Спокойной ночи, командир

      Ливень барабанил глухо и громко. Монотонные звуки пробирались в расщелину потолка пещеры, в которой они разбили лагерь, гулким эхом отскакивая от влажных каменных сводов. Изредка дождь подхваченный порывом дикого ветра проникал под своды, разбивался о плотную ткань шатров. Капли шипели, падая на красные угли догорающего костра. На сердце у Бьянки было неспокойно, уснуть никак не выходило. Сквозняк бесцеремонно забрался под шерстяное одеяло и прошёлся ледяной рукой по привычно распахнутой груди. Она вздрогнула, поёжилась, перевернулась на другой бок, запахнулась, натянула одеяло до самого носа. Закрыла глаза, в безнадёжной попытке уснуть. На мгновение, одно единственное мгновение провалилась в сон, но этого мгновения хватило, чтобы вскочить с матраца в холодном поту. Она поднялась, накинула стёганую куртку и вышла. Прошлась по пустым тропкам полу пещеры, в расщелине можно было увидеть звезды. Ветер гулял в этих местах, заставляя её дрожать от сырого холода. А, быть может, дрожать её заставляло совсем другое. Воспоминания. Прошлое, которое никак не хотело оставить её в покое. Дождь отбивал ритм, напоминающий ей звуки боевых барабанов, когда две армии сходятся в ожесточённой схватке. Звёзды, словно маленькие точки-костры биваков многочисленного войска, на которых смотришь издали и понимаешь, что враг слишком силён и завтра тебя не ждёт ничего кроме смерти в безнадёжной попытке защитить свой дом от наглого вторжения. Оказавшись у входа в шатёр Роше, она остановилась, задумалась, но все же вошла. Командир сидел за столом, свеча выплакала достаточно воска, чтобы понять — он даже не пытался спать. Рядом бутылки, голова опущена, он что-то читает? Или просто склонился от тяжёлых мыслей? Бьянка стояла в нерешительности, она не хотела мешать ему, однако было слишком больно осознавать, что он вновь топит свою боль в вине. — Командир? Роше едва заметно вздрогнул, вздохнул и повёл плечами. — Ты же сегодня не в патруле, какого черта, Бьянка, зачем ты шляешься по лагерю вместо того, чтобы спать? Он не повернулся. Голос его был хриплым. Бьянка сложила руки на груди, и отвела взгляд. Роше повернулся, сжал губы, нахмурился. — Ладно, прости, — неожиданно тихо и надломлено — непривычно для грозного командира. — Что тебя беспокоит? Бьянка не находилась с ответом, все так же смотря на трепещущие тени от свечи, что играли на каменном полу. — Будем и дальше в молчанку играть? Теперь уже вздрогнула она, собралась, подошла, посмотрела ему в глаза дерзко, смело, решительно, как привыкла. — Я беспокоилась о тебе. Она взялась рукой за горлышко бутылки, сжала грубые мозолистые пальцы, пальцы воина, а не юной девушки, которой она являлась. — Хватит пить, Роше, или зелёные черти заберут тебя раньше, чем мы прогоним Нильфгаардцев. Он криво усмехнулся, сплёл пальцы, в тёмных глазах его танцевал огонь. — Бьянка... — Нет, ты не понимаешь. Я... — Я не пил, Бьянка. Она остановилась. Окинула взглядом бутылки, действительно — целые. Заглянула под стол и рядом. Хмыкнула. — Мне приятно, что ты заботишься о моей печени, но будь добра, иди отдыхай. Я почти в два раза тебя старше, могу как-то позаботится о себе. Бьянка нахмурилась. — Ладно, садись. Она опустилась на деревянный ящик. — Скажи мне, что тебя беспокоит? — Да ничего особенного, — отмахнулся Роше. Бьянка нахмурилась ещё сильнее и ещё более скептичнее. — Я мужчина, Бьянка, мне не пристало плакаться в женский подол. — У меня подола нет, — улыбнулась Бьянка. Роше впервые повеселел. — Действительно. В этом шатре было так же холодно, как и в остальных. Такой же сквозняк, и абсолютно такая же сырость, запах плесени и затхлости. Но отчего тогда стало тепло? — А ты? Ты же не просто шляешься здесь добровольцем, чтобы бдеть сухой закон? По её спине пробежали мурашки от ветерка, что вздёрнул полы шатра и ускользнул по её ногам. — Я... сегодня... опять был кошмар. Роше скривился, сжал кулак. — Тот самый? — Тот самый. — Я лично убью всех белок, когда разделаемся с Нильфгаардом. Ни одна мразь не получит пощады. Бьянка изменилась в лице, накрыла его кулак ладонью, сжала. Роше взглянул на неё, утратил жёсткость и гнев, он был обеспокоен и очень устал. — Теперь ты, что беспокоит тебя? — прошептала Бьянка. Роше отвернулся, в глазах его снова танцевало пламя. — Ублюдок. Горькая улыбка, больше похожая на судорогу искривила его губы. У Бьянки упало сердце. Опять. Он опять вспоминал. — Ублюдок, да? Вот такой настоящий я. Бьянка, скажи мне, я ведь действительно засранный ублюдок? Она молчала. Во рту резко пересохло. — Да, знаю. За всю свою жизнь я только и делал, что убивал, и продолжаю убивать. — Но это война! На войне по-другому нельзя! — От этого не легче. Да и тогда, давно, когда ещё не было войны. Ты думаешь я занимался чем-то другим? Был купцом и бакалейщиком?       Поганый ублюдок. Bloede dh’oine, как говорят белки. Да, прекрасное обозначение для меня, того, кто никого не спас, того, ради которого мать стала шлюхой, того, кто не оправдал надежд, не смог защитить короля, не смог спасти родину, того чья жизнь так и не стала стоить даже паршивый медяк. Прости, Бьянка, я слишком разошёлся, как плаксивая баба ей-богу, самому противно. — Неправда. Роше не повернулся, будто и не слыша её вовсе. — Неправда — повторила она громче. — Ты спас меня, спас меня... помнишь? Он помнил. Взглянул. Замер. Его полуприкрытые веки отражали многолетнюю усталость, под глазами залегли тени недосыпа. — Прости, Бьянка... Знаешь, — он опустил голову и печально улыбнулся, — ты ведь единственное, что у меня есть. Единственный по-настоящему дорогой человек. Семья? Я не знаю что такое семья. Но... — Роше осёкся, — а, холера, забудь. Вроде не пил, а тянет нести всякую чушь. Бьянка сощурилась, ей стало грустно, больно, одиноко. Словно все его переживания на долю секунды стали её собственными. Роше невидящим взглядом смотрел на её ладонь, все ещё сжимающую его уже расслабленный кулак. Бьянка сцепила пальцы на его руке ещё сильнее, наклонилась, поцеловала в краешек губ. Роше, что до этого прибывала в задумчивости обернулся, взял её свободной рукой за плечо, отстранил. — Я понимаю, что тебе нужен мужчина, но я не могу, Бьянка... Её лицо перекосилось от боли, словно он хлестанул её по щеке нагайкой. — Мне не нужен просто какой-то мужчина! Мне нужен ты, Вернон. И никто больше. Да, сейчас не время и не место... Но возможно в нашем прогнившем мире, полном низости, подлости и жестокости, в этом грязном солдатском биваке найдётся место... высокому чувству. Он посмотрел в её глаза. В её прекрасные голубые глаза. Те самые, что всегда смотрели на него по-другому, не так, как другие. Не с пренебрежением, не с надменностью, не с тайным превосходством. Её преданные, ярко-голубые, будто светящиеся ясностью во мраке глаза. Она была готова умереть за него, он это знал давно, но не думал, что Бьянка может испытывать к нему... — Может и найдётся, но явно не в этом шатре. Роше отстранился от Бьянки. Она сжала кулаки на коленях. — Роше, хватит клеймить себя, хватит. — Пора спать. — Нет! Бьянка порывисто встала, обняла его за шею, прижалась губами к его губам. Неумело, грубо как ребёнок. Зажмурилась, впилась пальцами в кожу, не хотела чтобы он опять оттолкнул. Словно это могло его остановить. Остановило. Роше не закрывал глаз, он увидел, как что-то блеснуло в уголках сомкнутых век. Он обнял её. Ответил на поцелуй. В тот же миг Бьянка залилась румянцем, то ли от слез, то ли от чего-то другого, белые шрамы стали ещё белее и отчётливее. Воздух закончился, она отодвинулась, по щеке скользнула одинокая слеза оставляя влажную полоску. Роше стёр влагу большим шершавым пальцем. Кожа её была мягкой, он вложил в этот жест столько ласки, насколько был способен жестокий, вспыльчивый и грубый командир Синих Полосок. — Бьянка, ты не обязана, только потому что когда-то... — Я знаю. Я и не поэтому. Я просто, просто... — Я все равно не смогу. Она опять поцеловала его. Пылко, порывисто, жадно, словно мечтала об этом всю жизнь. — Это не главное. Совсем не главное. Роше, почему ты меряешь все только одним действием? — Не знаю. Просто так сложилось, что в нашем мире только две главные жидкости, которые будоражат и возбуждают в людях интерес: сперма и кровь. Он криво усмехнулся. Бьянка нахмурилась. — Глупо так думать. — Ты веришь в эльфские сказки про истинную любовь? — А может и верю, — с вызовом бросила Бьянка, — но ведь в людских легендах она тоже есть. — Легенды и сказки — это просто легенды и сказки, — Роше сказал это так, словно констатировал факт, с которым сам был не согласен. — Может быть, — Бьянка без смущения заглянула ему в глаза, — но знаешь что может сделать сказку реальностью? — Что? — Вера. Если ты веришь в неё. Искренне веришь. — А ты веришь? — Верю. Роше опустил голову. Бьянка села на письменный стол. Молчали. Снаружи завывал ветер, было слышно как трепыхаются штандарты и знамёна. — Знаешь, я ведь... я ведь до сих пор боюсь. — Этого? — Этого. — Я ничего тебе не сделаю. — Я знаю, — она мягко улыбнулась, — но с тобой я не боюсь. Хочешь я отдам тебе всю себя? — Не хочу. Бьянка, эта дурная привычка самопожертвования тебя до добра не доведёт. Она вновь улыбнулась, ещё шире, ещё счастливее. Выпрямилась, обняла его, одной рукой зарываясь в короткие мягкие волосы, прижала к груди. — Я хочу жертвовать всем ради тебя, когда я жертвую, я получаю намного больше. Знаешь же, что вода, которая не отдаёт, становится тухлым болотом? Роше молчал, а Бьянка говорила, точнее, шептала. Ласково. — Ты ведь тоже жертвуешь собой. Ради Темерии, ради солдат, ради народа. Так недолго отдать последнюю каплю. Кто-то же должен восполнять траты, разве нет? Кто-то должен отдавать что-то и тебе. Она мерно поглаживала его волосы. Коснулась макушки щекой, вдохнула запах его кожи, едва уловимой, тёплый, индивидуальный, с примесью пота, пепла и крови. Ощутила, как грудь холодит гуляющий в шатре сквозняк. Влажная кожа быстрее замерзает. Она сомкнула губы, умиротворённо улыбнулась его теплу, его рукам на своей талии и спине. Роше не дрогнул, не издал ни звука, но она чувствовала, как капля скользнула по солнечному сплетению и остановилась во впадинке живота. Он сжал пальцы на её спине. Молчал. Сейчас нужно было помолчать. Счастье, как и печаль любит тишину, правда? Как и любовь. Любовь тоже любит тишину. Не любит громких слов, пылких признаний. Не любит фанфар и пафоса. Не любит помпезности и щеголяния напоказ. Любовь — тайна. Тайна между двумя людьми. Молчание. Чувство. Самоотдача. Жертвенность. Тайна любит тишину. Свечи дрожали, плакали, ветер завывал, ливень барабанил. Раскат грома раздался где-то вдалеке. Свет молнии не проник под своды укрытия. — Бьянка? — Да? — Ты останешься со мной? — Останусь. — Сегодня? — Сегодня. — Надо выспаться. Завтра трудный день. — Надо. — Пойдём спать. Возможно, сегодня у нас не будет кошмаров. Она улыбнулась. Поцеловала его в висок, прижалась. Отстранилась. — Можно я обниму тебя? — Да. — Ты тёплая, знаешь? — Откуда? — Теперь знаешь. — А ты нежный, знаешь? — Откуда? — Теперь знаешь. — Шельма. — Бывает. — Бьянка? — А? — Я верю в сказки. Она не ответила, но он почувствовал — улыбнулась. — Спокойной ночи? — Спокойной ночи, командир.