Звёзды в кармане

Джим снимает его в одном из баров возле верфей, куда иногда уезжает проветриться от душной глуши Риверсайда. Ну как, снимает? Видит инопланетную экзотику за угловым столиком, берёт пиво для отмазки и начинает сужать круги, играя бровями и улыбкой, пока вулканец — это ведь вулканец? — не ловит его в прицел тёмного плотного взгляда. Наглости Джиму не занимать, но тут привычные подкаты могут дать сбой, поэтому он ещё немного тормозит у стойки, поигрывая поддельным идентификатором. Вулканец просто смотрит. Джим прихватывает пиво и идёт к столику, по пути убеждаясь, что взгляд сосредоточен именно на нём: — Нравлюсь? — брякает он, подойдя почти вплотную. В то же самое время, когда вулканец спрашивает: — Я вас заинтересовал? — Да, — отвечают оба одновременно. Джим смеётся так, что проливает пиво. Кусок пены отлетает прямо в зелёную массу на тарелке вулканца. Голос у вулканца густой и ровный, звучит, как механическая музыка. Интонации есть, окраски нет. Лицо тоже ровное — ни гримас, ни мимики. Красивое. Наверное. На самом деле Джиму всё равно — инопланетник со всей своей сглаженностью и незаинтересованностью выглядит как то самое райское яблоко, но в вакуумной упаковке. Надкусить не получится, разве что заглотить целиком. Чем дольше Джим на него смотрит, тем больше хочет. Уши. Пальцы. Ресницы. Цвет — неуловимый оттенок кожи. Сдохнуть можно. — Космос? — переспрашивает Джим. Смутно помнится, что он спросил, как вулканца занесло в их томную глушь. Томную — так и сказал, сам не зная, почему. А ответ почти не воспринял, концентрируясь на голосе и остальном. Понятно, что тот прибыл на верфи: больше тут делать нечего даже местным жителям, не то, что пришлым инопланетянам. — Полезное место, — откопав в памяти отголосок вопросительной интонации, продолжает Джим. Как на экзамене — насыпать побольше слов, а потом по ремаркам вырулить в нужную сторону. — Ископаемые, минералы. То, чего здесь нет или мало, а на других планетах полно. Контакты, опять же, — он подмигивает, — тоже польза, иначе как бы мы встретились? — Очаровательно, — после некоторой паузы резюмирует вулканец. По лицу никак не понять, попал Джим с ответом или нет. Похоже, вулканца тема тоже не особо волнует — больше он ничего не добавляет. Комнату наверху Джим собирался оплатить сам — его же идея. Но вулканец первым достаёт чип, равнодушно сообщив бармену, что проводит исследования. Ага, конечно, теперь это так называется. Но Джиму всё равно, он слишком занят, одновременно вешаясь на вулканца и стараясь не слишком распускать руки. — Лимон, — напоследок говорит Джиму бармен. Скотина. Джим назло улыбается ещё шире и следует за вулканцем в сторону лестницы. Тот, даром что инопланетник, в местной планировке разбирается вполне лихо. Даже знает, где и во что ткнуть, чтобы открылась запароленная дверь, и что делать, чтобы запустить климат-контроль. В комнате быстро становится сухо и жарко. И темно. Вулканец горячий, твёрдый и тяжёлый. При этом умудряется так разместиться в кровати, что Джим не успевает возмутиться, оказавшись вжатым в простыни. Наоборот, контакта почти сразу начинает не хватать. У вулканца всё другое. Кожа к коже — более тёплая, более плотная, и кажется непривычно гладкой, словно тщательно выбритая щека. Язык жёсткий — не шершавый, но близко, и, похоже, длиннее, чем у людей. Пальцы — точно более тонкие, чем у Джима, зато хватка прямо-таки стальная. Особенно остро это ощущается, когда Джим, стряхнув первое ошеломление, вспоминает про совесть и пытается вернуть хотя бы часть удовольствия. Бесполезно. Вулканец без усилий удерживает его руки рядом с бедрами, пока они целуются, а потом, когда переходит к шее, вздёргивает выше и одной ладонью прижимает к подушке сразу оба запястья Джима. Да так, что не выдраться. Джим не очень и старается. Ему хорошо, совсем хорошо — горячо, странно и страстно. Отдельные ощущения вливаются в общий жар; лёгкий поцелуй-укус в ключицу, более ощутимый — в плечо; рука в волосах на виске, и тут же на затылке — ногти чуть царапают шею. От места каждого касания по телу расходится новая волна. Эти волны призрачные, почти невесомые, но одна наслаивается на другую, и через очень короткую вечность Джим буквально пропитан кайфом. Даже переполнен — от любой ласки вздрагивает всем телом. Остатки соображения подсказывают, что пора брать дело в свои руки, иначе можно и голову потерять. Но руки не свободны, и Джим то ли бьётся в неумолимой хватке, то ли дрожит от наслаждения — уже сам не понимает. Распахивает глаза: ни черта не разглядеть — слишком темно и слишком близко. Зато у вулканца сбивается дыхание, и Джим внезапно думает, что тот не просто отлично его видит — вулканец доволен увиденным. Непонятно, откуда взялась эта мысль, но оборачивается она тяжёлой похотью. Только что Джим плыл в волнах эйфории, а теперь изнемогает от желания настолько сильного, что в паху скручивает по-настоящему болезненным спазмом. К счастью, вулканец реагирует мгновенно — несколько простых быстрых движений, и Джима накрывает, нет, кроет наслаждением. Плотным, концентрированным, и при этом ненормально долгим. Ничего общего с привычной разрядкой. И отходняк убийственный. В смысле, тоже ненормальный — до воздушной сахарной ваты в мозгах и розовых звёздочек перед глазами. Последней каплей становится шум в ушах, больше всего напоминающий удовлетворённое мурлыканье. Джиму, для которого крутизна секса измеряется временем, после которого можно повторить или одеться и свалить подальше — чем короче промежуток, тем круче — неожиданно хочет продлить ощущение. Распробовать. А потом — да, повторить, конечно. Правда, пока ему даже глаз толком не открыть, не говоря уже о каких-либо телодвижениях, или — упасигосподи — вслух высказанных предложениях. — Желаете продолжить? — негромко интересуется вулканец. Шёпот у него тоже ровный, хотя Джим в своём состоянии и не заметил бы, если бы не контраст с собственным ответом — позорно быстрым согласием. То есть, это можно было бы толковать, как согласие — при определённой доле воображения, потому что звук, который он издаёт, мало напоминает связную речь. А вулканцу снова нравится — Джим уверен. Хотя темнота прозрачнее не становится, и ни лица, ни глаз Джим не видит. Может, дело в осторожном, объятии — его так легко принять за бережное. А может, снова дыхание сбилось, а он просто не зафиксировал, хотя и уловил. Похоже, вулканец толкует согласие, как разрешение делать всё, что заблагорассудится. На рост и мышечную массу Джим давно не жалуется, поэтому слегка охреневает, когда его начинают вертеть и раскладывать. Он обязательно возмутился бы, но его ещё и гладят, и целуют, и заласкивают. Джим до сих пор полностью вытрахан, а теперь вконец плавится под умелыми касаниями. Ощущений так много, что в какой-то момент он не понимает, стоит у него или нет. То есть, стоит, разумеется — однозначно, стоит, но, кажется, реальнее всего в мозгах. Которых тупо нет — расплавились или испарились. Вулканец словно чувствует очередной накатывающий на Джима вал — на миг замирает, причём, в тот самый момент, когда Джим сдохнуть готов за возможность не останавливаться. Джим и не останавливается — рвётся всем собой, прижимается на голых инстинктах, обхватывает, растекается по… по всему. Кажется, Джима вырубает — дух захватывает, как в невесомости; сквозь сноп искр перед глазами на безумной скорости мелькает нечто. Счастливый сгусток кайфа, в который превратился его мозг, тупо скидывает зафиксированное на задний план. — Я должен идти, — говорит вулканец. Фраза действует, как хорошая доза ментола. Джим не видит, но чувствует, как прогибается кровать, а потом слышит, что вулканец начинает одеваться. На миг становится прохладно, хотя жара в комнате адская. Истома ослабевает, но полностью не уходит. Джим очень занят — старательно молчит, чтобы дать возможность вулканцу первым спросить, могут ли они ещё встретиться. Перевозбуждённый и расплавленный мозг с трудом регулирует обороты, возвращая видимость нормального мышления. Почти удаётся: до Джима доходит, что вулканец не спросит. Более того, судя по случайно увиденному, именно этого он и хотел — одноразового, ни к чему не обязывающего траха. — Охренеть, — от души веселится Джим. — Я стал зарубкой на кровати у инопланетника! Ты хоть вулканец? Я правильно понял? А вот темнота недовольна — каким-то образом Джим это понимает, но не в состоянии прекратить улыбаться. — У вас очень динамичный разум, — помолчав, говорит вулканец. — Прискорбно, что вы рассматриваете Космос, как ячейку в камере хранения полезных вещей. Звёзды нельзя положить в карман. Джиму слишком хорошо, чтобы спорить или доказывать свою точку зрения. Да и не с кем спорить — Джим чувствует, что остался в комнате один. Вулканец ушёл, не попрощавшись. Следующие несколько дней Джим считает, что удачно попал: если межвидовой секс так хорош, то — да, космос полезен не только торговыми отношениями и ископаемыми. Пусть и не настолько, чтобы разделить тягу вулканца к безграничному пространству, отбирающему у таких как сам Джим всё хорошее. День за днём ощущение чужого присутствия понемногу стирается из памяти, и становится пусто. Затем пустым становится всё. Джим не настолько жалок, чтобы болтаться у злополучного бара в надежде снова встретиться с вулканцем. К тому же, тот наверняка уже свалил — назад, к своим звёздам. Которые «нельзя положить в карман». С чего бы вдруг? Звёзды — да, пока нельзя, в отличие от планет вокруг них. Но это ресурс, а Джим верит в человечество; кто-нибудь обязательно разберётся и со звёздами. Уже понемногу разбираются. У Джима нет причин любить космос, скорее, наоборот. Вот только тоска, посеянная вулканцем, не проходит. Уже невозможно вспомнить, как это было — прикасаться к другому напрямую, только смутное ощущение, что сверхъестественно прекрасно. Умом понятно, что со временем должно отпустить, но пока больше похоже на ломку после тяжёлой наркоты, на которую подсаживаются с одного раза. Джим даже имени его не знает. Не спросил. Джим пьёт, трахается, снова пьёт, ввязывается в потасовки, а потом опять пьёт. Жизнь не слишком его баловала, Джим привык не ждать, а брать, но теперь всё сложнее — он сам не понимает, чего хочет. После очередной драки его находит Пайк, делает предложение застающее Джима врасплох. Как песня из детства: мотив знакомый, а слова-то, оказывается, не совсем те. У Пайка это долг, принципы, ответственность. И ещё знаменитый отец — куда же без него. В речь Джим вникает поверхностно, тем более что слышит за ней другое, сказанные другим голосом. С задушевной беседой Пайк сворачивается быстро. С ультиматумом — ещё быстрее. После его ухода Джим тоже не особо раздумывает; берёт мотоцикл и отправляется к верфям, туда, откуда всё началось. Ночное небо подмигивает звёздами, которые могут стать не ресурсом, а целью. Неужели всё так просто? Цель действительно нельзя положить в карман. К ней можно стремиться, о ней можно мечтать, её можно даже любить. И тосковать в отсутствие. Джим тормозит слишком резко. На короткий миг он внезапно вспоминает, почти вживую чувствует, как ощущается край чужого сознания. Чужого, но не чуждого, особенно теперь, когда он понимает. Впереди высится недостроенная громада межзвёздного крейсера, под ногами оседает поднятая резким торможением пыль. Джим выдыхает пустоту и вдыхает предрассветный воздух. Fin