Путь к тебе

— Как странно… — последние слова, что сказал Повелитель кошмаров перед тем, как поддаться интересу и нырнуть в странно-непохожую ни на одну из виденных им прежде воронок-проходов между видениями. Ещё бы не странно — найти дверь внутри бескрайней замкнутой цикличности, которой по сути и является каждый сон, каждый кошмар, бесконечность, проживаемая снова и снова, по кругу, пока организму не надоест истязать себя бесполезными выбросами адреналина и он не решит, что с него хватит… на сегодня. Чтобы завтра опять вернуться в царство ужасов с новыми силами, ведь кошмары только кажутся никому не нужным мучением, а на самом деле являются настоящим наркотиком — стоит мозгу попробовать родить лихорадочное видение лишь однажды, и он уже не может остановиться. Да, страх манит, выворачивая наизнанку и заставляя поджилки дрожать, словно в страстном предвкушении… а может, и не «словно». Слишком волнующе трепещет душа в ожидании вроде бы неприятных картин, слишком сладко и приятно просыпаться, выныривать из липкого кошмара и вдыхать в облегчении полной грудью. Найтмер как никто другой знает эти чувства. Он ведь так много времени провёл в этом жанре видений мира Морфея. Конечно, а кто же, как не сам Повелитель кошмаров, должен испытать на себе все возможные вариации ужасов? Какой с него будет повелитель, если он не обследует каждый закуток в своём царстве снов? И он обследовал, смотрел, изучал, пробовал. Раз за разом, ночь за ночью, не позволяя себе ни единственных суток отдыха и потихоньку неосознанно, но неотвратимо превращая свою замкнутую обособленную цикличность в плотное общежитие, в котором страшные сны, тревожные видения, кошмары и малосвязное марево толкаются и трутся боками, едва ли деля между собой пространство его личного мира снов, личного ада. Это, наверное, и является причиной с ним произошедшего. Не стоило ему пытаться проецировать второго себя, чтобы со стороны повлиять на свой же сон, поэкспериментировать с текстурами и атмосферой ужаса, которая показалась ему в этот раз слишком скучной и неинтересной. Явно не стоило, ведь часть того Найтмера, что спал, оказалась немного отличимой от его основной сущности, которая по сути и являлась повелителем кошмарных видений. Он забыл о своей двойственности и слабости настоящего себя, которого спрятал настолько глубоко, что и сам умудрился стереть его уязвимость с памяти. И сейчас Негативный стоял, глупо таращась на собственное белокостное тело, сжимающее свои плечи в объятиях. — Как же странно… И тесно... тут, в его мире, на самом деле, их было слишком много — кошмарных видений; они приходили слишком часто, слишком тонка была грань между сегодняшним и ещё не совсем забывшимся вчерашним, а стоит потянуться векторами и вспомнить, толкнуть послушный мозг скелета с фиолетовыми зрачками в чёрных глазницах, как она вообще стирается, эта грань, открывает торцевую, не видимую обычно сторону, позволяет листать их, словно страницы одной огромной книги длиной почти что в целую жизнь. И Найтмер листает — глупый, даже не представляя, во что сунул голову и куда на самом деле попал. Вот уже совсем давние сны, что своей несуразностью и нелепыми попытками напугать вызывают лишь смех у набившего руку за столько лет Повелителя кошмаров, а это вот видение вообще колет острой раздражающей занозой. Неправильное, будто собранное из кусков, даже и не кошмар полностью, так, непойми что, бред, переливающийся тона́ми от болотного тревожного ужаса к светлому спокойствию и умиротворению. Найтмер ворчит: — И когда я делал подобное… настоящий откровенный брак, кто спросил бы, было бы стыдно даже показать… И покрытая скверной рука тянется к забытому давным давно сновидению, и Негативный стирает конденсат с черепа, что выпал росой от резкого контраста температур напрягшейся горячей магии и заледеневшего, кажется, вокруг него воздуха — сложно исправлять уже увиденное, то, что давным давно осталось в прошлом, только лишь в памяти, но оставить сон просто так уже не позволяет упрямство. И чтобы было легче править, Найтмер ступает внутрь в это полосатое безобразие, с трудом ступает, словно продираясь через плотную заслону, будто барьер прорывая собой. Но какое видение долго может противиться самому владыке снов? Никакое. И это давнее, тренькнув жалобно тканью времени и мироздания, сдаётся и пропускает его в себя вовнутрь. — Вот то-то же… — урчит довольно Мар и вскидывает векторы в стороны, готовясь затопить пространство ядовитым горьким негативом, но так и замирает с подрагивающим неверием на кончиках фаланг. Он вспомнил этот сон. Душа, покрытая липким панцирем из негативных чувств, взвилась в груди и стукнулась о рёбра, а Негативный заморгал глупо, всё пытаясь скинуть выступившую от залетевшей в глазницу соринки, не иначе, слезу. Ох... Как же он давно не видел их — таких счастливых, как давно не мог чувствовать ничего подобного — яблочная тёмная душа стиснулась в искренней жалости и тоске к монстрам, сидящим перед ним сейчас в обнимку под деревом. К его золотоглазому и такому тут ещё молодому брату и к самому себе — тогда ещё полному надежд и веры в лучшее будущее, полное любви. Найтмер и сейчас чувствует её отголоски, вновь воскресшие в уже почти умершей и зачерствевшей душе, словно предсмертная агония — последняя её попытка напомнить владельцу, что он не божество, а всё же обычный монстр со своими слабостями… или это она просто перестала бояться и таким образом протестует, тыкая в носовую кость щемящей болью утраченной возможности быть счастливым, забытой давно любовью, мол, смотри хозяин — ты не смог убить меня полностью, я всё ещё помню, ТЫ всё ещё помнишь, как это — любить... — Только же это бесполезно, это всё в прошлом, я отвернулся, не отважился, побоялся, не сказал «я люблю» в ответ, обидел, заставив уйти и бросить меня одного под тем деревом. В этом сне, а потом и в жизни... Глупый, бестолковый Найти, какой бы могла быть твоя жизнь, если бы ты не постеснялся пойти на поводу у своих желаний и послать к чертям выстроенные обществом принципы… Найтмер затих, вслушиваясь в такой знакомый голос, звенящий немного взволнованным колокольчиком. «Ох, он ещё не сказал…» Так вдруг захотелось подойти, вмешаться, сделать всё по-другому, а не так, как помнилось, как случилось тогда, исправить ошибки, совершённые молодым собой. Да, бесполезно, да, ничего не изменит, да, глупая трата времени, лучше бы потренироваться в создании очередного изощрённого кошмара, но так ведь хочется хотя бы во сне попробовать исправить свои глупость и трусость, особенно учитывая, что это за сон. О, теперь он видит, понимает, где он оказался, странно вообще, что ему удалось сюда проникнуть, ведь сейчас, рассмотрев этот сон ближе, Найтмер уверен, что он общий, а значит, это один из тех давних ранних видений-экспериментов, когда они с братом учились друг на друге, экспериментируя и создавая одно осознанное марево на двоих. И пусть же собственное будущее уже не изменишь вмешательством в давний сон, но можно же представить, что изменил будущее именно этого вот конкретно молодого и неуверенного себя, создал параллель более приятную, нежели та, в которой приходилось жить самому... Было бы приятно. Найтмер сделал шаг к дереву, выходя из тени на открытое пространство, позволяя солнцу лизнуть покрытую чёрной скверной макушку, а двум близнецам — заметить себя. — Ой, а это кто? Ты практикуешься в видениях, Найти? — беззаботный голос, ещё не искажённый ни единой каплей перенесённых страданий и моральных травм. Мар с упоением наблюдает, как сжимаются ладони, как сплетаются пальцы этих двоих. Ах, каким же надо было быть глупым, чтобы не видеть этого и не понимать, чтобы подумать тогда, что Дрим признался, что любит, и потянулся за поцелуем лишь из жалости. Да, он был тем ещё слепым кретином в молодости. — Ты как всегда угадал, братец, сегодня Найти практикуется в видениях, — Мар поднял руку, и из загусшего вмиг воздуха, вертя круглой головой с торчащими вверх и немного назад «ушками», выпорхнул бурый филин, ухукнул и уселся на скрещенные указательную и среднюю фаланги. Мар улыбнулся, наблюдая за метаморфозами выражений лиц напротив: шокированные круглые глазницы молодого Найтмера, что моментально понял, кого видит перед собой — не зря же Мар выбрал для иллюзии сову, ту же самую, что пёрышко в пёрышко повторяла его первое «ненастоящее» творение, с той лишь разницей, что теперь она была абсолютно осязаема, не в пример полупрозрачной птице, которая создавалась им тогда. — Нравится? — мурлыкнул он себе прошлому, подмигивая аквамарином взгляда и улыбаясь уже Дриму, что прижимался к плечу своего близнеца и обеспокоенно смотрел на птицу. — Тогда держи. Можешь почесать ей шейку, она любит ласку, как и её хозяин. Мар разжал скрещенные пальцы, и птица, издав пронзительный писк, взмыла в воздух в направлении Дрима, что издал писк не хуже, а возможно, даже тоньше и громче — заслонился руками, опрокинулся на спину и поджал к себе колени. Филин распался в полёте на штук десять мелких серых сычей, и позитивный близнец взвизгнул ещё пару раз, пока над испуганным лицом мелькали распадающиеся уже в ничто мелкие крылья. — Ты… — всмотрелся в приближающуюся к ним фигуру Повелителя кошмаров Найт. — Ты, — кивнул тот утвердительно, играя векторами из стороны в сторону. — Чего ты хочешь? Мар хохотнул, о, он никогда не был чрезмерно доверителен и терпелив, даже тогда, возможно, это-то его и погубило: — Помочь, показать, поучаствовать. Не позволить тебе совершить одну маленькую, но чрезвычайно неприятную ошибку. — Вы о чём это вообще? — вмешался, наконец отошедший от испуга Дрим. — О тебе, — ответил честно Мар, он не собирался сегодня врать или долго ходить вокруг да около, выйдет так выйдет, а нет… что же, никогда не поздно превратить этот сон в кровавое месиво. — О тебе, твоих «неправильных» желаниях и о нём, том, который собирается на твоё ещё не озвученное предложение сказать… Дрим перебил вдруг раздражённо: — Собирается сказать что? На моё предложение… — его щёки запылали золотом румянца. Ох, Негативный уже и забыл, каким он был тогда, до их маленького происшествия: храбрый, упрямый, самоуверенный и горячий. Мар так жалел, когда это всё в нём угасло, сломалось… — Собирается согласиться? И ты этому хочешь помешать? Найтмер покачал головой несогласно и даже удивлённо, он думал, будет тяжелее уверить их в своей настоящести, но… возможно, всё дело было в том, что это-таки давний сон, а совсем не реальность? Или в том, что для монстров, управляющих снами и чувствами, путешествия во времени и встречи с собой не являются уж чем-то таким нереальным и невозможным? Не важно. Важно то, что Дрим в своей силе самоуверенности понял его совсем неправильно. — Ох, братец, я не собираюсь его отговаривать, я собираюсь ему с тобой немного помочь. Потому что глупая скромность и зависимость от социального мнения ему бы не позволили сейчас… — Так, а теперь потрудитесь объяснить уже мне, — замахал руками, подавшись вперёд Найти. — Потому что я вообще не понимаю, о чём идёт речь, от чего меня стоит отговаривать и с чем помогать! И почему ты на меня так смотришь, Дрим? И почему на твоих щеках румянец? Найтмер фыркнул смешливо и опустился перед «собой» на колени, придвигаясь поближе и рисуя пальцем дорожку по бедренной кости к колену: — Какой же я всё-таки непонятливый и закомплексованный, Дрим, не странно, что у тебя ничего в итоге и не вышло. Хранитель позитива вздрогнул на такие слова и вгляделся в единственный, пылающий ядовитым аквамарином зрачок: — Но как же, как же нет? Ты… не захотел? — Я сглупил. И испугался. — И сейчас вернулся, пришёл сюда… — Потому что больше не боюсь, — ответил Негативный уверенно, выдавая за правду то, что нужно. Им совсем не обязательно знать, пусть думают, что это на самом деле важное для него решение, желание помочь и что-то изменить, а не минутное желание, вызванное странным совпадением и старыми душевными, и как показала практика, совсем не заживающими ранами. — Но я всё так же не понимаю… — Поцелуй его, Дрим, не надо ничего ему сейчас говорить, всё скажешь потом, просто поцелуй, — перебил нервничающего «себя» Мар, и поймав моментально сориентировавшегося старшего под рёбра, перекинул того через согнутые колени сидящего, помогая устроиться поудобнее и оседлать, отсекая все возможности к отступлению. — Вот так, смелее, Дрим, не смотри в эти возмущённые глаза, не верь им, он на самом деле хочет, Я хочу... хотел тебя всегда. Руки, покрытые скверной, бродят по спине и бокам, спускаются к подвздошным и тазу, чиркают мимолётом по коленям себя прошлого — удобная поза — лицом к лицу с «собой» и грудью к спине с так решительно настроенным Дримом, как раз то что надо, чтобы наблюдать, направлять и почти не участвовать. Почти — это потому что Негативный не верит, что у них всё получится в одиночку, ОН обязательно затормозит, или у Дрима закончится так необходимая сейчас самоуверенность. Найтмер давит грудью в лопатки, заныривает пальцами на рёбра и толкает горячим шёпотом в затылок: — Давай, малыш, смелее, поиграй с его языком, прикуси, пососи, он любит это… — влажные слова, почти поцелуи, что заставляют Мечтателя вспыхнуть ярким жарким огоньком, углубить поцелуй и толкнуться взад тазом, завести руки за спину, отыскивая на ощупь крупные по сравнению с его молодой копией кости, сжать их требовательно ладонями. «Ох, братик, ты готов дарить ласку обоим?» Щедрый мальчик, и благодарный, но Мар порыкивает недовольно: — Нет, Дрим, нет, не меня — его, вот так, смотри, я покажу, как лучше… — и ведёт зажатыми в своих чужими ладонями к паху задыхающегося снизу от возмущения и возбуждения маленького Найти. — Глупый, чего ты злишься? Я же просто помогаю ему, подсказываю, как тебе нравится больше… НАМ нравится… — поправляет себя Мар и продолжает выглаживать вместе с закусившим губы Дримом в четыре руки вполне уже внушительный светящийся бугорок в тёмных брюках. — Тебе же нравится, я вижу, я знаю. Вон, какой ты уже возбуждённый. Правда же нравится? И вот так тоже будет неплохо… — он расправляется с замком и пуговицей в мгновение ока, ныряет рукой под ткань, чтобы выловить и выставить на всеобщее обозрение уверенно уже стоящий, фиолетовый член, царапнуть кончиком фаланги по уздечке и с силой упереться острым кончиком в дырочку уретры. Снизу раздаётся стон, и Мар улыбается довольно: — Мх-м-м… правда сладко? О да, ещё как, мы любим такое давление, — палец массирует, вдавливая с силой и растирая по скользкой вершине блестящую капельку предэякулята. — Лучше пальца может быть только чей-то язык, поверь моему многолетнему опыту, уж я-то знаю. Хм-м... Что скажешь, Дрими, подаришь своему младшему братику немного оральных ласк? Твой ротик готов к подобному, или о любви ты только говорить пока умеешь? — Готов… — слышит Мар тихое, но уверенное и теряет неожиданно для себя самого стон от того, как сжалась вдруг душа и как взбрыкнула магия, ускорив моментально свой ток в антрацитовых костях. «Ох, Дрим, ты настоящее солнце, как жаль, что ты не мой, как жаль, что это лишь старый сон, лишь подделка, проекция его молодого близнеца, что сохранилась в старом кошмаре… Интересно, измени Мар этот давний общий сон, и его Дрим, Защитник Мультиверса, почувствует это? Его воспоминания изменятся? Или это игра в одни ворота, только лишь для удовольствия Найтмера? Хах, но если бы Дрим тоже почувствовал, было бы забавно…» Мар поднимает векторами изящное тело вверх, чтобы посунуть его от таза ближе к коленям, к себе поближе, одновременно избавляясь от смешного не перешитого ещё по-новому плаща-накидки, и рукой тут же наклоняет чужой череп вниз. Такая бархатная надкостница, словно нераспустившийся молодой бутон эхо-цветка, ни одной царапинки ещё, ни одного шрамика, ни скола, ни трещинки, оставленной его заострёнными для битвы тентаклями. Мар гудит — грудная клетка резонирует от едва заметной дрожи негативного яблока, от урчания, от треска магии, что всё более неконтролируемо вскипает в костях. Он не хотел участвовать, он не хотел снова утопать в своём старом желании, он хотел просто… просто… помочь? Да нет, бред, Кошмар не помогает никому просто так, даже себе. А что тогда он хотел? Ответ на самом деле прост — удовольствия. Попробовать, как бы ему было, если бы он тогда не спасовал, какая бы была их любовь на вкус, перестань она-таки быть братской, какой бы имел вид его близнец, не строго вглядывающийся с глубоко спрятанной в янтарных глазах надеждой, а вот такой — открытый, нежный, расслабленный под ним. И Мар смотрит на «молодую проекцию» своего брата и задыхается от вида того, как жадно и старательно фиолетовую магию облизывают по кругу и вдоль, как смыкаются отдающие золотом губы вокруг головки и как плотным кольцом ползут вниз… и вверх, и снова вниз, размазывая слюну по гладким разграфленным мелкими венками стенкам ствола. Ох, и бровные дуги, что плавной дугой изломлены вверх, эти прикрытые в наслаждении веки, из-под которых просматриваются блестящие капли окрашенных в перламутровый ирис слёз, он не прикидывался тогда, не хотел пошутить, не врал, когда говорил ему это своё «Я хочу любить тебя по-другому, мне нужно больше тебя, Найти, мне недостаточно того, что ты мне брат. Люблю…» Мар помнит их дословно, эти слова, будто вчера услышанные, они до сих пор звучат в голове Повелителя кошмаров, отражаясь от стенок пустой черепной коробки, оставляя по себе эхо и умножаясь в геометрической прогрессии, словно снежный ком всё увеличиваясь и занимая собой в итоге всё пространство. Ох, Мар бы попросил его прямо сейчас повторить их, если бы рот его брата не был занят обсасыванием его же по факту члена. И вместо того, чтобы просить, он пожирает его взглядом, едва ли сдерживая свою душу от того, чтобы не выпорхнуть из груди и словно послушный ручной попугайчик не приземлиться в ладони… родные ладони, которых так не хватало все эти годы, которые так хочется ощутить на своём лице и которые снились ему настолько часто, что единственным от них спасением было обречь себя на просмотр кошмаров еженочно, иначе он бы не смог держаться от него настолько далеко. Мар облизывает жадно собственные губы. Это… слишком прекрасно — то, что сейчас с ним происходит, Дрим, он… Мр-р-ф-ф… его Дрим, сладкий, любимый, нежный — он так близко возле него сейчас, не поехавший частично от горя Хранитель Мультиверса, а его милый старший братик, именно он… ох, Мар не сможет удержать себя, не сможет остаться зрителем, как планировал до этого, он поможет ему… да, поможет, лишь немного, лишь чуть-чуть подготовит его для себя прошлого, чтобы ему было легче и приятнее, ну правда, нельзя же оставлять без ласки такого послушного и неимоверно желанного монстра. Он не собирается тянуть всё одеяло на себя, он не жадный, он возьмёт лишь чуть-чуть. И Мар, поддавшись на свои же уговоры, наклоняется ниже — к полосочкам нежных симфизов на выгнутом в его сторону лордозе, прикусывает, усеивает мелкими поцелуями, пробует золотистую горячую магию на вкус и ныряет ладонями вниз. «Расслабься, Мар, дыши, уйми свою душу, это всего лишь сон, не реальность. Лишь сон…» Единственный глаз прикрыт в наслаждении, янтарная магия пахнет свежевысушенным сеном и сочными яблоками, а немного палевые кости на вкус, как чистое блаженство. «Единственная возможность получить его. Не смей сходить с ума и срываться, будь нежнее, не смей всё портить, пусть хоть один раз ты поведёшь себя с ним так, как он заслуживал с самого начала…» Кошмар целует, вылизывает тонкую шею, прикусывает позвонки — аккуратно, словно от этого зависит его собственная жизнь, его будущее, бродит руками под распахнутой рубашкой, тёмными от скверны пальцами вырисовывая узоры на солнечном сплетении… ох, солнечное сплетение солнечного же мальчика, Найтмер сейчас сойдёт с ума от чувственности, что обрушилась на него водопадом. Почему же его любовь и обожание чувствуются сладкой патокой на губах, в то время как нежность других рвёт и колет душу? Не потому ли, что они на самом деле две частички одного целого? Потерянные давным давно и оторванные друг от друга дуростью и нерешительностью одного конкретного монстра. Глупого старого монстра. «Подари, покажи ему свою любовь, хотя бы раз, хотя бы во сне, тебе же самому это нужно, хватит себе врать, хватит прятаться за ненавистью, давай, это единственный твой шанс — тут с ним, настоящего же Дрима ты давно и безвозвратно потерял…» Дрожащие едва видимо, покрытые тонкой плёнкой негатива пальцы выписывают круги по мягкой магии, что пружинящей, не похожей пока ни на что подушечкой наполнила тазовое дно его давно потерянного брата. — Дрими, ох, Дрими, солнышко, выше немного, поднимись на колени чуть выше, сладкий мой, пожалуйста, вот так… позволь мне сделать тебе приятно, я же на самом деле так хотел… так хотел тогда согласиться, сказать «да», любить тебя. Глупый, глупый я, столько потерял из-за простого страха, це́лую жизнь потерял, тебя… — нашёптывает Негативный, вовсе потерявшись во вновь накрывших, давно утерянных чувствах, решив хотя бы во сне, хоть совсем ненадолго позволить себе сказать правду, быть самим собой, перестать прятать. И его слушаются, подгибают колени, поднимают таз, и выпустив фиолетовую магию изо рта и глотнув немного воздуха, едва хрипя признаются: — Так делай, делай своё приятно, я… буду только рад. Ведь я же люблю тебя, я так много раз говорил тебе об этом. И Мар видит руки, что притягивают череп Дрима к себе для поцелуя. — Ох, Дрим… — другой Найт наконец очнулся и отдышался достаточно, чтобы подать голос и проявить хоть какую-нибудь инициативу, а ещё, как кажется Мару, от ревности. — Я же на самом деле тоже… — чуть ли не всхлипывает он, больше не сказав ни слова, бросив мысль на её середине, но этого короткого признания хватает с лихвой. Дрим падает грудью на грудь и впивается брату в губы, водит фалангами по залитым фиолетовым румянцем щекам. «Люблю», — теряется среди поцелуев. «Возьми», — улетает вместе с выдыхаемым поспешно воздухом. «Не могу больше ни минуты терпеть», — магия струится по слегка бежевым костям, словно просачиваясь с каждого хрящика, покрывая собой каждый изгиб, каждое сочленение, каждый сантиметр дрожащего в предвкушении тела, формирует экто, набирает полноту, позволяет плазме оформиться в рыже-канареечного цвета плоть, словно загорелое золото, словно обмазанный мёдом нефрит, словно разбавленный солнцем коньяк — пьянит и сбивает с ног, сто́ит коснуться губами, выпить, впустить в себя, или же наоборот коснуться и самому проникнуть внутрь. Мар гладит глянцевые полупрозрачные бока, сжимает мягкие бёдра, ноги, ягодицы, скользит вертикалью складочки, что своим теплом и влагой заставляет потерять судорожный всхлип и последнюю крупицу самоконтроля. Слишком притягательно, слишком маняще, слишком много этих «слишком», чтобы удержать своё желание в узде, чтобы сдержаться от тихого рыка и, кажется, вид нежно-жёлто-золотистого тела свёл с ума не только его… ох, точнее и другого «его» тоже — не запятнанный негативом Найтмер также порыкивает от возбуждения, бродит руками по янтарной гладкости, сжимает грудь, играет с сосками, ёрзает тазом — его собственное, указывающее строго вверх экто пошатывается в воздухе, трётся головкой о гладкие половые губы выстанывающего тихо Дрима. Слишком страстно, чтобы удержаться и не помочь. Не запустить руки между золотым и фиолетовым сформированными плазмой телами, не подарить немного плотной ритмичной ласки налившемуся члену маленького Найти и не направить головку, не помочь попасть, проскользнуть внутрь... хотя с тем количеством влаги, стекающей с золотой промежности, это было бы и так не сложно. — О-о-ох, Дри…им, ах, как же… хо-а-ах… хо…рошо… — слышит Мар, и горло сжимает сухой спазм и зависть, антрацитовые пальцы с тоненькими сочленениями аквамариновой влаги на стыке косточек впиваются в покрывшую рёбра медовую плоть, слух заполняют тонкие вздохи и стоны. И он не спрашивая налегает сверху, прижимает всем своим весом, грудью прижимая фигуру Дрима к своей «ранней копии», он аккуратно, осторожно, он не может больше терпеть, он лишь самую малость, чтобы не дай создатели не повредить нежную внутри магию растянуть собой горячие тугие стеночки до болезненного вскрика, лишь немного внутрь до самого предела, почти не толкаясь до тонкого скулежа на одной ноте, резким рывком и вбиваться-вбиваться-вбиваться не останавливаясь, скользить, чувствуя тесно прижимающийся к собственному стволу член другого себя, вжиматься яростно, пытаясь его вытолкнуть, достать глубже, двигаться всё быстрее и гладить, целовать, кусать выгнутую шею, стонать, шептать в покрытый мелкими капельками конденсата магии череп его имя в унисон с самим собой, словно неправильное материальное эхо: два голоса, два поцелуя, два толчка, две пары рук на горящем солнечными бликами экто… и один непрерывающийся ни на минуту скулёж — сладкий, требовательный, жадный, страстный, без слов, без расшифровки ненужных букв и звуков, передающий напрямик самое откровенное из возможных «хочу» и «ещё», перерастающий в ритмичные выкрики и хаотичное хныканье — слаще любого произнесённого «люблю», возбуждающе любого «хочу тебя», пошлее любого «трахни меня глубже». Дриму не нужно говорить, да он и не смог бы, разве можно оформить слова, когда в тебе внутри борются за право заполнить собой сразу двое, но по факту один и тот же, когда разгоряченную и потёкшую магию распирает и растягивает до предела, но хочется молить и требовать растянуть её ещё больше, насадиться ещё глубже, до боли под рёбрами и на входе, до пощипывающих онемевших кончиков пальцев, до конца, который так близко. Дрим чувствует, как пульсируют оба члена внутри, Дрим открывает глаза широко и выгибается в спине от накрывшего глухим валом блаженства, замирает, скребя фалангами, не разбирая по чьим именно костям, сотрясаясь в волнах оргазма, сжимается на вонзённом глубоко внутрь чужом возбуждении сильнее, о да, ещё сильнее, и ещё раз, и откинуться назад, сходя с ума и глотая воздух от жара, плеснувшего в таком большом количестве внутрь — слишком много, в себе не удержать — выплескиваясь, магия вытекает наружу, стекает по разведённым широко бёдрам, капает цветными каплями на ненастоящую траву. Он падает на тяжело вздымающуюся грудь его любимого брата, сползает в сторону, укладываясь возле него рядом прямо на земле, и другой Найт прижимается к нему сзади, мелкими поцелуями осыпает запястье и играет с онемевшими пальцами своими странно-непривычно тёмными руками. — Это так странно, Найти. Я… — начинает Дрим, чувствуя потребность выплеснуть всё, что кипит в нём внутри. — Я так рад, что ты решил вмешаться и помочь… себе, наверное именно так будет сказать правильнее, решить и отважиться, я благодарен, что после того отказа, что ждал меня, ты всё же решил передумать и всё изменить… честно говоря, не знал, что это возможно, я поражён той силой, которую ты накопил. И я чувствую, что мне надо было бы сейчас довести всё это до конца, признаться, сказать, что люблю и предложить, не знаю, возможно, сплести души… — он поёжился и ссутулил немного плечи. — Но я не уверен, я не знаю, кому смотреть в глаза, я путаюсь, я гляжу и… не могу понять, кто из вас… более настоящий, я боюсь обидеть каждого. Меня словно затиснуло между двух зеркал, и это… пугает. Я же вижу тебя, Мар, я чувствую, что это и правда ты, с двух сторон от меня, и мне делается страшно. Я боюсь даже представить, что же могло случиться с тобой, что настолько поменяло тебя, что дало настолько огромную силу… знаешь, я не буду спрашивать. Я лишь буду надеяться, что это с тобой случилось не из-за меня. И… могу я попросить тебя… уйти сейчас? Мне нужно понять, перед кем мне становиться на колени и кого умолять не отвергать мою любовь, я не могу так, пока ты тут, я… тебя слишком много, от тебя слишком страшно, мне… больно смотреть на тебя... Пожалуйста, я прошу... Найтмер вздрогнул, сглотнул сухо, вытер покрытой плотным слоем негатива фалангой слезу, что отливающей золотом горошиной скатилась по белесой кости. Вот и всё. Вот и прошёл этот сон. Пора… возвращаться… в реальность. В настоящее, в его мир, где нет ощущения теплоты чужих костей на его груди, где вместо «Я люблю тебя, Найти» такой родной голос кричит отчаянно «Оставь в покое этот мир, Кошмар», где в милых сердцу глазах плещется боль вместо нежности, а в словах, слетающих с отливающих рыжим золотом губ, больше не звенят смешинки беззаботными колокольчиками. Ему пора уходить. Глазницы щиплет солью, а душа рвётся наружу раненой кричащей от отчаяния птицей, повелитель негатива сжимает пальцы в кулаки, до хруста суставов, едва дыша раздвигает пространство, снова истончая стены сна и тянется к реальному, но такому нежеланному миру. Как же болит в груди и в черепе, как же тяжело. Глазницы жжёт нестерпимо, а позвоночник скручивает спазмом, словно из каждой косточки решили через прокол вытянуть всю его магию. «Это же лишь моральная боль, Найтмер, что же ты, слабак. Ну же, хватит себя жалеть, открывай свой чёртов глаз...» ... ? ... — Глаза? — Мар моргает недоумённо и ползёт ладонями по лицу, ощупывая какие-то слишком твёрдые кости. А где же негатив? Руки дрожат, отбивая неровный ритм по лицевой кости. Впитался с перепугу? Поднесённые к глазам ладони удивляют белизной костей и аккуратными фиолетовыми полосочками сочленений. — Что за дьявол?! — что же с ним случилось? Почему скверны нет и ...почему рядом с ним явно лежит кто-то тёплый? Киллер что ли опять пытается добиться нежелательной близости, или чего, и почему душа стучит в груди так легко, будто и нет на ней плотного тяжёлого слоя негатива? Мар бродит волнуясь глазами вокруг, задержав дыхание и откровенно не понимая, что вообще случилось. Это что, всё ещё сон? Это же не может быть на самом деле! Он в за́мке, лежит на широкой мягкой кровати, в большой комнате с выкрашенными в пастельный стенами, а из окна… из окна видно высокое дерево с ветвистой пышной зелёной кроной и жёлтыми и чёрными точками на ней… что-то такое знакомое… яблоки! Найтмер срывается в кровати, пытается опереться на вектор, которого нет, и падает на пол, трусит черепом в немом шоке и с неверием видит над собой сонное обеспокоенное лицо… Дрима: — Опять плохой сон, Мар? Ох, милый, ты снова свалился с кровати! Счастье ты моё неуклюжее... — закусывает губу его близнец, пытаясь сдержать смех и не потерять искреннюю озабоченность в голосе. И у Найтмера начинают дрожать колени. — Так что случилось на этот раз?Дай угадаю. Они снова перестарались с подношениями на тёмную сторону дерева? — Дрим перекатывается на живот и подползает к краю кровати ближе: — Ох, Найти, мне так жаль, они никак не научатся делить своё внимание между нами поровну, снова перебор с просьбами? Что на этот раз? Чего они просят? Расскажешь мне? Опять подкинуть ненависти и отвращения к преступности? — хихикнул он, щуря искрящие солнечными всполохами глаза. — Или заставить детей бояться играться с огнём или ножами? Ох, нет, я знаю! Наслать ревность на мужа! Я прав? Скажи, я угадал? Найти? Да что с тобой? Мар глотает воздух, вдруг начав задыхаться от нехватки кислорода и здравого смысла в окружающем и потихоньку осознавая всю суть с ним произошедшего. Тот сон… общий сон. И то, что он сделал, то, что поменял… мурашки побежали по надкостнице от самого таза к затылку. Не может такого быть: — Дрим? Ты же… я же не, мы… — Найт потерялся вдруг в словах, не в состоянии оформить столько вопросов в одно предложение: «Мы действительно сейчас дома с целым деревом, да ещё и вместе?», «Ты смог справиться с людьми и предотвратить… мой срыв?», «Мы действительно с тобой вместе, с той самой поры?», «Это точно не сон?» У Дрима в глазах полыхнуло вдруг пониманием: — Ах! — воскликнул он, закрывая рот ладонью и выпадая из-под одеяла практически на Мара сверху. — Так долго! Мар! Сколько же лет! Я думал уже, что это был сон тогда! Тот ты, с щупальцами за спиной и какой-то жижей на костях, это… это было на самом деле? Мар вместо ответа воткнулся лицом в голую грудь и обнял тонкое тело со всей силы: — Это правда, Дрим, правда ты, я… так счастлив… — глазницы вновь щиплет солёной влагой, а рёбра сотрясаются в беззвучных всхлипываниях. Тёплые нежные руки гладят лопатки и шею, цепляют горящие ярким фиолетом от острых эмоций симфизы: — Я ждал тебя, — шепчет дрожащим тихим голосом прижимающий Найтмера к себе ближе Дрим. — Ждал, когда же ты вернёшься, когда вы станете одним целым, когда придёт наконец время. Долго же ты сомневался, прежде чем решиться исправить свою ошибку, — зрачки насыщенного канареечного цвета вновь полны искрящегося счастья. — Больше ста лет, Найти, а я когда-то думал, что это я нерешительный… — уже откровенно прыскает смехом этот несерьёзный сверх меры монстр, и Найт улыбается. Он счастлив видеть его таким на самом деле, его солнышко вернулось к нему, его бестолковый и беззаботный братец снова будет выводить его своим несерьёзным и по-детски наивным отношением к жизни, снова будет сыпать глупыми шутками и заставлять петь глупые песни с ним за компанию, он снова с ним. — Иди сюда, — тонкие пальцы вдруг щекотно заныривают в промежутки между рёбер. — Иди ко мне, Мар. Не хочу больше ждать, хочу сказать ещё раз тебе то, что уже говорил однажды… — губы, что отливают золотом, скользят по щекам, дразнят лёгкими касаниями. — Люблю тебя, Найтмер… — Дрим запечатлевает поцелуй за поцелуем, прокладывая ими влажную дорожку от скулы к уже приоткрытым губам. — Люблю больше жизни, Мар. Люблю. И хочу быть с тобой навеки вместе. Губы встречаются в поверхностном касании, словно лёгкое дуновение ветерка, чтобы уже через секунду превратить нежный бриз в бушующую стихией бурю, в не знающий преград и пределов тайфун, в ураган, что сметает всё на своём пути, только вместо ревущего воздуха — чувства, вместо плотной стены воды — сплетённые жадно тела, а вместо грома — стоны, что растут, перекрывают друг друга и звучат… звучат и звучат, не прекращаясь, сливаясь в один, как две фигуры, упивающихся друг другом монстров, два кусочка одного целого, что наконец-то нашли друг друга и слились, чтобы не расставаться больше никогда.