Никогда не уходи

Ниджиро не отвечает на звонки. Металлический голос на том конце провода рассказывает Юки, что абонент не абонент и не хочет попадать в зону доступа других людей. Юки вздыхает и нажимает отбой. Который это уже звонок? Десятый? Ниджиро не приехал утром на съемки, никому ничего не сказал, а теперь не выходит на связь. Юки плевать, как этот день простоя отразится на студии. Он даже не за этим звонит Ниджиро. Просто хочет узнать, как он и не нужна ли ему помощь. В последние дни Ниджиро казался отстраненным, хотя и старался вести себя как обычно. Шутил, смеялся, донимал коллег. И все бы ничего, да только Юки отлично знает, _как_ Ниджиро ведет себя _обычно_, и то, что он тут изображал могло обмануть разве что тех, кто никогда раньше с ним не работал. Ну или тех, кому на него плевать. Юки, само собой, не относит себя к первым, и не хочет относить ко вторым. На самом деле он был так рад, когда узнал, что Ниджиро утвердили на роль Казуторы и что они снова будут сниматься вместе, как в далеком две тысячи семнадцатом. Ниджиро изменился, но а кто из них нет? Почти семь лет прошло. И хотя они не слишком много общались после съемок, Юки всегда с особой теплотой вспоминает дни, которые они проводили на площадке. Он надеялся, что и в этот раз будет так же, но... ...но все получилось иначе, а сегодня Ниджиро и вовсе не приехал на работу и не отвечал на звонки. Юки никому не говорит, куда направляется, просто собирается и молча уходит, все равно рабочий день официально завершен с нулевым прогрессом — почти ничего не отсняли. Должно было быть много сцен с Казуторой, а без него в этих декорациях делать нечего. Первым делом Юки заезжает в магазин, чтобы купить чего-нибудь вкусного. Не то чтобы он рассчитывает, что предпочтения Ниджиро в еде остались прежними, однако надеется, что хотя бы что-то из принесенного ему приглянется. Впрочем по приезде его ждет еще одно испытание. У порога приходится проторчать чуть ли не целый час, двадцать минут из которого Юки без видимых результатов стучит — звонок отключен — в дверь. Он бы даже подумал, что Ниджиро нет дома, но куда бы он пошел, если даже не смог приехать туда, где ему за присутствие платят деньги? Думать о плохом отчаянно не хочется, так что с каждой проходящей минутой Юки стучит еше усерднее. И наконец его старания, от которых наутро будет болеть украшенная синяком рука, окупаются: Юки все-таки слышит шуршание за дверью. — Я же сказал, что сегодня совсем точно не могу работать. — Это не менеджеры. Всего лишь я. Впустишь? — Нет. Ниджиро звучит так, будто их с Юки разделяет не обычная дверь, а толща воды. Голос совсем без интонаций, глухой и подавленный. Юки становится почти физически больно слышать Ниджиро таким. — Тогда я буду стучать в дверь, пока ты не сдашься. — Надену наушники. Юки кажется, Ниджиро сейчас пожимает плечами и слабо хмыкает. Но разговаривает хоть так, через дверь, уже неплохо. — Я волновался. — Да компенсируют вам этот день простоя. Вычтут из моей зарплаты штраф, не парься. Усталость как будто просачивается сквозь мельчайшие щели между дверью и стенами и вытекает наружу — прямо Юки под ноги. — О тебе волновался, болван. Ниджиро молчит. Но никаких звуков из-за двери не доносится, значит, еще не ушел. — Я привез тут всякого. Не хочешь перекусить? Ниджиро молчит. — Хорошо, если не хочешь никого видеть, я уеду, но пакет оставлю под дверью. Забери его, пожалуйста. Ниджиро молчит. И это все больше начинает тревожить Юки. — Послушай... — Ты домом ошибся. Иди к Рё. И еду ему отнеси. Юки не сразу понимает, почему должен поступить именно так. — Эм... — Ну это же он твой Майки, а ты, как я посмотрю, не вышел из роли Дракена. И раз так, то к Майки и иди. А меня оставь в покое. Ниджиро звучит слегка раздраженно, но даже раздражение — это уже прогресс. Все лучше, чем пустой, лишенный всякого выражения голос. — Чтобы _посмотреть_ на что-то, надо сперва открыть дверь, — выдыхает Юки и качает головой. Да уж, Майки из Ниджиро вышел бы просто отличный. Один из тех Майки, которые получались в будущем после всех навороченных Такемичи дел. — Ты меня понял. Юки чуть улыбается и кивает, хотя знает, что Ниджиро его не видит. — Мне точно уйти? — Уходи. Юки ставит пакет на пол и делает вид, что шагает прочь, в конце концов просто замирая и ожидая дальнейших действий. Ниджиро молчит. И не двигается за дверью. Не подходит ближе, но и не уходит. Юки ждет. Потом он устает стоять и практически беззвучно садится возле стены. Он смотрит на экран телефона, с невеселой усмешкой отмечая, что они поговорили чуть больше десяти минут. Точнее, поговорили они на минуту, а все остальное время Ниджиро просто собирался с силами, чтобы выдавить из себя слова. За дверью шуршит. Судя по звукам, Ниджиро тоже устал стоять. Юки задерживает дыхание и прикусывает язык, лишь бы ничего не сказать. Лишь бы не испортить момент. В абсолютной тишине и тягостном молчании проходит еще около двадцати минут. Юки кажется, время увязло и тянется как прилипшая к кедам жвачка, а минуты по продолжительности теперь длятся сутками, и он тут, если верить собственным ощущениям, сидит уже целую вечность. Но если _он_ так себя чувствует, то каково же Ниджиро? Тот, будто услышав его мысли, приходит в движение, поднимается, добирается до двери и проворачивает ключ в замке, громыхает щеколдой и звонко сбрасывает цепочку, но не пытается выглянуть, просто уходит, растворяясь где-то в недрах квартиры. Юки ждет еще несколько минут, а потом поднимается на ноги, подхватывает брошенный пакет, берется за ручку и неуверенно тянет на себя. Дверь открывается с тихим скрипом, и Юки делает шаг внутрь, снимает обувь и на ощупь двигается по коридору. Глаза с трудом привыкают к такому непроглядному мраку, и уже по пути Юки выхватывает взглядом побросанные как попало вещи, какие-то упаковки и пластиковые бутылки. Дальше — больше. У стола в гостиной нет свободного места, вся его поверхность заставлена коробками от лапши, пачками и подложками, кое-где остаются недоеденные куски, рядом стоят батареи банок из-под пива и энергетиков. Шторы плотно задернуты, окна закрыты, дымка от сигарет — и не только сигарет — оседает на одежде, впитывается в кожу и волосы, кажется, будто из этой берлоги Ниджиро не выбирался годами, но ведь вчера все еще было неплохо, он даже шутил... Юки качает головой, едва находя в себе силы представить, чего Ниджиро стоит изображать, будто все нормально. — Плохо себя чувствуешь? — Накурился ночью. Подумал, если приеду таким, все равно ведь выгонят, поэтому никуда не пошел. И покурил еще. Ну и домой никого не пустил по той же причине. Это самая длинная фраза, которую Ниджиро сказал Юки, поэтому он позволяет себе теплую мягкую улыбку и сгружает пакет на разделочный стол в кухонной зоне, вытаскивая все, что принес. — Я никому не скажу. — Знаю. Ниджиро сидит на диване, откинувшись на спинку, и смотрит в потолок пустым стеклянным взглядом. — О чем думаешь? — Ни о чем. — Знаешь, когда человек говорит так, значит, он в самом деле чем-то всерьез обеспокоен. — Это старый сценарий, за него больше не платят. Юки кивает и тихо вздыхает. Ему тяжело видеть Ниджиро таким, но копаться в его душе слишком настойчиво он не имеет ни малейшего права, поэтому не лезет, не говорит банальностей вроде «надо обратиться за помощью» или «алкоголь не помогает, только усугубляет проблему». Вместо этого Юки садиться на диван рядом с Ниджиро и совершенно бесцеремонно тянет его к себе, почти роняет, заставляя лечь головой на свои колени. Ниджиро, как тряпичная кукла, заваливается на него, а потом стекает ниже. Юки больно, так больно, что от яркого теплого лучика, каким он помнил Ниджиро, остался только едва тлеющий пепел. — Запомни свои чувства. — Что? — Запомни, что чувствуешь, глядя на меня сейчас. Потом пригодится, чтобы достовернее сыграть. Юки вздыхает и кладет ладонь на голову Ниджиро, принимаясь медленно и мягко гладить по встрепанным волосам. — Я не буду это играть, все останется только между нами. Ниджиро закрывает глаза и молчит. Юки так и гладит его, не прося никаких ответных реакций. Он не очень хорошо понимает, как ему следует поступить, но главное, что Ниджиро впустил его в дом и не сопротивляется прикосновениям. Время снова тянется долго-долго, кажется, будто в бездействии проходят дни, превращающиеся в недели и целые месяцы. От неподвижного сидения затекают ноги, болят задница и спина. Юки старается не вздыхать слишком тяжело, чтобы Ниджиро не почувствовал себя виноватым за то, что приносит такой дискомфорт. — Не хочешь поговорить? — осторожно спрашивает Юки, стараясь заглянуть в чужое лицо. Ниджиро качает головой. Юки слегка улыбается и кивает. Ладно. Ничего. Главное, что Ниджиро не один, так ведь? Главное, он не наделает глупостей. Главное, ему не будет слишком больно. — Ты... как себя чувствуешь? Болит что-нибудь? Хочется пить или есть? Спать? Ниджиро качает головой. Юки вздыхает на этот раз слишком тяжело. — Ты не... ты же не принимал снотворное? Нейролептики? Не запивал их алкоголем? Ниджиро снова качает головой, и на этот раз Юки рад. Правда, у него совсем нет желания откачивать друга. Не потому, что не хочется возиться с Ниджиро, а потому что это страшно; мысль о том, что ему настолько плохо, что он попытался что-то с собой сделать, холодом пробирает до самых костей и глубины души. — Хочешь, расскажу тебе что-нибудь? Ниджиро пожимает плечами. Значит, ему все равно, будет ли Юки говорить или нет. Но это хотя бы не однозначный запрет на разговоры — уже хорошо. И Юки рассказывает. Обо всем, что приходит в голову. О курьезных случаях со съемок, о том, как недавно сходил в магазин, и его обсчитали на восемьсот йен, а он заметил это только дома и назвал налогом на красоту, о том, как подкармливал прошлым летом целый выводок котят, потому что их непутевая мамашка просто так взяла и оставила их. — Прямо как моя, — Ниджиро глухо смеется, и Юки кажется, он невольно содрал тонкую корку с его гноящихся ран. Юки не спрашивает, что случилось, знает, что Ниджиро не ответит, поэтому продолжает рассказывать о своем в надежде, что появится еще что-то, что поможет понять, как же вышло, что Ниджиро сейчас в таком состоянии. Но он ни на что больше особо не реагирует, иногда дергает уголком губ, будто бы усмехаясь, иногда шумно выдыхает, но так больше ничего и не говорит. — Ты не устал? Хочешь, принесу тебе подушку, чтобы было удобнее? Юки привстает, но Ниджиро неожиданно крепко вцепляется в его ногу и сжимает штанину в пальцах так сильно, что, кажется, еще мгновение, и ткань треснет, и Юки усаживается обратно. — Эй, эй, хорошо, я никуда не пойду, но можно я тогда тоже лягу? — он осторожно треплет Ниджиро по плечу, давая понять, что он рядом и в самом деле никуда не сбежит. Ниджиро хмурится, но все-таки отпускает и немного отстраняется. — Спасибо, — Юки хочет назвать его «котенком» или «солнышком», но понимает, что это слишком фамильярно, да и больше подходит для каких-нибудь парочек, поэтому сдерживается и просто ободряюще улыбается. Юки ложится, с выдохом облегчения вытягиваясь во весь рост, а после дает Ниджиро время удобно устроиться рядом. Тот ворочается у края, никак не находя себе места, но в конце концов прижимается к боку судорожно и крепко. Юки обнимает его и поглаживает по волосам. Эти объятия тоже излишне фамильярны даже для очень близких друзей, но Юки не возражает. Ниджиро нужна поддержка, а от него не убудет, если он стиснет его в руках покрепче и позволит вот так сопеть под ухо, щекоча дыханием шею. Тем более, что... впрочем, Юки старается отогнать эти мысли подальше. То, как они сейчас лежат, очень интимно, а потому слишком неловко, но вряд ли у Ниджиро есть «неправильные» мысли по этому поводу. Он ищет тепла, а у Юки его достаточно, и ему вовсе не жалко им поделиться. Время в очередной раз за последние пару часов смазывается и перестает существовать, они покидают пределы гостиной и выходят в открытое море, дрейфуют на льдине-диване под мягкие звуки прибоя, Юки моргает все медленнее, с трудом находя в себе силы открывать глаза, почти засыпает и едва не вздрагивает, когда Ниджиро прорывает. Ничего не случилось. Не было внешнего триггера. Юки точно ничего не сделал и не сказал, поэтому понимает, что это не из-за него, но Ниджиро плачет так горько и безутешно, надрывно всхлипывая и комкая пальцами его рубашку, что у Юки сердце едва не разрывается от боли. Снова. — Ничего, ничего, поплачь, все в порядке, — шепчет он, прижимая Ниджиро к себе крепче и покачивая в своих руках, как ребенка, никак не желающего засыпать. Когда и шея, и плечо, и, кажется, весь Юки насквозь становятся мокрыми от слез, Ниджиро затихает, перестает всхлипывать и просто лежит, время от времени шмыгая носом. Вот и что с ним теперь делать дальше? Юки не пытается пошевелиться, не пробует встать, но Ниджиро сам поднимается и садится на край дивана, а потом с трудом принимает вертикальное положение, стараясь избегать смотреть на Юки, и плетется в сторону ванной комнаты. Хочется крикнуть вдогонку «не закрывай дверь», но это может разозлить или огорчить, как признак недоверия, поэтому Юки молчит. А пока Ниджиро приходит в себя, наблюдая за текущей водой или в самом деле умываясь, он немного приводит гостиную в порядок, хотя бы весь видимый мусор собирая и сортируя по пакетам. Щелкает чайником, предварительно убедившись, что внутри не завелся какой-нибудь монстр, споласкивает — вообще-то отмывает от многонедельного налета — пару кружек, ищет хоть что-нибудь отдаленно напоминающее еду на полках и в холодильнике, но радуется уже и тому, что удается отыскать чай. Его и заваривает. Оставив чай настояться, Юки обходит чужое жилище, рассматривая старые фотографии на полках, награды, грамоты, статуэтки. Удивительно, что Ниджиро ничего из этого не тронул, не разломал и не выкинул, даже если награды уже очень старые, полученные еще в школе. Заметив в дальнем углу задвинутую за стеллаж гитару, Юки думает, что трогать ее не стоит, но все равно достает, смахивает с чехла пыль и вынимает на свет. Сколько Ниджиро к ней уже не прикасался? Юки возвращается к дивану, присаживается на подлокотник, перекидывает ремень через плечо и на пробу берет пару аккордов. Конечно, гитара расстроена, как и ее владелец, но Юки быстро подтягивает струны и извлекает уже вполне приличный звук. Вот бы с Ниджиро было так же просто — подвигал колки, и звук стал чище. То есть, наверно, так это и работает, но Юки понятия не имеет, как повернуть правильно, а инструкцию по настройке живого человека ему никто не предоставил. Размышляя об этом, Юки перебирает струны, наигрывая мотив одной старой песни, и так погружается в свои мысли, что не замечает, когда Ниджиро все же выходит из ванной. А тот не торопится себя обнаружить, смотрит на Юки и подпирает плечом стену. — Эти пальцы мне бы на шею. Юки вздрагивает, и последний аккорд звучит смазанно, нервно, с надрывом. — Что? Ему кажется, он ослышался. Ниджиро отлепляется от стены и почти неслышно подходит к Юки, берет его за запястье и кладет раскрытую ладонь на свое горло. — Эти пальцы мне бы на шею, — повторяет он, надавливая, чтобы получился эффект удушения. Юки пару мгновений смотрит, как зачарованный, на приоткрывшиеся под давлением губы, а потом одергивает руку, отшатываясь, будто Ниджиро заставил его не горло свое сжать, а сунуть ладонь в ящик со змеями, среди которых притаилась одна ядовитая. Ниджиро смеется. И смех его звучит надтреснуто и ломко. Юки снимает гитару, пристраивает ее на диване, а сам поднимается и обнимает Ниджиро, заставляя уткнуться лбом себе в шею. — Тебе это правда нравится? Ниджиро не отвечает, явно не собираясь помогать Юки избегать неловких тем. — Я имею в виду, когда тебя... эм... ну... или это просто... — Юки вздыхает обреченно и тяжело. Слова «удушение» и «суицид» упорно не хотят срываться с губ, не то оставаясь негласным табу, не то слишком ярким маркером имеющихся проблем, о которых можно хотя бы условно попытаться забыть, пока не произнесены определенные фразы. — Люблю ли я, когда меня душат во время секса? Приносит ли мне это реальное удовольствие? И не является ли эта тяга на самом деле чем-то разрушительным вроде желания сдохнуть? Ты об этом хочешь спросить? Да и да, но нет, — Ниджиро пожимает плечами, высвобождается из объятий и садится на диван, берет оставленную Юки гитару и пристраивает на колени, подкручивая колки по-своему, а потом спонтанно добавляет: — Но сейчас я не уверен насчет первого. Просто твои пальцы... Дрочу на них с первой нашей встречи. Юки не понимает, серьезно говорит Ниджиро, так глупо шутит или пытается произвести отталкивающее впечатление, чтобы у Юки появилось желание поскорее убраться из чужого дома и больше никогда сюда не возвращаться. — Гм... Я заварил чай, будешь? — Хочешь выпить чаю с тем, кто дрочит, представляя твои руки на своей шее? — Да. А что в этом такого? Юки не поддается на провокации, но и не пытается анализировать, сопоставляя данные и факты, чтобы понять, говорит ли Ниджиро правду хотя бы частично. — Должно быть мерзко. — Мне не мерзко. — Да? Ты даже не смог вслух сказать слово «придушить», не то что «асфиксия». Юки вынужден признать, что Ниджиро в какой-то степени прав. Но дело не в том, что ему мерзко, а в том, что это — как бы ему ни хотелось, чтобы было иначе — не его дело, как и что любит Ниджиро в постели или за ее пределами, к тому же, поскольку они недостаточно близки, обсуждать с ним секс, даже в контексте шутки, немного неловко (всегда неловко, когда есть что скрывать). Но не противно. Все еще нет. — А ты никогда не думал о чем-нибудь эдаком? Ниджиро отрывает тяжелый взгляд от гитарного грифа и переводит на Юки, пялится выжидающе, будто желая смутить еще больше или вывести из себя. Но Юки остается предельно спокойным — хотя бы внешне, потому что внутри сердце делает кульбит, уходит в пятки, а потом подскакивает вверх, застревая в горле, и бьется быстро-быстро — и невозмутимым, выдерживая пристальный взгляд. Будто и в самом деле не вышел из роли. — Думал, — в конце концов признается он и кивает. И на этот раз нисколько не лжет. Думал. В самом деле. Но запретил себе эти дурацкие мысли. А Ниджиро сейчас буквально под кожу лезет со своими вбросами. Зубы скалит, пытаясь прогнать, но выворачивая все так, чтобы со стороны казалось, будто это не его стремление, а естественное желание незваного гостя. Юки понимает его, но раз уж решил идти до конца — пойдет. Даже если Ниджиро не просто влезет под кожу, а там и останется, прирастет, прилипнет колючкой, пустит свои ростки и высосет все соки. Отчего-то Юки ловит себя на мысли, что ему не страшно было бы сдаться на милость этой клыкастой бездне. — И о чем же ты думал? — подначивает Ниджиро, вслепую подбирая аккорды, извлекая звук и заставляя сердце биться в ритме спонтанной мелодии. — О... — Юки сглатывает и отводит глаза. Почему они вообще стали говорить об этом? — Я думал о том, как хорошо бы мои пальцы... — Смотрелись на моей шее? — ...смотрелись у тебя во рту. Они выпаливают фразы одновременно, и если поначалу Ниджиро смеется, то к моменту, когда до него доходит смысл сказанного, он замирает и недоверчиво щурится, словно желая обнаружить подвох. — Что? Юки пожимает плечами и отворачивается, делая вид, что его крайне занимает необходимость разлить чай по кружкам. — У тебя очень живая мимика. И меня это всегда в тебе притягивало. Крупные планы твоего лица, смена эмоций. Мне хотелось быть этой камерой, которая способна запечатлеть каждый штрих, каждое движение губ или бровей. Когда мы все вместе ели на площадке в перерыве, ты никогда не переставал дурачиться. Часто запихивал в рот больше, чем мог прожевать. Наверно, кто-нибудь сказал бы, что ты похож на хомяка или придурка. Или придурочного хомяка! Но мне всегда хотелось, чтобы вместо этой еды в твоем рту оказались мои пальцы. Хотелось посмотреть на то, какое бы выражение появилось на твоем лице. И что бы ты делал... — Мне было девятнадцать, ты в курсе? — Да. Но теперь тебе двадцать пять. — И ты все еще хочешь на это посмотреть? Или тебе нравятся только совсем юные мальчики? — Мне не нравятся юные мальчики. Юки вздыхает и упирается ладонями в стол, мимоходом размышляя о том, сколько же у Дракена должно быть терпения, если он выносит такие разговоры каждый день на протяжение нескольких лет. Терпения или пофигизма? Сложно сказать наверняка, что здесь нужнее в данный конкретный момент. Терпения у Юки более чем достаточно, а вот с пофигизмом намного сложнее. — А что тогда? Нет, все эти провокации определенно зашли уже слишком далеко. Пора прекращать. Всегда нужно уметь ловить момент. И сейчас самое время чтобы остановиться. Им не нужно продолжать говорить о таком, иначе оба могут сильно пожалеть. Ниджиро явно в плохом состоянии, и такие разговоры несерьезны, ему больно и он хочет ранить в ответ, задеть, зацепить, укусить и обидеть. Это нормально. Юки понимает. И был готов к чему-то такому, когда ехал сюда. Но вот к чему он точно готов не был, так это к тому, что они начнут его препарировать и тащить на свет вещи, которые Юки надеялся безвозвратно похоронить в себе шесть лет назад. — Чай готов. Он переносит кружки на столик. Туда же тащит и сладости, но садится не на диван, рядом с Ниджиро, а напротив. Им нужно держать дистанцию. В конце концов Юки старше, он должен нести ответственность за происходящее. Ниджиро, будто потеряв всякий интерес к разговору и своему собеседнику в целом, полностью сосредотачивается на игре, перебирает струны, вынимая из самых темных глубин души пронзительную мелодию, хмурится, поджимает губы, а потом вдруг усмехается и расслабленно прикрывает глаза. На его лицо ложится тень умиротворения, и он вдруг отчего-то кажется таким счастливым. Юки откровенно залипает, не до конца отдавая себе отчет в происходящем, просто в один момент замирает, забыв обо всем на свете, и смотрит на смену эмоций на чужом лице, не пытаясь понять, взаправду это все или банальная актерская игра. Чем бы оно ни было, Юки знает одно: пока Ниджиро такой, время замедляет свой бег и весь мир сужается до размеров дивана в чужой гостиной. Мир схлопывается, а Ниджиро становится центром вселенной. Мелодия прерывается, но Юки не сразу это замечает. Он отмирает только тогда, когда ловит на себе пристальный взгляд Ниджиро. Ловит и стремительно краснеет, понимая, как нелепо выглядит, когда так немигающе пялится. — Нравится? — Ты очень красиво играешь, — соглашается Юки и утыкается взглядом в кружку. Ниджиро кладет гитару на диван. — Спасибо. Но спрашивал я о другом. И ты прекрасно это понимаешь. Юки понимает. Именно поэтому так упорно не отводит взгляд от собственного отражения в чайной глади. Он не должен давать волю эмоциям. Не сейчас. Не при таких обстоятельствах. Не... пожалуй, не с этим человеком. Они ведь даже не близкие друзья. Хотя на съемках Ниджиро часто ведет себя так, будто между ними очень теплые и крепкие чувства. Они временами бесятся, как дети, Ниджиро постоянно лапает его и дразнит. И потом они оба смеются, словно стараются вернуть то время, которое давным-давно прошло, словно им хочется наверстать упущенное, хотя они оба понимают, что это невозможно. — Рё тебе не жалуется на меня? — Ммм. Многие жалуются. — Позволяю себе слишком много фамильярностей? — Да. — И поэтому ты тоже ко всем лезешь? — Да. Юки вздыхает. В самом деле ему частенько приходится «прикрывать» Ниджиро, начиная приставать к коллегам, будто это в порядке вещей, будто провоцировать друг друга между съемками — это часть их работы, будто такое поведение позволяет создать непринужденную обстановку, чтобы взаимодействия между персонажами выглядели достовернее. — Не понимаю, зачем тебе это. — Потому что я хочу тебя поддержать. — Это все еще не ответ. — Потому что мне не все равно. — И почему же? — Потому что я хочу знать, что ты не один, что, что бы ни случилось, рядом с тобой есть люди, готовые разделить с тобой любое безумство. — Съемки скоро закончатся. Хорошо, если пересечемся еще лет через шесть. А до этого времени сможешь снова забыть о моем существовании. — Не говори так. — Почему? Это же правда. Юки вздыхает. Отчего-то ему становится очень стыдно. И больно. В груди неприятно тянет, словно он в самом деле в чем-то виноват перед Ниджиро. Очень-очень сильно. — Я бы не хотел теряться на этот раз. — А в прошлый, получается, хотел. Юки прикусывает язык. В состоянии Ниджиро нормально цепляться к словам, нормально выворачивать смысл и нормально проявлять пассивную агрессию. Не нужно отвечать на это слишком эмоционально. Не нужно провоцировать. Не нужно вестись и говорить, не думая. — Тогда я не подозревал, что возникающие при взгляде на тебя чувства на самом деле серьезные. Я не предполагал, что так нужно и можно и что ты способен разделить подобное, что тебе этого тоже захочется. В девятнадцать ведь мысли совсем не об этом. — Зато в двадцать пять... — Да. Юки кивает. Сейчас Ниджиро почти столько же, сколько Юки было тогда, не то чтобы это в самом деле что-то значит, но теперь Ниджиро хотя бы условно сможет его понять. — Забавно. Наверно, ты прав. Как всегда. Ты ведь никогда не ошибаешься. И не можешь даже допустить, что твои умозаключения окажутся неверными. Не хотел портить мне жизнь? А может, я желал, чтобы ты мне ее испортил, может, я все эти годы только и делал, что мечтал о том, как бы ты сжимал мое горло, как бы обнимал этими огромными руками, как бы мне было тепло просто уткнуться носом тебе в грудь и почувствовать себя дома. Ты никогда об _этом_ не думал, Юки? Он качает головой. Нет, никогда. Ему даже в голову не приходило, что такое вообще возможно. Только не с ним. И не с Ниджиро. Он же точно нормальный. Без всяких этих сомнительных тяг к партнерам по съемкам. Так ведь? Или, получается, что Юки все-таки ошибался? Или это только провокации, попытки заставить признаться в чем-то грязном, постыдном, а потом смотреть, как Юки горит от смущения? — Как думаешь, — задумчиво тянет он, наконец отвлекаясь от созерцания отражения в кружке и переводя взгляд на Ниджиро, — сейчас это возможно? Наверстать упущенное тогда? — Потому что тебе меня жалко? Потому что синдром спасателя в башку долбится? — Ниджиро усмехается ядовито, но в его глазах царит удивительно болезненная пустота. Как в самом начале этого вечера. Весь прогресс откатился в ноль. — Тогда мне лучше оставаться одному и дальше. Так хотя бы не придется никого терять через время. Все предают. Все уходят. И это больно. Ты, блядь, даже не представляешь, как это больно. Так что в жопу привязанности. Лучше не иметь их вовсе, чем после собирать по кусочкам разъебанное сердце. Ниджиро не стесняется в выражениях, но кто Юки такой, чтобы запретить ему ругаться в своем собственном доме. Он молчит и только кивает. В каком-то смысле Ниджиро прав, по крайней мере прямо сейчас нет смысла пытаться его переубедить. Зато потенциальная причина его состояния этим откровением получает подтверждение: близкий человек причинил ему сильную боль, и теперь Ниджиро всеми силами открещивается от любых возможных контактов теснее рабочих. А может, что и от них тоже. — Ты можешь мне не поверить, но, если позволишь, я хочу остаться с тобой. Вот так просто. Без шансов на раздумья, без права пойти на попятную, без возможности быть понятым неправильно. — Да? Ниджиро бросает на него усталый взгляд и печально улыбается. Юки смотрит прямо в глаза и медленно, уверенно кивает. — Тогда сделай это. Сомкни пальцы на моем горле и поцелуй так, чтобы я задохнулся. Ниджиро откидывается назад, вальяжно развалившись, и смотрит на Юки выжидающе и насмешливо, словно хочет подловить на лжи в такой откровенный момент. Юки неуютно под этим взглядом, но он поднимается, обходит столик и останавливается у дивана. Он медлит, глядя на Ниджиро сверху вниз, но в конце концов наклоняется. Одной рукой уперевшись в спинку, пальцами другой Юки обхватывает шею Ниджиро и сдавливает, заставляя его открыть рот в попытке поймать немного воздуха, доступ к которому так внезапно стал ограниченным. Втиснув для устойчивости колено между ног Ниджиро, Юки наклоняется ближе и прижимается губами к губам, наконец исполняя одно из желаний, мучившее его долгие-долгие годы. (Пальцы во рту — совсем другой уровень интимности, до него еще далеко от той точки, в которой они оказались.) Поцелуй выходит долгим, смазанным, медленным поначалу, но с каждым мгновением становящимся все более несдержанным и горячим. Ниджиро впивается в плечи Юки так крепко, словно боится, что теперь-то он точно исчезнет, если не попытаться его удержать. Но Юки никуда не собирается уходить, даже когда поцелуй заканчивается, даже когда он падает на диван, впихиваясь между подлокотником и Ниджиро (потому что все остальное место занимает гитара), даже когда притягивает его к себе и обнимает покрепче. Они очень долго сидят молча, но теперь Юки не кажется, что он вязнет в минутах и тонет в безвременьи. Ниджиро цепляется за его одежду и шумно дышит в шею, пока не успокаивается совсем и не разжимает одеревеневшие от напряжения пальцы. — Вау. То есть ты правда..? — Да. Ниджиро сопит и кусает губу. Юки не торопит его, позволяя обо всем как следует подумать. Он не обидится, если Ниджиро откажет. Да, будет больно, но чего еще ждать от человека, который, обжегшись, дует на молоко? Тем более откуда Ниджиро знать, что Юки в самом деле его не предаст. Можно только довериться, а в таком состоянии, в котором он пребывает сейчас, это абсолютно нереально. — Юки... — М? — Останешься до утра? — Хорошо. Ниджиро кивает, чуть слышно хмыкает и тянет капризно: — Есть хочу. Ну совсем как Майки. Юки выдыхает с облегчением. — Приготовить тебе что-нибудь? Ниджиро недовольно дует губы и крепче вцепляется в Юки. — Нет, не вставай. Давай закажем доставку? И будем сидеть так, пока курьер не приедет. Юки теплее обнимает Ниджиро за плечи и ближе притягивает к себе. — Хорошо. Тогда заказывай. Телефон в кармане джинсов. Разблокируется по лицу, так что просто покажи ему меня, а дальше сам справишься. Ниджиро тут же лезет к Юки в карман, не забыв слегка облапать, будто из вредности или все еще пытаясь спровоцировать, действительно поднимает экран на уровень его головы и, почувствовав заветный виброотклик, погружается в процесс выбора сегодняшнего ужина. Юки даже и не думает шевелиться, просто утыкается носом во взъерошенную макушку и прикрывает глаза. Нет, конечно, он не рассчитывает, что вот сейчас все просто возьмет и резко наладится, но они сделали первый шаг. Дальше их ждет долгий и трудный путь. И они пройдут его вместе. Юки обязательно будет рядом. Так долго, как только это понадобится Ниджиро. Даже если всегда. Хорошо бы, если всегда.