Очнуться от грёз

      Произошло это всё, когда они допоздна заработались над делами, относящимися к политике правительства. Было уже далеко за полночь, все остальные сотрудники давно отправились по домам, и в здании кроме них: Бернарда, сэра Хамфри и его самого — оставалось лишь несколько слегка недовольных охранников. Честно говоря, Джиму, силящемуся разобраться со сложным вопросом, успешно ставившим его в тупик на протяжении всей прошлой недели, казалось, что его мозг вот-вот закипит.       Примерно в половине третьего он отошёл в уборную, в основном для того, чтобы на несколько минут смежить веки в темноте, а когда вернулся в кабинет, то был ошеломлён, обнаружив, что поздний час определённо повлиял и на Хамфри. Тот избавился от пиджака, развязал галстук и закатал рукава, обнажив предплечья. Джим всегда находил своего постоянного секретаря удручающе привлекательным, но влечение это было довольно легко игнорировать — при условии, что тот полностью и надлежащим образом одет. Новая, более неформальная версия Хамфри, выглядящая неофициальней, чем он когда-либо видел, пронзила Джима острым разрядом похоти.       Эта минута не должна была отличаться от любой другой: краткий момент слабости, который необходимо подавить и вернуться в строй. Но на этот раз Джим настолько утомился, что застыл в дверях на секунду дольше, чем следовало. Хамфри поднял на него вопросительный взгляд, их глаза встретились. Осознание вспыхнуло между ними, точно лесной пожар. У Джима мгновенно пересохло во рту. Хамфри знал, знал, и теперь его ждала неминуемая катастрофа.       Джим медленно вернулся к своему креслу — они сидели за длинным столом для конференций, чтобы удобнее разложить все папки. Хамфри пристально изучал его ещё одно долгое мгновение потемневшими глазами, а затем вернулся к документам с едва уловимой улыбкой, затаившейся в уголках его губ. Они продолжили бумажную работу, хотя теперь значительная часть внимания Джима явно сосредоточилась на чём-то не том.       Если бы они поработали ещё пару часов и разошлись по домам с рассветом, решив все тернистые задачи, вероятно, ничего бы не случилось. Джим с радостью бы спрятал голову в песок, и самое большее, что Хамфри сделал бы в ответ — несколько раз поддел бы его, будто шаловливый кот, прежде чем перейти к очередным прениям вокруг проведения в жизнь следующего политического решения. Всё бы осталось в рамках. Но произошло нечто иное, потому что минут через десять Бернард, не замечавший их молчаливого переглядывания, облокотился на стол и широко зевнул.       Он быстро подавил зевок, но урон уже был нанесён.       Хамфри перевёл на него взгляд — заинтересованный, будто у акулы, почуявшей каплю крови в воде:       — Устали, Бернард?       Тот, привычный к причудам Хамфри, выпрямился, изо всех сил стараясь выглядеть бодрым. Бернарду не сильно-то это удалось, пусть он и был на добрый десяток-другой лет моложе их обоих.       — Вовсе нет, сэр Хамфри.       Хамфри улыбнулся Бернарду гораздо любезнее, чем обычно. Но Джим сидел достаточно близко, чтобы рассмотреть его немигающий акулий взгляд и выражение лица человека, открывшего лёгкий способ заполучить желаемое.       — О, но в этом нет ничего страшного, Бернард.       — П-правда? — уточнил тот в замешательстве.       Бернард не глуп — понадеялся Джим — может, мальчику хватит ума избежать ловушки, в которую их заманивал Хамфри. Джим ещё не понял, в чём она заключалась, но знал Хамфри достаточно хорошо, чтобы чувствовать таящуюся опасность.       — Ну конечно, в конце концов, сейчас уже начало четвёртого, — Хамфри вовсю изображал великодушного шефа.       Затем он демонстративно взглянул на наручные часы и потянулся.       Вероятно, он сделал это специально, чтобы ещё больше обнажились предплечья. Джиму следовало сообразить, что не стоит пялиться, но в нынешнем сонном состоянии он всё равно попался.       — Полагаю, Бернард, вам лучше отправиться домой и лечь спать.       Тот поразился:       — Вы серьёзно?       В конце концов, обычно Хамфри был полной противоположностью великодушного начальства. Да, он защищал своих подчинённых, но при этом и не давал им спуска.       Ужасный план Хамфри начинал обретать очертания перед Джимом с большей ясностью.       — Хамфри, вы шутите?       — Не понимаю, чему вы удивлены, — ответил ему Хамфри слегка уязвлённо.       Если бы Джим не знал его, то, пожалуй, поверил бы, что он искренне оскорблён в лучших чувствах. Но глаза Хамфри сверкали озорством и надменностью...       — Я думаю, нам всем не помешает прерваться и продолжить со свежими силами новым рабочим днём.       — Ну, если вы уверены… — осторожно произнёс Бернард, будто ягнёнок, которому волк объявил о том, что он выиграл оплачиваемый отпуск. Он поднялся из-за стола. — Тогда я соберу бумаги.       — В этом нет необходимости, — сладчайшим голосом возразил Хамфри и уставился на Джима, которому его ужасный план стал ясен окончательно. Плевать Хамфри на усталость Бернарда, ему просто требовался предлог сплавить его, чтобы они остались в кабинете одни. — Давайте-ка мы с премьер-министром разок соберём всё сами. Вам домой добираться гораздо дольше, чем любому из нас, насколько мне известно.       Бернард непонимающе моргнул. Пусть он совершенно не осознавал волнующую и пугающую энергию, которая бурлила между его боссами с первого дня встречи — но даже так Бернард, очевидно, понял: что-то происходит.       — Вы… вам нездоровится, сэр Хамфри?       — Думаю, что да, — не без отчаяния вмешался Джим. Наверное, пытаться остановить безжалостный джаггернаут воли сэра Хамфри бесполезно, но утопая, он схватился за соломинку. — И, Хамфри, не думаю, что это целесообразно, учитывая…       — Уверяю, со мной всё прекрасно, — беззаботно перебил Хамфри, продолжая пристально смотреть ему в лицо. Улыбка Хамфри по-прежнему оставалась нехарактерно для него доброй, но чем дольше Джим наблюдал, тем чётче за ней проглядывала злая самодовольная усмешка, говорящая, что так легко ему не спастись. — Кроме того, я убеждён, что господин премьер-министр не захочет нагружать младшего государственного служащего ещё большим количеством работы под конец долгого дня. Наш премьер-министр верит в атмосферу равенства, а она подобного эгоизма не предполагает, не правда ли?       Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга. Хамфри — с прежней самодовольной уверенностью, Джим — с некоторой долей безнадёжности. Он чувствовал себя оленем, попавшим в свет фар, и это ощущение усугублялось тем фактом, что он был не то чтобы против. Что с того, что он нёсся к погибели? По крайней мере, его проклятие и гибель заключались в том, чтобы остаться с Хамфри одному.       — Премьер-министр? — спросил Бернард тихо.       Джим, наконец, сумел оторваться от Хамфри и обнаружил, что Бернард взирает на него с явным беспокойством.       — Я правда могу остаться и помочь вам собрать бумаги, если вы…       — Нет, Бернард, всё в порядке, — устало ответил Джим и с трудом удержался от того, чтобы потрепать его по волосам. Он немного сомневался, но измождённый вид Бернарда его тронул. Он готов пожертвовать собой, и пусть Хамфри вымещает недовольство на нём, а не на подчинённых. — Хамфри прав, мы сами здесь справимся. До встречи утром.       Бернард с явным облегчением встал из-за стола и одёрнул пиджак:       — Спасибо, премьер-министр.       Джим наблюдал, в некотором унынии, как Хамфри провожает Бернарда, выглядящего счастливее с каждым шагом, до дверей кабинета, где они, склонив головы, распрощались. Потом замок со щелчком закрылся, и они остались вдвоём. Сердце Джима билось уже где-то в горле. Стараясь успокоиться, он сгрёб в охапку побольше документов.       Хамфри, наслаждаясь пыткой, позволил этому моменту длиться и длиться. Но всё же он не собирался ждать вечно, раз дело шло о деликатном вопросе ничьей между ними. Вскоре он прошёл через комнату и навис над Джимом так, что это одновременно пугало и возбуждало.       — Господин премьер-министр?       Может, если получится прятать голову в песке достаточно долго, худшего удастся избежать? Джим хватал всё больше и больше бумаг, не вполне понимая, что на них написано, но зная, что это хоть как-то да отвлекает.       — Пришли, чтобы помочь мне прибраться, Хамфри?       — Не совсем, премьер-министр, — отозвался тот тише и проникновеннее, чем Джим когда-либо слышал, и собственнически накрыл его пальцы ладонью.       Они давно уже не дотрагивались друг до друга: рукопожатия остались в прошлом, с тех пор как они перестали ладить. Касание ощутилось шокирующе интимным, и Джим поймал себя на том, что почти невольно задержал дыхание.       — Вы разглядывали меня чуть раньше.       Обычно Хамфри ходил вокруг да около, пока окончательно всё не запутывал, но не сейчас. Джим нервно сглотнул и заставил себя всё же посмотреть ему в глаза, вместо того, чтобы выбрать из двух зол меньшее и просто выпрыгнуть из окна.       — Разве?       — Мы оба знаем, что да, — ответил Хамфри и улыбнулся. В этой улыбке не было ни капли вежливого притворства, только самоуверенная жестокость и пронзительное желание, от которых у Джима по коже пробежали мурашки. — Видите что-то, что вам нравится, господин премьер-министр?       — Хамфри… — взмолился Джим.       — Мои руки, возможно? — спросил Хамфри, не обращая на его мольбу внимания. Настоящий дьявол... И всё же Джима влекло к нему, несмотря ни на что. — Или, может быть, мои ключицы? Что-то другое?       Джим опять сглотнул, впадая в отчаяние. Со стороны Хамфри несправедливо дразнить его, зная, как это на него действует, но, наверняка, именно такое обращение он и заслужил.       — Хотите, чтобы я извинился перед вами, в этом дело?       — О, напротив, господин премьер-министр, — отозвался Хамфри слегка укоризненным тоном и склонил голову набок.       Он был слишком хорошо воспитан, чтобы в открытую насмехаться, но всё же поддразнивал, иначе немыслимо… Вот только интерес в его глазах по-другому истолковать не получалось. По всей видимости, оба они давно примеривались к достойному противнику.       — Могу ли я что-нибудь для вас сделать?       У Джима опять перехватило дыхание, и он уставился на Хамфри — как он надеялся, шокированно. Неужели его постоянный секретарь только что предложил себя вот так дерзко и бесстыдно? Не может же быть, чтобы за одну секунду между ними всё переменилось? Конечно же, на самом деле он не собирается ему сдаться?..       — Знаете, что мне в вас больше всего нравится, господин министр? — Хамфри нарушил затянувшуюся паузу.       Он взялся за подлокотники кресла Джима, несомненно развлекаясь, и развернул его к себе:       — У вас нет ни самоуважения, ни силы воли, и нет никакого намерения обзавестись ими. В общем, вы идеальный подарок для секретаря государственной службы. Вы легко поддаётесь манипулированию и не способны скрыть свои маленькие грязные желания: они у вас на лице написаны почти круглые сутки.       Ну, это уже чересчур! Даже если Хамфри правда так считает.        Джим, рассерженный и униженный (так, как он, по собственному мнению, и заслуживал), начал подниматься из кресла:       — Я не собираюсь сидеть и выслушивать ваши оскорбления…       — Разумеется нет, господин премьер-министр, у вас ведь нет ни малейшей склонности к мазохизму, — прервал Хамфри всё тем же саркастичным тоном и усадил его обратно.       Прежде чем Джим успел возмутиться подобным обхождением, Хамфри опустился перед ним на колени:       — Впрочем, не важно. Уверен, моему языку найдётся применение получше.       Джим едва не заскулил сквозь зубы, столь сильным был прилив возбуждения при виде Хамфри — особенно этой его вечерней небрежной версии — стоящего на коленях между его ног. Это уже было слишком: всё, о чём он грезил, исполнялось наихудшим образом.       — Хамфри…       — Маленькие грязные желания, помните? — произнёс Хамфри, смотря на него снизу вверх с ухмылкой. Его обычно аккуратно причёсанные волосы слегка растрепались, придавая ему дьявольский вид, от которого член Джима, наполовину отвердевший ещё в самом начале этого странного разговора, встал полностью.       — Не волнуйтесь, господин премьер-министр: если вы действительно хотите, чтобы я остановился — оттолкните меня.        Кисти Джима дёрнулись на подлокотниках, язык шевельнулся во рту, но на самом деле он был обречён с той секунды, как Хамфри заметил тот его взгляд в дверях. Джим остался настолько неподвижным и безмолвным, насколько сумел, пока Хамфри расстёгивал на нём ремень и ловко доставал его член из брюк.       Вытащив, Хамфри пару долгих мгновений свысока рассматривал его — твёрдый и пульсирующий в его ладони. Джима никогда не разглядывали так пристально, а ведь он был женат двадцать с лишним лет. Спустя немалое время Хамфри лишь приподнял бровь, не то впечатлённо, не то презрительно. Джим собирался обидеться — правда собирался! — но тут Хамфри наклонился и взял его член в рот.       Джим ожидал, что Хамфри будет хорош в этом занятии с самого начала: как всегда, окажется сверхъестественно талантлив в том, чтобы полностью его обезоруживать — но у того поначалу получалось неожиданно медленно. Несколько минут он просто ласкал языком головку члена, как бы привыкая к его вкусу, прежде чем двинуться дальше. Он медленно спускался ниже, будто бы обдумывая каждое движение. Даже когда он опустился до конца, дотронувшись носом до волос вокруг корня члена, он делал это со степенным вниманием к деталям, которое сводило Джима с ума вернее, чем любое нетерпеливое рвение.       Тем не менее, взяв в рот целиком, Хамфри, по-видимому, постепенно обрёл обычную самоуверенность. Он ненадолго остановился, давая Джиму ощутить, как плотно обхватывает его горлом, а затем соскользнул обратно до головки члена, едва не выпустив её из губ. Прежде чем Джим успел запротестовать, ощущая лишь, как член отчаянно пульсирует, Хамфри вновь склонился, задавая нужный ритм. Он решительно сосредоточился на том, чтобы полностью одержать над ним верх, как если бы тоже фантазировал на этот счёт раньше.       Джим застонал при этой мысли — тихо — но, как он ни постарался подавить стон, Хамфри услышал его всё равно, вскинул на него насмешливый взгляд, который не мог бы возбудить его сильнее, а затем — с непринуждённым высокомерием — ускорил темп. Он уделял дотошное внимание каждому дюйму, пока Джим не начал дрожать и поскуливать при малейшем его движении, совсем позабыв про гордость.       Хамфри, казалось, весь сосредоточился на том, чтобы окончательно разделаться с ним, с той же безжалостной решимостью, которая высоко вознесла его по карьерной лестнице. Он сосредоточил всё своё внимание на его члене: щекотал кончиком языка дырочку уретры, скользил вниз и вверх по стволу, сжимал губами основание, зная, наверное, как это сводит Джима с ума. Хамфри — настолько аморальный, невыносимый, абсолютно беспринципный... наконец-то иметь его вот так было истинным наслаждением.       Очень хотелось продержаться подольше, вынудить Хамфри хорошенько потрудиться над ним ещё, но — хотя воля Джима оставалась сильна — тело его предательски слабело. Хамфри спикировал на него в последний раз, вскинул взгляд тёмных, как полночь, глаз, и Джим ощутил, как пик блаженства несётся на него с мощью и скоростью товарного состава. Времени у него едва хватило на то, чтобы зажать рот ладонью — чтобы на шум не сбежались любопытные охранники — а затем он кончил, сильнее, чем когда-либо, в его горло.       После он почувствовал себя опустошённым, задыхающимся, обессиленным — в общем-то, как Хамфри всегда заставлял его чувствовать себя и раньше. Сам же Хамфри оставался безупречно собранным. Вновь поднявшись на ноги, он достал из кармана белый носовой платок. Джим, тяжело дыша, всё ещё с расстёгнутыми брюками, наблюдал, как Хамфри деловито сплюнул в платок и аккуратно вытер им губы. Джим уже был не столь молод, чтобы у него встал второй раз, но, чёрт побери, если при этой картине его член не попытался.       — Хамфри… — тихо позвал Джим, а потом решил, что лучше замолчать и действовать, чем дать себе волю и выпалить несколько глупых признаний, которые Хамфри потом с радостью использует против него. Он потянулся слегка дрогнувшими пальцами к пряжке ремня Хамфри. — Разрешите оказать ответную услугу?       Хамфри его руку отвёл — с безжалостностью и хладнокровностью — как Джиму следовало сделать несколькими минутами раньше.       И опять приподнял бровь, на этот раз с несомненным презрением:       — В этом нет никакой необходимости, господин премьер-министр.       Джим непонимающе моргнул, глядя на Хамфри снизу вверх, отчаянно желая сохранить хоть немного достоинства в этой плачевной ситуации.       — Вы разве уже?..       — А это не ваше дело, не так ли? — резко оборвал Хамфри, будто он повёл себя неуместно, а не задал абсолютно логичный вопрос.       Хамфри обошёл стол, одёрнул рукава рубашки и застегнул манжеты, снова в совершенстве владея собой.       — Уверяю: невоспитанный невежа, неумело хватающий меня, слабо соотносится с моими представлениями о хорошем времяпрепровождении.       Это было несправедливо — даже по меркам Хамфри. Джим изо всех сил старался не показывать, как его задели эти слова, но знал, что вряд ли преуспел.       — Ты позволил трахать себя в рот всего несколько секунд назад.       — Действительно, позволил, — непринуждённо отозвался Хамфри, снимая пиджак со спинки стула. Он расправил его, резко встряхнув, а затем надел поверх своей белоснежной рубашки. — Но это потому, что я предпочитаю получать удовольствие от обладания властью даже над самыми могущественными, в противоположность тому, чтобы отдавать власть, позабыв о собственном достоинстве. Думается, вам не помешает перенять этот подход.       — Это… — он прикусил язык в последний момент, когда Хамфри усмехнулся прямо ему в глаза. Да, Хамфри победил в этом раунде. Сам-то Джим понятия не имел, что они вели очередную дуэль, и отчаянно надеялся на нечто большее. — Что ж, значит, вы поступили как идеальный государственный секретарь, умеющий послушно проглотить всё, что вам приказано.       — Поправочка, господин премьер-министр: как идеальный государственный секретарь, сам определяющий, кто и кому приказывает.        Хамфри усмехнулся опять и одним плавным движением завязал и поправил узел галстука. В секунду он снова стал собой, сэром Хамфри Эплби, безупречным, едва похожим на того мужчину, что недавно стоял перед Джимом, на коленях, с его членом во рту.       — Доброй ночи, господин премьер-министр. Надеюсь, вы прекрасно сегодня выспитесь.       И с этими словами Хамфри его оставил. Оставил сидеть в кресле, со всё ещё незастёгнутой ширинкой, лихорадочно — как всегда — силящегося придумать хоть что-то в ответ.