. Кол замер, внезапно задумавшись. Жалость? Так ли это выглядело со стороны, что Ён с уверенностью говорил подобное? Вампира охватил гнев. Ярость, которой давно не было. Первородный усилил хватку, уже не ожидая ответа, и потащил Ёна через силу, наплевав, как он одет, как выглядел, хотел или нет. Яркий свет ударил в глаза, и Ён зажмурился, желая забиться обратно в свою нору. Но Кол был настойчив, толкая его в машину, сдерживаясь от того, чтобы связать, дабы не дёргался и не сопротивлялся. Ён похож на загнанного зверя, готового наброситься в любой момент. На него намордник надень — всё равно глотку перегрызает и ухом не поведёт. Берег реки встретил их самой обычной тишиной. Здесь ни людей, ни зверей, лишь иногда пролетающие птицы. Ёна выволокли из машины и бросили на каменистый берег, как какую-то бесценную вещицу. Кожа рук заныла от неудачного приземления, колени неприятно скользнули по неровной поверхности, потянув за собой камушки. В глазах резко потемнело, живот неприятно свело. Голова кружилась и тошнило, но Ён глубоко вздохнул, чтобы встать на ноги. И тут же тихо зашипел: его неаккуратно схватили за волосы, утянули ближе к реке, бросая в воду, но не выпуская. Вода приняла в свои объятия, и Кол крепко держал Ёна за голову, не позволяя вынырнуть. Пусть задыхается, барахтается, а Ён и правда цеплялся за его руки, пытаясь выпрямиться, сплюнуть отвратительную на вкус воду, однако пальцы до сих пор дрожали от слабости. Он не контролировал своё тело, алкоголь и наркотик не позволяли, и они же отзывались тошнотой, потемнением в глазах. Воздух кончался. Лис не умер бы от такого, но холодные тиски смерти словно пробрались ближе некуда. Вампир потянул лиса на себя, вытаскивая из воды и не жалея сил, ударил его по лицу. На симпатичной мордашке вскоре появились кровоподтёки, но Ён их не чувствовал. Он не понимал, что происходило. Почему ему становилось плохо с каждой минутой. Откуда приходила боль? Истошный кашель вырвался из груди, Ён сплюнул лишнюю воду, она же капала с него на землю. Лис промок до ниточки, в голове всё смешалось и запуталось. — И как тебе? — выплюнул Кол. — Хорошо задыхаться, хорошо, когда с тобой обращаются как с чёртовой вещью, не имеющей чувств? Именно так ты и поступаешь с другими. Ён фыркнул, садясь и наконец переводя дыхание. В груди болело, голова раскалывалась, и даже холодно было. Бывшее божество чувствовало себя хуже некуда, что заставило потянуться в карман за пачкой сигарет. Но они тоже вымокли, пришлось выбросить. Что нашло на этого вампира? — Не тебе мне нотации читать, психопат, — огрызнувшись, Ён встал на ноги: как же тяжело было это сделать со всеми побочками. — Верно. Я убиваю, потому что я психопат. А ты просто убиваешь. Издеваешься морально и физически. И над собой тоже. Кол не закончил на сегодня. Он планировал выбить из этого лиса всё, что в нём есть. Снова грубые движения, снова та же машина. И снова те четыре стены, в которых Ён уже видел собственную тюрьму. Но убегать оттуда даже не старался, добровольно заковав себя в цепи. Его уже слегка потряхивало, хотелось спрятаться от всех и забыться, но вампир кинул его на грязную, смятую кровать, нависая сверху как и Ён в их первый раз. Равнодушно, даже не смотря в глаза. Брюки лиса держались на честном слове, но и их Майклсон снял, прижимаясь напряжением в паху к бледной упругой заднице. Ён красивый, с этим нельзя спорить. Не только лицом, но и телом, словно скульптура из музея на земле расхаживала человеком. Кол повторял то, что произошло между ними той ночью: без зазрения совести раздвигал ноги Ёна, капая смазкой, размазывая подушечками и вводя сразу два пальца. Тело под ним выгнулось, дрогнуло, и Ён ошарашенно на первородного уставился. Да как он смел... Как смел так нагло притрагиваться, вторгаться? Руки были плотно прижаты к кровати ладонью Кола, и Ён сил не нашел, чтобы освободиться. Он не спал, не ел днями, в голове ни одной понятной мысли. Он паниковал? Возмущался? Гневался? Колу плевать. Кол брал то, что хотел, показывал Ёну то, как он выглядел со стороны. И мысленно надеялся, что поможет и не сорвётся, не станет ещё более зависимым. Потому как худое тело под ним буквально требовало касаний, словно специально было создано, чтобы его трогали, целовали, трахали как не в себя. Весь Ён как грех похоти, сотканный из самых потаённых желаний человека. И глядя на него хотелось грешить, грешить вместе с ним. Третий палец зашёл на ура, но Ён подозрительно притих, повернув голову к стене. Искусанные губы слегка опухли. Кол честно держался от них подальше, не целовал больше и не трогал. Покидать тёплое тело оказалось сложно, но Кол сразу перекрыл это неприятное чувство, приставив головку ко входу. Внимание партнёра до сих пор на стене, там, где в пыли на полке лежал красный зонт. Ён знал, насколько зонт красив. И белая вышивка на нём словно услада для глаз. Его маленькое счастье, напоминание о тех днях... теперь полностью в пыли, забыто и брошено. — Смотри на меня, — потребовал Кол, и Ён с силой прикусил губу, чтобы не расплакаться от накативших эмоций. Воспоминания делали больно, и без разницы лежал Ён с чужим членом в себе или под опиумным дымом. Очередная пощёчина обожгла щеку, рука сомкнулась на шее, блокируя дыхание. Звонкие шлепки наполнили комнату, в ушах Ёна каждый звук звучал как проклятье. Какая разница, имел он или имели его, когда он уже отказался от своих принципов? Прикосновения вампира отвратительны как никогда ранее. Он не жалел лиса, превращаясь в одну большую концентрацию грубости и жестокости. Кожа горела, даже болела, Ён уже устал считать, сколько раз за сегодняшний день видел тьму перед глазами. И среди пошлых влажных звуков тихо раздался всхлип, обрушился на голову Майклсона, накрывая холодной волной. Ён плакал? Рука с шеи перешла на подбородок, Кол приподнял лицо Ёна, однако не увидел ни единой слезинки, лишь плотно сжатые губы и прикрытые в немой беспомощности глаза. Он не плакал, но лучше бы начал, ведь паника охватила мужчину, заставляя остановиться. Пусть Ён заплачет... пусть плачет, ругается, угрожает порубить на мелкие кусочки, но не молчит! Вампир почему-то смягчился, размашистые толчки превратились в более спокойный, плавный темп, от которого Ён чувствовал нечто странное. Ему до сих пор противно, но вместе с тем и останавливать не хотелось. Возможно, чтобы точно убедиться в своей порочности, неправильности. Кол принялся мягко, как что-то драгоценное поглаживать рыжие волосы лиса, касаясь губами покрасневшей щеки. Весь день — полный абсурд, страница какого-то дешёвого романа, где события скакали от одного к другому, не задерживаясь на месте, не имея описания, почему и как. Ён сломался окончательно. Кол так думал, пропуская меж пальцев очаровательные локоны. Они мягкие, как настоящая шерсть. Ён сломался ещё давно. Кол в этом убедился, прижимаясь бедрами к упругим ягодицам и тихо, хрипло рыча от оргазма. Ён привык к боли. И Кол врал сам себе, убеждая себя в этом. К боли нельзя привыкнуть, можно лишь найти способ её уменьшить. А у Ёна боли столько, что её ничем не перекрыть. И теперь Колу его одержимость сломанным лисом с разорванной душой тоже казалась грехом. Самым страшным, в котором нельзя покаяться, который стыдно произносить вслух. Своим присутствием Майклсон не делал лучше, поэтому он ушёл, не смея и глаз поднять, отвесив себе мысленно по лицу. На улице с недавних пор моросил ливень, небо накрылось тучами. Боги не плачут, за них плачет мир. Ён не сразу пришёл в себя. Нет... он не пришёл совсем. Голова раскалывалась, мысли разметались, смешались. Лис перевернулся на живот, сжал в руках простынь. Она такая же грязная, как и он сам. Переполненный алкоголем, наркотиками, забывающийся в сумасшедшем сексе с незнакомец. О да, с Колом он практически не разговаривал, не говоря о чём-то ещё. Почему он не мог принять боль с гордо поднятой головой, как делал это раньше? Что так сильно его настигло, что сбило с ног? Смерть возлюбленной ? Но он держался пять сотен лет! Или, может, всё потому что он держался так долго и ноги сами его подвели, рухнув без сил? Его потряхивало, пот обильно стекал по шее, вискам, спине. Словно лихорадка. Он раз за разом проматывал в голове этот ужасный период, начиная с момента, когда впервые попробовал опиум. Галлюцинации спасали, но потом нагло кидали в лицо реальность, где у него нет ничего и никого. В глазах защипало, но Ён всё ещё не плакал. Он не достоин слез. Не после всей грязи, в которой погряз. Похоть, жадность, эгоизм... прямо как его отец. Ты так похож на своего отца — усмехнулся внезапно внутренний голос, и Ён замер, отчётливо слыша, как внутри что-то противно скрипнуло и наконец с треском сломалось. Он сам.

***

Дождь лил последние двое суток без остановки, намереваясь затопить город и всех жителей вместе с ним. Тёмные тучи захватили небо, раскаты грома и сверкания молнии грозно нависали над простыми смертными. Природные явления, сказали бы люди и нелюди, тоскующий бог, поправила бы их хранительница реки смерти. Она знала причину непогоды. И это не Токкеби, печаль которого несла за собой лишь дождь, не природа, решившая одарить землю влагой. Талуипа прикрыла глаза, медленно выдыхая. Пальцы сжимали дымящуюся трубку, взгляд напряжённо сверлил одну точку — кресло, на котором Ён всегда сидел, растянув губы в ухмылке, готовый бросить очередную колкость в её адрес. Он совсем не боялся, и, наверное, именно за это она и любила его. Меньше, чем других трёх детей, но по особенному. Говорят, родители делили своих детей и отдавали любовь как считали нужным. И Ён был тем самым старшим ребенком. Самый ответственный, сильный и взрослый. Поэтому ему любовь будто и не нужна была, хотя именно в ней он нуждался больше всего. Дверь тихо отворилась, неспешными шагами силуэт лиса нарисовался перед ней. Он стоял, опустив голову, и на этот раз раскаивался искренне. Не словами, а всем своим видом. Глотал колкий характер, рассматривая пол. Ён всегда смотрел в глаза, гордо вскинув подбородок, и, даже встав на колени, не опускал голову. Женщина отвела взгляд, отложив трубку, и встала с рабочего места, чтобы занять уже своё кресло. Мягкое, удобное, откуда видно бледное лицо бывшего бога. Вздёрнув голову, Талуипа стрельнула в него глазами, выжидая извинений. Такой тихий и подавленный... старушка внезапно поняла, как соскучилась по Ёну. По одному его присутствию и голосу, сильному взгляду и уверенному тону. Но нельзя давать фору, пускай осознает свои ошибки, признает их, извинится. Два маленьких шажочка — и лис подошёл ещё ближе, смиренно опускаясь на колени. Женщина ошеломлённо уставилась на него, словно увидела нечто страшное и невозможное. Ён... он сам не опустился бы на колени. Единственный раз, когда он себе такое позволил — пять веков назад, когда точно так же упал на колени и, опустив голову, умолял дать ему хотя бы немного времени. Она не смогла отказать и теперь тоже, глядя на рыжую шевелюру, не могла и слова сказать. Ён подался вперёд, пряча лицо у неё на коленях. В такой момент он внезапно стал похож на маленького лисёнка, которого нужно укрыть. Лисёнок шумно сглотнул, чувствуя на голове мягкие руки его старушки. И заплакал. За полторы тысячи лет Талуипа не видела, чтобы Ён так плакал. Когда она нашла его в богом забытом месте, брошенного и измученного родным отцом, мальчик держался крепкой стеной. За этой стеной прятались другие дети, как за самой надёжной защитой. Гордо вскинутая голова, прямая широкая спина и непоколебимый взгляд — вот он, ребёнок, переживший слишком многое для своих лет. Вот он бог, гора которого цвела дивно и прекрасно, словно уголок рая. Крепкое плечо — то, на которое опиралась сама Талуипа после потери сына, после того, как превратила любимого тигрёнка в камень. Ён весь сильный и слабость ему чужда. Однако этой ночью её ребенок рыдал без остановки, сжимая в руках подол платья. А она гладила его по родной рыжей макушке, смягчив взгляд, позволяя выплакать всё, что накопилось. Ён выл, всхлипывал, не держа в себе слёзы. Сидел на коленях перед матерью и наконец мог быть обычным ребёнком, ищущим тепло её мягких рук. И он его получил. То, чего не хватало всё это время. Простых родительских объятий и нежного прикосновения. Ён проплакал до самого утра, и женщина уже прижимала его к груди, перебирая огненные локоны, позволяя ему такую вольность. И никому не надо знать, что холодная, принципиальная хранительница реки позволила волю нескольким слезинкам из-за свалившихся на душу её ребёнка тягостей.

***

Зеркало такое грязное, что собственное отражение казалось чуждым. Галстук ровно лёг поверх рубашки, вампир взглядом впился в белые, худые пальцы Ёна, так ловко завязывающие вредную часть костюма. Отпускать его не хотелось, но и держать ближе печально для обоих. Колу плохо. Грустно смотреть на широкую спину, расслабленно прищуренные глаза и сжатые губы. — Мы действительно никогда больше не увидимся? — В голосе надежда смешалась с пониманием. Ён молчал, накидывая на плечи пиджак. Зонт в его руках так идеально смотрелся. Так и должно быть. Ён — другой мир, скрытый под красным зонтом с интересной вышивкой. Загадочный, как его прошлое, закрытый, как его душа. — Никогда, — кивнул, поворачиваясь к вампиру и прижимаясь губами к губам напротив. Никто не дёрнулся, не ответил. Это нужно для Кола, для Ёна и для их прощания. Они никто друг другу, но они — часть совместных воспоминаний. Кол смиренно принял возможность больше не вдыхать изменчивый запах Ёна. Мысленно обещал не возвращаться к нему для своего же блага. Их пути разошлись и не сойдутся снова. Они изначально не должны были пересекаться. Однако вампир не сдержался, наплевал на всё и приехал обратно, чтобы увидеть Ёна в объятиях женщины, которую он так ждал. На безымянном пальце блестело кольцо, и широкая улыбка осталась в памяти первородного как последнее воспоминание о нем. Кол вернулся снова спустя года, опуская веточку азалии на могилу с до боли знакомым «Ли Ён» на особенном камне.