застрели свои чувства

— нет, солнце, не так. кир плохо скрывает весь тот негатив, что током ютится у него под пальцами еще с рождения. не было причин, не было смысла. люди — слепые и мерзкие насекомые, понимающие очевидные вещи лишь после поездки билетом в один конец. лицом до асфальта. сереже хочется уебать со всей силы, заломать руки и медленно, почти нежно, ломать шарнирные колени. но нет, так нельзя. — прикладом к плечу, не на плечо. сережа абсолютно такой же. слепой и бесполезный в глазах кира. он не вызывает положительных эмоций, какого-то подобия трепета и даже фантомного ощущения наполненности. пустой, блять. пустой, оттого — глупый и невинный. кир не хочет ворошить чужих тараканов, не хочет строить холодный шалаш под названием «дружба». люди — запрограммированный цикл. они не дают сбоев, не сходят с четко установленного пути. все на одно лицо, проще говоря — серое месиво на лобовом стекле. кир цеплялся за всех, но никто не пытался ухватиться за него в ответ, и тот самый ответ нашелся сам по себе. — расслабь мышцы, смотри сюда. целься и стреляй. — а.. у меня левый глаз лучше видит чем правый, можно им как-нибудь? — сука, да ты заебал. ебашь уже. черт его побрал выбрать именно сережу. его на тремор пробивает. нулевые мышцы из последних сил пытаются удержать калаш, паника закладывает уши, и чужое спокойствие неприятно обволакивает мозг. хочется кричать, но не понятно из-за чего. глухой лес, окраина города — так что тебе мешает? кир, наверняка скалящийся сквозь беспросветный кокон волос. он ждет, а сережа боится проебаться. в который раз проебаться в этой сраной жизни, где ни разу не выходил победителем хотя бы наполовину. хотя бы на четверть. и потому он стреляет. чуть не роняя себе на ноги ружье, неуверенно слизывает соленый предвестник страха и жмурится. — ну вот, блять. а ты боялся. белоснежная ака уже бесполезная голова манекена катится к ногам сережи, собирая по пути весь спазм и мусор. не очень приятно, когда твой череп безвозвратно прошибает пуля. сережа не уверен ни в чем, но это кажется ему очевидным. — давай еще раз. сережа подрубает автопилот, ведь знает, что вывозить уже не получается. кир — проклятая материя, и понял он это слишком поздно. слишком поздно полез вчитываться в бесконечные строчки договора. слишком поздно осознал, что оставил под текстом не только свою подпись, но и всего себя разом. его аура — солнечное затмение. сережа — солнцестояние. не яркое, не игривое. сережино солнцестояние — жертвоприношение, безудержная отдача богу и потеря рассудка. они точно не подходят друг другу, но сережа продолжает смотреть на губы и перенимать все привычки. его тело сгорает под вечер, его разум в муках. по ночам он переваривает прожитый день и ненужные слова, нарабатывая язву. по ночам он тянется к звездам и отрезает кучки облаков. из раза в раз одно и то же. даже фраза «чувак, нам осталось меньше месяца» стала обыденностью. он абсолютно точно понимает, что его ждет. волнуется, но вспоминает, что все, что еще держит его здесь — недошедшая посылка с алиэкспресс. ключ от тяжелых кандал постоянно лежал у него в кармане штанов. он просто не хотел осознавать то, что может так просто уйти в любой момент, и всем будет похуй. по нему не будут петь панихид, нет. не будут пачкать могилу соплями и слюнями. он никому не нужен больше. одиночество стало частью него. с недавних пор — он стал частью одиночества. оно живет у него в комнате, понижает температуру и подметает пол грязными волосами. еще чуть-чуть, ну же. но он продолжает бескорыстно возрождаться каждое утро. — ты так искусно собираешь взрывчатки, как будто всю жизнь подобным занимаешься. — для этого не много знать надо. туда-сюда — уже готово. я только таймер на последний момент откладываю. сережа помнит, что таймер — это важно. помнит, что их цель — превзойти и обойти. к себе он эту цель приписал совершенно случайно, когда понял, что кир не шутки шутит, а реально собирается войти в историю. пускай и не в самом лучшем свете, но с нимбом позади и с возгласами «естественный отбор». это точно. — бля, кир, как я до такого докатился? — в плане? что ты имеешь ввиду? — почему я сейчас сижу и роюсь в этом грязном барахле? почему я считаю дни? почему я так просто собственноручно подписал себе кончину? — хм, чувак.. понимаешь, человеку нужен смысл. смысл во всем. ты, видимо, существуешь тут совершенно бессмысленно. смысл — в вере, сечешь? кто-то верит в бога, кто-то — в прогноз погоды, в ретроградный меркурий, в меню в кофейне, в блестящую страницу журнала, в новый айфон, в то, что наша цивилизация не падает в экономическую пропасть и так далее. я, например, верю в эрика харриса. а у бога должны быть последователи. поэтому я все еще здесь. а в чем твой смысл? сережа понял, что ему не сдались никакие боги и стрелки тем более. он уже выбрал веру, и это — кир. да, точно, он верит в солому волос, в кроссовки от баленсиаги, в обвивающий руку рисунок, в белоснежную шею, в острые скулы, в выпирающие ребра, в изодранные губы и в сломанную жизнь. верит и отдается, как писано в законе божьем. так, как надо. его бог. его смысл. и он почему-то точно уверен, что кир не собирается рождаться второй раз. он не собирается искупать и прощать его грехи. его можно либо любить, либо слать нахуй. сережа выбирает второе. послать нахуй можно всегда, убежать — никогда. это что-то абсолютно невообразимое, метанесуразное. всепоглощающая тьма после черного обыкновения. кир, сам того не понимая, требует полный контроль. и сережа поддается. подается открытой книгой, позволяя вырывать страницы-ребра и исправлять концовку на свой лад. — если я сейчас проебусь где-нибудь, и бомба не сработает, то весь наш план пойдет под откос. — подорвем одну в лесу на пробу? весь наш план. мы. мы — главное местоимение, и это, кстати, тоже относится к стрелкам. сережа знает, что ему не остается ничего. психопатия не лечится точно также, как и заложенная под коркой мозга вера. они больны. больны смертельно и безвозвратно. их единственный выход — чистилище. посмертие, где их распределят по разным секциям. но сережа не верит в это. отказывается в это верить. дни рассекают небосвод, ночи скрываются за горизонтом. сережа не готов. небо знает его наизусть. оно пускает кометы, когда бесполезный мальчик роняет чуждые слезы на землю. у него не было времени загадывать желание, но если бы оно нашлось — просьба переродиться на другой планете улетела бы в мезосферу, оставляя за собой разгорающуюся полосу. рыхлая земля принимает его, дружелюбно зазывая. в киеве ясно, когда мальчик-солнцестояние рыдает, утыкаясь красными коленями в грязь. но его чистоту и невинность не испачкают сухие ветки. белые руки зарываются внутрь — тепло. он слышит ее сердцебиение. он слышит дыхание вселенной. сережа видит. да, определенно. он видит скопления звезд и завидует высоким елям. ему нужно туда. безоблачный город лживых людей его не принимает. его не радует взрыв, не радует чужой возглас. получилось. все сработает. кир — помешанный. ему нужен был человек, нужен был лишь повод. кто — не важно. в колумбайне было два стрелка, и он обязан это повторить. я скажу вам по секрету. кир — точно такая же копия, каких старается обходить за километр. идеально выточенная личность, основанная на других людях. все это — давно не он. не его идея, не его записи, не его вещи. кир потерялся на просторах сайтов с оружием. потерялся, мониторя бесконечные статьи, интервью и дневники. детка рок-н-ролл доживает свои последние дни, слушая кмфдм в наушниках. сережа уже не плачет. киев охватывают тучи. маленький мальчик собрал все дорогие вещи в маленький рюкзак. там — вся его жизнь. сегодня она сгорит, а завтра сгорит и его оболочка. оболочка — принцип дисфории. киру весело, когда из его рук в бочку льется розжиг. сереже весело, когда ему в руки пихают каннабис. кир поджигает хворост, сережа поджигает косяк. глаза пестрят и переливаются всеми оттенками мха, затухая так же быстро. но в них еще остался природный блеск. блестками по фарфоровой коже, огнем по лицу. — я надеюсь, ты вообще взял вещи. — да, у меня рюкзак. — и все? я сюда чуть ли не всю хату притащил. сереже нечего выбрасывать, разве что себя самого. он итак не оставит никакого следа после себя. — могу сам в бочку залезть, так нормально будет? — не, чувак, так не пойдет. кир начинает с малого — школьные тетради с рисунками на полстраницы, безразмерные шмотки, любимые кроссовки. сережа затягивается, не кашляя. его легкие уже давно отравили крысиным ядом, что каждый день распыляет шумный город. потом летит телефон, расплываясь матрицей. дорогущий компьютер падает рядом. — отойди чуть-чуть, сейчас будет громко. кидает неправильно собранные взрывчатки, затыкая уши и отворачиваясь. звук оглушает, но сережу не ебет. он не сдвинулся с места, продолжая потягивать косяк. сегодня ему еще есть о чем подумать. тучи расходятся, когда сережа понимает, что живет последние сутки. последние сутки дадут ему шанс, но он даже не думает им воспользоваться. снова луна, снова звезды. все они принадлежат богам, что из раза в раз зажигают их по ночам. сережа хочет быть звездой. там, высоко на небе. хочет быть шестым космическим телом в далекой кассиопее. хочет светить суетливым людям, проживая безмятежную жизнь далекой звезды. он слышит ее шепот, она говорит с ним через тихий треск костра. он не знает азбуку морзе, но точно может сказать, что его зовут туда. ближе к звездам. за края видимой вселенной. сережа тушит косяк, кир отходит от бочки. рюкзак летит навстречу своей смерти, его пожирает безжалостное пламя, разрастаясь от удовольствия. — а че там было? — да ничего особенного. телефон, паспорт и еще по малости. — нихуево. даже я не решился документы жечь. — ага, зато кинул туда бабки и комп. — не достанется мне — не достанется никому. знаешь, сереж.. спасибо, что сидишь сейчас со мной, пойдешь со мной завтра. — у меня не было выбора, меня здесь ничего не держит. кир садится на корточки напротив, придерживая за плечо. внутри сережи — всеобъемлющий холод, он — самая промерзлая точка во вселенной. кир не сильно теплее, но все равно улавливает падающие звезды и смахивает слезы с чужого лица. он каждый раз загадывает стать лучше, только все это — самовнушение, в которое он не верит. сережа думает, что это — самый подходящий и самый нужный шанс. именно сейчас меркурий крутится в другую сторону, но ему опять не хватает смелости. сегодняшняя ночь воткнет сереже в горло три тысячи спиц. и он поможет ей, нежно обволакивая свою шею колючим воротником. здесь. сейчас. 23:17 — осталось ровно двенадцать часов. сережу до сих пор шатает и мажет по стенам чужой квартиры. чужой, но такой похожей. здесь живет свое одиночество — у него такие же повадки, оно тоже дышит пылью и пытается поймать звезды. сережа в который раз убеждается, что все это — хорошо спрограммированная проекция, только вот сущностей здесь штампуют. в темноте его лицо — лунный осколок с стеклянными глазами. в темноте его пальцы расстегивают чехол от гитары, наощупь любуясь своей погибелью. кир безмятежно тянется по смятой постели, ловя очередные гудки. — ало, привет. слушай, ты слышал, что завтра не учимся? нет? ну вот, теперь будешь знать. ему есть кому звонить, ему есть кого предупреждать, но сережа уверен, что все это — лишь очередная маска, под которой скрывается еще одна. не зря чужое одиночество сейчас просачивается сквозь черные волосы, смакуя новое тело. между ними — горы недосказанности. сережа до безумия боится все сломать, кир не видит смысла в пустых словах. сережа боится, но все равно ложится рядом. чувствует чужое безразличие и прижимается к нему ближе. ближе к богу, опять-таки. кажется, что это — та самая сокровенная нежность. на деле — тривиальные слезы, смачивающие чужую белую футболку. ему каждый раз давали выбор, но он отказывался, зная, что выбор здесь не решает, а решает то, что выбрали за него еще много лет назад. отказывая солнцу и луне, он отказывает сам себе. утро рассечет лицо на две части, просачиваясь сквозь серые шторы. падая внутрь серой комнаты на таких же серых людей. кир совершенно не похож на себя: белоснежная мятая футболка с черной надписью, гласящей, что все люди — отборное дерьмо, которое ему положено уничтожить. туго зашнурованные берцы и плащ на одно плечо. неизменными остаются только маска и джоггеры. сережа сегодня не отличается от себя вчера. маленький мальчик наспех оставляет рюкзак кира в столовой и бежит обратно. все по плану. руки дрожат от предвкушения. сегодня он заберет жизнь у парочки совершенно ничем не отличающихся от него подростков. 11:15 11:16 — серег, готов? — нет. 11:17 — тогда погнали. взрыв, треском прошедшийся по всей почве, оповещает о том, что все сработало. кир зачесывает отросшие волосы для лучшего обзора. чтобы лучше запечатлеть это шоу. его губы режет улыбка. их время пришло. — зажигай, детка-голливуд! с порога прострелены пять голов. четыре — кира, одна — сережина. по венам течет чистый свинец, и кир ощущает себя богом. нет, он уверен, что он — и есть бог. сережа ощущает себя сумасшедшим верующим. ступает кроссовками по закипающей крови и чувствует перенасыщение. чувствует, что сегодня он не бесполезный мусор. чувствует облегчение от того, что сегодня ему не придется волноваться о завтрашнем дне. завтра для него не наступит. кир действует уверенно. его пальцы, обрамленные чернилами и черной тканью, метаправильно обхватывают скулящий ствол, и он чувствует превосходство. сережа прячется за его спиной, выслеживая сзади каждый неправильно колыхнувшийся предмет. люди абсолютно всех возрастов падают к его ногам, моля о пощаде, и он, кажется, понимает, о чем тараторил кир все эти месяцы. по зеленым стенам не спеша стекают красные внутренности, и сережа готов поклясться, что видит рядом с собой не кира, а эрика. классы, взрывчатки, крики и маты. кир уверен, что они убили около пятидесяти человек. безжалостно и так легко, просто нажав на спуск. по телу проходит судорога. сегодня он — однодневный бог, а сережа его ангел хранитель. кир оттягивает свою сладкую награду и чужую порочную жизнь, мучая всех своих жертв риторическими вопросами. он вскрывает чужие вены ножом, как самую долгожданную покупку, зажимает чужие глотки, проталкивая дуло глубже в горло. — как меня зовут? очередная жертва молчит то ли от животного страха, то ли от калаша в горле. — ну же, скажи мое имя. протяжное мычание. и выстрел внутрь. — бля, кир. ты ублюдок. так еще и садист. — а ты как будто лучше. посмотри на себя. кир приставляет кровавое оружие ко лбу сережи. давит на спуск и безудержно смеется. маленького мальчика мучает алекситимия. — ты бы видел свое ебало, чмошник. — сука, не делай так больше. я уже подумал, что моя жизнь закончится на десять минут раньше положенного. сережа думал, что умирать будет не страшно. особенно во второй раз. — здесь уже нет никого. приглашаю вас пройти в библиотеку, сударь. да продолжится безудержное веселье. библиотека — значит конец. все как в тумане. сережа помнит выстрелы, чужие и свои. помнит, как застреливал мальчишку, которого пожалел кир. книги летят на пол, смешивая бесполезные буквы в единое месиво. сережа пинает стеллаж ногой, и под его весом со сладким треском ломаются чужие черепа. чужие жизни, которые проебывали безграничное количество ценного времени. кир и сережа освобождают их от участи бессмысленной жизни. они — их высшие серафимы чистилища. да хранит их роскомнадзор. грохот за окном — сработала вторая бомба. сереже подсознательно жалко чужую дорогущую тачку, но он лишь выстреливает в сторону шороха. последняя жертва, и та пала. пала вместе с остатками здравого рассудка. им управляют, как марионеткой. — я думаю, пора кончать с этим. мы много дел натворили за сегодня. кир падает на колени, упираясь дулом в собственную трахею. в его глазах — читаемое удовольствие и умиротворение. — нет, подожди. у меня есть право последнего желания. — валяй. — давай просто.. обнимемся. без хуйни. на прощание. сережа пиздит. нагло пиздит ему, но больше не пиздит себе. падает в чужие руки, прижимаясь теснее, чем «без хуйни». вдыхает запах стирального порошка и пороха. до безумия приятно. с минуты на минуту он окажется среди безмятежных звезд. будет посылать киру сигналы из другой вселенной, дожидаясь ответа столетиями. сейчас — они рядом. сейчас хорошо. он встает на колени перед киром, повторяя положение чужого калаша. голова трещит, все процессы замедляются, и они падают в космический тоннель, еще не до конца распрощавшись с жизнью. — давай на счет три. один. — два. сердце замирает. — три. обездвиженное тело в судорогах падает на пол, моментально пропитывая паркет свинцом. сережа не выстрелил. он перехватил чужую голову, не давая разбиться на тысячи осколков. смотрит-смотрит-смотрит, очерчивает сквозную дыру под подбородком, размазывает кровь по тату и стягивает чужую маску. пухлые губы в немом вскрике, ровный нос и стеклянные глаза. он не достоин. он не должен был умирать. он был слишком красив для смерти. он был слишком. сегодняшний день был слишком. собственное тело ощущается липким ужасом. это уже не кир, кир смотрит на него с облаков. смеется и облокачивается на эрика. сережу ждут там, ему надо торопиться. не снимая собственной маски, проходится губами по скулам, слизывает кровь и сжимает холодную руку. ему больше никто не ответит. его больше никто не осудит. маска отлетает, сережа бездумно упирается в чужие синие губы. еще теплые. сегодня пасмурно, значит, сережа ни о чем не жалеет. он осветит лежащее под ним полнолуние, ведь кир — солнечное затмение. угасшее по щелчку пальца. угасшее, когда пальцы давили на спуск. ему похуй на то, в каком положении их найдут, какие слухи пустят по всему свету, ведь он их уже не услышит. пуля пронзает череп, а вместе с ним и таящее сердце. две противоположные группы крови смешаются в совершенно новую. сверхновую звезду. сереже здесь были не рады, и он в ответ не был рад никому. он любил лишь сегодня, он будет любить завтра, но эта любовь больше не будет заперта в разлагающуюся оболочку. время пришло. время шагнуть в небытие.