Семён-Семёныч

Дверь со скрипом, захлопывается у тебя за спиной. Блёкло светящая люстра, качается подобно маятнику в опасной близости с головой. Проигрыватель на шершавом, широком комоде, пытается выплевать из себя песню. Ядовитый запах сигар, проникает в лёгкие с каждым вдохом. Кашель, вырывается из груди и грубая рука, старого приятеля, тут же громко хлопает меж лопаток. — Слабак ты, юнец, — ехидничает тот, продолжая стучать по спине. Конечно, если травить себя сигарами, дольше, чем многие ложку в руках умеют держать, то и пожар, будет, как ромашковое поле. Сдержав всякие комментарии при себе, громко хмыкаешь. Резким движением, расстёгивая старую джинсуху. — Вешалку бы гостю, — отвечаешь в тон. — Конечно-конечно. Гостей у меня никогда не обидят, — шаркая тапками по скрипучему полу, хозяин выуживает из узкого шкафа, треснутую вешалку. — Вам бы Семён-Семёныч хоть какой ремонт себе сделать. Ну, или попросить кого, сердобольного, — наскоро стягиваешь с себя куртку, дабы устроить в шкафу. — А кто же таким дураком будет? — в глазах старого жука, мелькает живая искра. — А может я сегодня умножать на два разучился? Вот и надумываю, что можно и тут дураком побыть, — чуть не доломав вешалку, державшую на себе в лучшие годы по паре дамских шуб, цокаешь. — Ты главное думай быстрей, а то Зинка скоро придёт. Будешь тут до следующего лета, — и на всякий случай, вырывает из рук вешалку, утаскивая на хранение. — Семён-Семёныч, так за супы тёть Зины, я вам тут и обои поклеить могу, — поискав взглядом среди груды тапок, хоть одну пару, вздыхаешь. Женские тапки, детские и даже Семён-Семёныча. Расцветок на любой вкус, но чтоб целая пара? Слишком роскошно. — Да ты не разувайся, болтун. Два дня с ребятами, чемпионат смотрели. Зинка-то к внукам умчалась. Тебе если ноги дороги, ты ботинки свои, скотчем к ногам приклей, — и кивает в сторону кухни. — Вроде обычный пол, — пожимаешь плечами, силясь разглядеть камни какие или ещё что «ужасное». — Ага, как же, — усмехается мужчина, гордо поднимая с пола, рыбью кость. Вырывается незатейливый свист. — Семён-Семёныч, — и голос, предательски выдаёт, лёгкое осуждение. — А ты щегол не суди. Первый раз за полгода хозяином остался. Хоть душу отвёл. Правда сам уже две таких в палец засадил, — сухие губы кривятся, а взгляд быстро падает, видимо на пострадавшую, правую ногу. — И правильно, что не оставляли вас без присмотра. Вы же, как Тёмка мой. Родители оставили на три дня, раз уж студент, а тот две кастрюли и шторы спалил. Так и не сознался, каким чудом, — перед глазами сразу встала родная кухня, подозрительно вонявшая гарью, с сорванными, голубыми шторами. — А ты не сравнивай мягкое с тёплым. Чайник, поди, да включи, — музыка, очередной раз тонет в помехах и кулак, зло ударяет по крышке. — Давайте я вам старый, музыкальный центр принесу. Всё-равно новый брать буду. Его хоть избивать не придётся, чтобы пользоваться, — посмеиваясь в кулак, спешно проходишь в задымлённую кухню. Привычно ударяешься косточкой об угол стола. А затем, так же привычно и тихо, пинаешь его в отместку. — А ты чего это нам всё менять удумал? Денег чтоль, чердак полнится? — послышался новый стук по крышке. — Карточка, так-то! — выкрикиваешь, собираясь пояснить, как нынче деньги хранят. И тут же одёргиваешь себя. — Я же теперь, вроде как, шишка важная. Родителям вот ремонт делаю. Себе потихоньку. А у вас тут вообще караул! Кнопка чайника щёлкает, а сам он, начинает свистеть, подобно тем, кои на плиту положено ставить. — Ты бы язык попридержал. Караул, понимаешь! — и хоть увидеть мужчину из-за угла не представлялось возможным, но и без того, было понятно, как сложилась рука. Жест этот, давно был прозван «лампочкой». Пальцы сгибались, а кисть, характерно, поворачивалась. — Незачем мне его где-то придерживать. Говорю же, давайте и вам ремонт сделаю. Вы бы хоть жену свою пожалели. Какая женщина не мечтает об уюте дома? — и бухаешься на табуретку, в ожидании хозяина квартиры. — Что же у нас, своих детей нет? Вот, хоть бы Нинка приехала, чайник поменяла! — шарканье опять слышится по квартире и становится ближе. — Все же свои. Сами знаете, что Нина-то и себе ремонт не сделает. Я же не прошу ничего. Стал взрослый, вот и решил помогать. Ну, в конце-концов, Тёмку нашего, кто от шпаны отбил? А велосипед мне что, отец дарил? Вы мне тут про семью не рассказывайте. Я может и не Нина, но кто чужой, вопрос открытый, — и тут начинаются уговоры. Дружба эта уже лет пятнадцать длится. И пусть разница в сорок лет, а никого надёжней, встретить не удалось. Хотелось в общем-то, тоже не особо. Помнишь, как мелкого, грязного подозвал к куче таких же, возрастных людей. Заявил, что раз уж, такого поросёнка дети играть не возьмут, так хоть с ними в шахматы будешь. Посадил играть с соседкой, коллегой маминой и давай науськивать, как же обыграть, опытную женщину. Потом ещё пол двора ребятни подтянулось. И всё же лишь тебе, да самому старшему мальчишке во дворе, и спустя неделю, хотелось сидеть в возрастной компании. Музыка вам нравилась одинаковая. Да и сам Семён-Семёныч по молодости в группе играл. Он же и научил играть самые простые песни на потрёпанной жизнью гитаре. Тебе нравилось слушать истории. Ему нравилось их рассказывать по пятому кругу. В общем, случилась своеобразная идиллия. Мужчина, наконец, научился обращаться с телефоном и новым компьютером. И конечно, нашёл хорошее подмастерье для всяких мелких починок. Нинке, дочке единственной, было всего на два года старше. А разница была не в два класса, а как между условным китайцем и аргентинцем, при условии, что один из семнадцатого века, а второй из нынешнего. Три брака по году. Две дочки. Обе, похожи на кого угодно, но не на неё саму. А может оно и к лучшему. Никогда не нравилась Нина и нравится не могла. Вечно всех задирала. А выросла, так давай ко всем с советами лезть. Родителям звонит, как детей оставить захочется. А так, скучно ей с ними. Не хотят понимать, желание отдыхать от детей, дней шесть в неделю. Оба всё чертыхаются, да думают, не забрать ли внучек с концами. Чайник продолжал медленно и шумно кипеть. — Грубо. Нагло. Правдиво, — мужчина садится рядом и нервно стучит по краю стола. — Если бы не вы, Семён-Семёныч, то я бы и математику не освоил. И в компанию бы никогда не попал. Считайте ремонт бумерангом, — и продолжаешь уговаривать, внимательно следя за взглядом, в поиске понимания. — Гладко ты стелишь, дружище, — он щурится и резко поворачивает голову. — И не гоняешь ли ты воздух попусту? Неужто так много зарабатываешь? Вот мне когда двадцать пять было, я как раз институт недавно закончил. Зарабатывал конечно нормально, но на три ремонта, точно бы не хватило. — Так вы и жили-то, совсем в иное время. Раньше-то никаких перспектив не было. Обеспеченным никак не стать. А сейчас, ежели мозги в голове работают, так и достичь чего-то можно быстро. Я всё учёл. Всё посчитал. Могу позволить, помочь хорошим людям, — с последними словами, плечи, сами по себе, расправляются. — А этот твой, музыкальный центр, его, как телефон осваивать нужно? — и кажется, лёд тронулся. — Там легко всё. Как на пульте от телевизора. Вы Семён-Семёныч, себя не принижайте. Телефон-то за пару дней освоили. А тут и думать не придётся. Пять минут и вы покорите очередную, технологическую вершину, — чайник, наконец, закипел. — Зубы мне заговариваешь. А потом опять мозг кипеть будет. Физику? Пожалуйста. Высшую математику? Сколько угодно. А все эти ваши гаджеты, — судя по брезгливости, выраженной последним, прогресс, так и остался чужд мужчине. Кряхтя, он пошёл к шкафчику, достав пару кружек и грохнул их на стол. Пальцы сразу подцепили любимую, подтащив поближе. Следом, в кружку упал пакетик и полился кипяток. — Честное слово, научу в первый же день пользоваться им, как положено, — и подбадривая, улыбаешься. — А ты чего пришёл-то? Уши протрещать по расписанию, лишь через день должен. И всё же сидишь тут, квартиру мне переделывать думаешь, — он изучающе рассматривает тебя. — Да, понимаете, Семён-Семёныч, я вот сколько уже не пишу. Чувствую, что теряю себя без ежедневных рассказов о птицах в блоге. Глупо это всё, наверное. Вырос я что ли? В птицах что глупое или блог, дело не солидное? Не думал об это почти год, а сегодня накрыло. Сидел. В себя ушёл, так на работе толком ничего и не успел. Сердце беспокоится. Сажусь. Начинаю писать. И стираю всё. Чую, что это я не блог о птицах, а самого себя, как есть, потерял, — расстроенно машешь рукой, чуть не сбивая свою кружку. — Кипяток же! — мужчина фыркает, отодвигая подальше предмет. — Может хоть обожгусь, да со зла вдохновение найду, — и вздыхаешь, ибо сам в такое не веришь. — Это тебе конечно к Зинке надо было. Орнитолог, как-никак, — он тоже, кисло вздыхает. — Ты же под музыку раньше писал. Как включишь, так потом и не оторвёшь тебя от клавиатуры. Вроде и народ, какой-никакой, да почитывал. — Есть такое. Да вот, даже это не помогает, — настроение уходит куда-то, вслед за зимними холодами. — Значит не то слушаешь. У меня осталось несколько кассет, да пара пластинок, которые ты, чертягой мелким, до дыр тут заслушивал. Чай выпьешь, да поди, ноутбук возьми. Мы же не выбрасывали его с Зинкой. Так и лежит в верхнем ящике стола. И пиши себе на здоровье, — кружка была возвращена под нос. — Не думаю, что поможет, — поднимаешь кружку, делая аккуратный глоток. И тотчас жадно глотаешь воздух. Всё же горячий чай, подходит не всем. — А ты и не думай. Я же тебя сколько спрашивал, пишешь? А ты всё отмахивался. А морда кислая. Недовольная. Сразу видно, не хватает человеку чего-то. Будешь сидеть и писать, пока публикацию не сделаешь. Закрою тебя в комнате и сиди себе, вдохновляйся, — видимо удивление оказалось столь очевидным, что смех Семёныч, сдержать не смог. — Да-да. Закрою тебя в творческом чулане и сиди, твори, — улыбка на его лице, стала совсем широкой. — А ежели и под ночь ничего не напишу? — покусывая губу, пытаешься оценить предложение. — Тогда жди принца, Рапунцель. Сидеть тут будешь, как в башне. Так что лучше лови свой настрой и твори, — а затем подталкивает графин. — Зачем кипятком давиться, коль нежный такой? — А вы чем займётесь? — всё же принимая и графин, и предложение, уточняешь. — Что-что? Чудной такой. Кости рыбьи, собирать буду! Зинка вечером приедет и не будет тебе никакого Семён-Семёныча, — он одним, протяжным глотком, выпивает, почти всё содержимое кружки. — Так давайте я, — тут же порываешься встать, помочь. — Сидеть, — командный голос, возвращает на место. — Сказано тебе, чай пей, а потом иди, твори себе. Музыку тебе подберём и пиши. Понял? — А может всё же помогу? — неуверенно переспрашиваешь. Всё же сидеть, писать про птиц, пока другой убирается, было неудобно. — Ты мне полемику не разводи. Сказано тебе, значит будешь сидеть, — и особый, строгий взгляд, заставляет «угукнуть» в кружку с подлитой, холодной водой. И чай в этой квартире, по своему вкусный. Вроде обычный, пакетированный, но жена его, никогда не прогадывала со вкусами. Всё же вымыв кружки, бредёшь, настраивать интернет на ноутбуке. В коридоре же, начинается настоящая борьба с проигрывателем. Судя по количеству крайне странных ругательств и стука, выигрывал явно не Семён-Семёныч. — Ёшкину матрёшку! — и очередной громкий стук. Интернет уже минут как девять включен. Пароль вспомнился. Блог открыт. И вот, звучит первая песня. Приятная. До боли знакомая. А текст не идёт. Вторая. Третья. Рождаются и стираются, первые абзацы. — Запру и сиди тут до следующего рабочего дня, думай, — начал угрожать Семёныч. — Погодите-погодите. Включите ещё раз начало песни! — кажется случилось. Песня нашла отклик и строки полились по экрану. Пальцы бешено стучали по клавиатуре. Взгляд был прикован к клавишам. Весь мир пропал. И даже противный запах сигар. Птицы! Как много всего можно было о них сказать. И как легко, спустя месяцы, находились эти слова. Щётка тихо шуршала по полу. После журчала вода. Тряпка скользила по полу. И пыль с полок стала исчезать в скором времени. И всё же ничего из этого не существовало, пока песня проникала глубоко в мозг. — Сделал! Я это сделал! — радостный клич, вырвался из груди. — Сделал! И вот, публикация, после столького времени. Дыхание свело от волнения. — Вот и молодец. Пошли ужин готовить. Зина звонила. Будет часа через полтора с внучками, — и только теперь, можно было увидеть, как сильно, старому хитрецу, пришлось помахать всеми тряпками, чтобы не подвести жену. — Я еду закажу вам на пару дней, но Семён-Семёныч, придётся вам почитать мой труд, — лицо сводило от довольной улыбки. Быстро схватив телефон и не давая времени на споры, звонишь в привычную службу доставки. — Полезное хоть заказал? Ты смотри, Зинка возмущаться будет, что ничего домашнего нет, так я тебя с потрохами сдам, — а сам уже крутит колёсиком вверх по тексту к началу. — Меня тёть Зина убивать не будет, так что ладно. Сдавайте, — плечи затекли и теперь ты ходишь по комнате, пытаясь размяться. — Ты только сильно не броди. Полы до конца не просохли, — бросает, увлечённый чтивом Семёныч. — Ой! — Ой? — недоверчиво вопрошает мужчина, но не поворачивается. — Следы. Мне нужны тапки. Швабра, — тихо бурчишь под нос, стараясь тихо выйти из комнаты. — Вот окаянный! Наследил таки? — Семёныч вскидывает руки, разворачиваясь на стуле. — Так вы же сами тут оставили гостя без тапок и с рыбой под ногами! Ну, с костями, то есть, — сплёвываешь. — А ты меня ошибками прошлого не попрекай. Поищи у комода. Там вроде нашлось две пары. И швабру из угла достань. Пройдись ей по полу. И чтобы ни звука о том, что без тапок оставили, бедного. И так каждый раз ворчит, что же я, мальчика-то обижаю? И вот, вы оба прыснули от таких жалоб тёти Зины. — Ну, а правда, вы чего тапки ныкаете? Конечно, гостей обижаете, — подыгрываешь мужчине, ловя недовольный взгляд. — Так ты у нас и не гость. Свой. Родной вроде, — на душе теплеет от такого заявления. — Сами гостем назвали, — и всё же, как можно не поддеть? — Вот ходишь ты, паразит эдакий, по тончайшему льду. Не мешай мне читать. А то не пойму, как гостя, погнать тебя, чтобы не доставал. Или как сына, по затылку хлопнуть? — и снова приятно. Читать хочет про птиц ваших с тётей Зиной. Искренне увлекается, не для вида. — Хорошо хоть не в морду по-дружески дать, — смеёшься, уходя на поиски тапок. — Нет, ну, как можно писать прекрасные тексты, но быть таким дураком? Ты мне принеси одинокий тапок. Я тебе в лоб им запущу, — бурчит Семёныч. — Вот уж нет, — совсем тихо, скорее для себя, отвечаешь. Семёныч окончательно уходит в твою многочасовую писанину. А ты решаешь продолжить уборку и обязательно найти каждому тапку пару. На всякий случай. Время в бытовых заботах летит быстро и между привозом еды, да приходом тёти Зины с внучками, словно бы и минуты не пролетает. На громкий стук, спешишь открыть верхний замок. И ощущаешь сильный удар по затылку. — Тсс. Не жалуйся. У тебя, дурака, талант. Бросишь писать, точно в лоб дам. Мне очень понравилось то, что ты написал, — делать комплименты, точно не лучший навык Семёныча. Хотя не смотря на больной затылок, эти слова дают какую-то веру в себя и свои творения. — Не смей терять себя. Получишь у меня, — угрожает, а сам похлопывает по спине. Дверь открывается и начинается шумная, радостная встреча. И нет во всём мире кого-то, кто так же легко вдохнул жизнь, как эта ворчливая, добрая семейка.