Восьмой грех

Николас далеко не всегда был человеком набожным. Выросший в детском доме при церкви, он наслышался от воспитательниц достаточно историй про важность религии и то, что главное предназначение человека — это быть рабом Божьим. Николас никогда не отличался терпением. Ему было сложно усидеть на одном месте, поэтому он тратил свою энергию на что-нибудь эдакое: то зажигалку у воспитательницы украдёт, то очередного мальчишку курить научит, надеясь себе друга в этом гиблом месте таким образом найти. Он, в общем-то, старался никому сильно не докучать. Когда взрослые были в плохом настроении, Николас это чувствовал и даже вёл себя не так шумно. С мальчишками, чего уж таить, у него всё никак не складывалась долгая дружба. Но Нико не расстраивался. В конце концов, он нашёл себе Ливио — тихий мальчик, за Николасом всё время хвостом ходит. Это, к слову, ничуть его не раздражало. Время шло, он достаточно сблизился с Ливио, неизменным оставалось одно — молитвы. Что бы ни случилось в детском доме, воспитательницы повторяли свои молитвы как некую мантру. Николас слушал и запоминал. Слова, а после строчки, хоть и не придавал этому особого смысла. Смысла, который вкладывали другие в свои молитвы. Одна милая женщина сказала ему, что молитвы должны быть искренними, необязательно от балды выученными. Наоборот, их лучше говорить от чистого сердца, когда хочешь, чтобы Бог тебя услышал. И с тех пор Николас молился, не зная, слышит ли его тот самый Бог. Молиться приходилось часто, особенно когда он находился на распутье и не слишком светлые мысли посещали его наивную детскую голову. С Оком Михаила многое изменилось. Николас больше не был тем маленьким мальчиком, в чьих тёмно-карих глазах огонёк озорства горел, разгорался. Он, признаться, перестал себя чувствовать кем-либо в принципе. Когда всё это началось? Кажется, когда его в прямом смысле разобрали по частям и собрали из него нового Николаса. Более идеального Николаса, который не боится боли и идёт всегда на шаг впереди самой смерти. Николаса Карателя, если быть точным. Но привычка молиться как была, так и осталась. Он делал это мало. Реже, чем в детстве. Лишь в моменты, когда дикий страх — по-другому это чувство довольно сложно назвать, учитывая то, что препарат, которым религиозные фанатики пичкали его до посинения, даёт неуязвимость — за собственную жизнь застилал его глаза настолько, что вопить хотелось отчаянно. Сейчас он находится на распутье, не иначе. Ведь слишком поздно понимает, что перед ним находится не Бог, которому он большую часть жизни слепо отдал, служил ему верой и правдой, как пёс, на которого ошейник надели и тут же на короткую цепь посадили, читал священные молитвы, путаясь в строчках Библии, тщетно пытаясь добиться расположения Бога, а сам Дьявол. Или одно из его воплощений? По правде говоря, Николас не был до конца уверен, ведь раньше он представлял его совершенно по-другому. Николас знает, что у нормального человека вид Дьявола должен вызывать лишь отвращение. Он, вопреки всем моральным принципам, действительно считал его красивым. Однако сомнений в том, что это был именно Дьявол в своей самой ужасной личине почему-то не возникало. Дьявол имеет ледяные глаза, не менее холодное тело вместе с острыми чертами лица и, конечно, издевательской улыбкой. Последнее увидеть далеко не всем живым дано, но едва ли можно сказать, что Николасу в этом плане повезло. Дьявол улыбался, когда ему что-то нравилось. А нравилось ему ни много ни мало — убивать неугодных людей и прибирать к рукам то, что убить было нельзя. Прискорбно, но Каратель сразу по двум пунктам попадал: преданностью верной псины не отличался и сломать его волю было не так просто. Пули дробили его кости, а он вставал, превозмогая боль, скалился в лицо смерти отрадно, пока живительный препарат растекался по его телу, мешался с кровью, восстанавливая мёртвые ткани клеток. Николас был идеальной боевой единицей, который мог справиться с целой армией. Препарат — его спасение и его погибель, что годы жизни отнимала нещадно. Кто знает, когда счётчик подойдёт к концу. Что он будет чувствовать? Сожаление из-за того, что прожил свою жизнь зря? Нет, вероятно, ничего. Разве что только смирение — будучи живым, он за самое ценное, что есть у человека, не цеплялся. Не видел смысла. Дьявол далёк от всего святого, что хранил в своём сердце Николас. Ему плевать на чужие молитвы, и имя его — Найвз. Людской кровью и страданиями пропитан тот путь, который он всегда выбирает, желая достичь совершенно идеального мира. Того, чего достигнуть было нельзя. Вульфвуд не раз об этом ему говорил, но Найвз не хотел слушать. Упёртости одному и второму было не занимать. Правда Найвз в своём желании и нежелании действовать был слишком импульсивен. Тот близко никого к себе не подпускал, тем более людей, тем более Николаса. Конечно, он был всего лишь грязным человеком — одним из людей, чьих прикосновений Найвз, наверно, боялся или испытывал чувство, почти соизмеримое со страхом. Но также он был отличным инструментом. Им можно было управлять, пускай поначалу Вульфвуд сопротивлялся, и по кирпичикам выстраивать идеальный мир, точнее его подобие. Всего лишь игрушка, которой не дано сломаться в руках не то создателя, не то ребёнка. Николас чаще всего молчалив. Не привык он словами пустыми разбрасываться. Дьявол, вопреки этому, хочет услышать его голос. Растекаются по всей стене твои мозги. Очень разозлился на тебя, ты уж прости. Сотый раз во сне я наблюдаю твой конец. И не так уж страшно, в самом деле, умереть. Ножи из спины Найвза появляются медленно. Они плывут, почти растворяясь в пространстве и времени. И можно было бы подумать, что они не представляют никакой опасности, если бы Вульфвуд не видел и не знал, как эти самые ножи отрывают у людей их конечности, головы. Зрелище тошнотворное, бежать от них бесполезно. Он пистолет не успевает достать — ножи оказываются быстрее, врезаются в Николаса без предупреждения, не щадя его человеческое тело. Колени машинально подгибаются. Пиджак моментально пропитывается алой кровью. Тело слишком явно реагирует на резкую боль, что причиняют острые лезвия. Кажется, что они везде. Достанут Вульфвуда где угодно, как бы он ни старался от них спрятаться. Найвз нарочно пускает их в разные стороны, задевает самые больные места, не заботясь о том, что Николас от этого лишь быстрее сознание теряет. Ножи начинают своё движение вновь, отчего Николас не может сдержать вымученного крика-вздоха, несмотря на то, что душой понимает: истязателю нравится слушать все звуки, которые он издаёт. Поэтому Вульфвуд пытается вести себя тише, но тщетно. Он лишь до скрипа сжимает челюсть и изредка кусает губы в кровь. Во рту ощущается вяжущий металлический привкус, который сплюнуть всё никак не удаётся. Лезвия в прямом смысле проходят насквозь, рискуя не оставить на нём живого места. Николас даже в ушах чувствует бешеный стук собственного сердца, пока Найвз продолжает терзать его тело. Что-то распирает его изнутри, почти рвёт на части, р а з р ы в а е т . А может, это лишь игра больного сознания, которое давно уж не спасти простыми пробирками с лекарством? Может, ему привиделось всё это, как тогда, на операционном столе? Но нет, ножи реальны. Он чувствует каждый в своём теле. Чувствует и считает, чтобы окончательно не выжить из ума. Не лишиться и без того шаткого рассудка. Один расположился в его правом плече. Другой — в левом, чуть ниже первого. Третий, кажется, полностью проткнул его левую ладонь, ведь на белый пол прямо по пальцам стекает кровь. Четвёртый новые раны на груди тщательно чертит. Даже губительные свинцовые пули, проникающие в самую глубь человеческого тела или и вовсе пролетающие сквозь него, причиняют намного меньше боли, чем чужие острые лезвия. Ещё немного, и Вульфвуд, кажется, потеряет связь с реальностью. Возможно, это будет последний раз, если он срочно не предпримет хоть что-то. Поэтому свободная рука плавно тянется к пробирке с лекарством. У Карателя почти получается её достать, но очередное лезвие по лицу его полоснуло, рассекая бровь. Кровь застилает глаза, делает взгляд совершенно неясным. Он на пол, тяжело кашляя, оседает. Не валится в ноги своему мучителю лишь потому, что ножи продолжают нещадно тянуть его вверх, не давая потерять последние силы. Но и они так или иначе подходят к концу. Только не сейчас, только не здесь, только не с этим монстром. Надоело плакать, надоело мне страдать. Всё равно не выйдет свою смерть предугадать. В этот момент тело перестаёт окончательно его слушаться, и Николас обмякает почти беспомощно, переставая смерти и воли Дьявола противиться, что не скрывается от высокомерного взгляда последнего. Он замолкает, стараясь дыхание восстановить и перестать кашлять кровью, закрывает глаза, ведь больше не в состоянии держать их открытыми. Наклоняет голову, казалось бы, полностью принимая своё поражение. — Salva… et… serva… — одними лишь губами шепчет, не надеясь услышать ответ. Он, вероятно, и не услышит его, потому что звон в ушах стоит невыносимый. Лезвия больше не ощущаются как нечто инородное, а мгновения жизни тотчас вытекают из него, как из разбитого сосуда. Ведь пуст стал тот кувшин, в котором ещё недавно жидкость неутомимо плескалась — доходила до краёв, но никак не выливалась. Однако по сосуду трещина пошла, разрушившая его до конца и вылившая жизнь. — Pulchra ut Luna, — звучит как раскатистый гром среди ясного неба. Слабая улыбка расцветает на лице Найвза. Оно идеальное, без единого изъяна, неровности, как и всё, что принадлежит его обладателю, лишённого эмпатии к людям. Николас его не видит, но чувствует сквозь мутную пелену наваждения предостаточно. Найвз прикасается к нему. Чужие холодные пальцы скользят сначала по лицу, затем опускаются к шее, оставляя новые следы. Он руки, не брезгуя, пачкает в человеческой крови, слегка приподнимает подбородок Карателя. С детским интересом рассматривает сломанную игрушку перед собой, любуясь и желая этот момент надолго у себя в голове запечатлеть. Он крепко сжимает чужую шею, постепенно убирая лезвия прочь. Сердце Николаса буквально пропускает удар, когда в его рот вливают живительный препарат, после чего оно начинает стучать с небывалой скоростью от того, как быстро срастаются кости, ткани, прочие внутренности. Ощущается просто отвратительно. Больнее, чем ножи, но не взгляд ледяных глаз, ведь раны от него не затягивались даже после принятия лекарства. Тело разбирают и собирают заново. Николас дышит часто, отчаянно хватает воздух ртом, как рыба, выброшенная на сушу, надеясь набрать его побольше в свои лёгкие, пока Найвз молчаливо наблюдает за этой картиной. Лицезреет, как тот, кто должен был умереть от рук Дьявола, воскресает на его глазах и выдаёт, пожалуй, самое невинное, что можно услышать из его уст. — Ты красивый сейчас, Каратель. Николас не отвечает. Он почти всегда молчит, игнорирует липкие от крови и холодного пота пряди волос. Не озлобленным, а безразличным взглядом упирается в Найвза, на лице которого всё ещё играет едва заметная усмешка, ведь Дьяволу хватает и такого внимания не до конца смертного человека. И нестрашно, в самом деле, сотни раз умирать и возрождаться.