Серебро любимых прядей

Волосы Мэй Няньцина отливают серебром, мягким светом обрамляют юное лицо — по легенде, то причуда природы, отражение светлой души. Пряди молоком стекают меж пальцев Цзюнь У, когда наследный принц Уюна благоговейно касается их гребнем. Они рассыпаются невесомо, шелком льнут к коже. Мэй Няньцин бережно ухаживает за этим богатством, только вот его прически чрезмерно просты — не его статусу. Прихоть ученика непонятна наставнику, но он чинно сидит с самым скорбным лицом на свете, терпеливо дожидаясь результата. Принц черпает ладонью жемчужное свечение, затаив дыхание; будто яркие звёзды, столь уважаемые наставником, таятся в каждом из волосков. Цзюнь У плетет их по своему разумению — не стягивает косой, как привык Мэй Няньцин, а собирает пряди мягкими лентами, украшает заколками. Наставник прикрывает глаза, сквозь полуопущенные ресницы глядя в зеркало на человека перед собой. Не он это, не может быть он, и прическа его красива, но не практична: слишком высоко собран пучок, слишком свободно стекают по плечам остальные пряди. Слишком смущает роскошная заколка, самоуверенно добавленная юным принцем в порыве вдохновения. Мэй Няньцин смотрит на нее, и нежные цветочные лепестки с драгоценными камнями смотрят на него из изящной золотой оправы Слишком. Все слишком. Но глаза Цзюнь У сияют — тоже слишком. Принца всегда сверх меры радует эта странная забава, а Мэй Няньцин все не поймет причины. Отчего тому радостно рядить наставника? То причешет по-новому, то заколку новую подарит; знает же, что Мэй Няньцин никогда сам ее в руки не возьмёт. Словом, странно это все, да и только. Но если его дорогое Высочество улыбается, можно и посидеть ещё немного, позволив бережным рукам творить на голове что-то недолговечное, но по-своему прекрасное.

***

Руки Цзюнь У шершавые, грубые, сильные. Белизна чужих волос растекается по ним, путаясь меж длинных пальцев, теряется в кулаке, когда небесный император — в прошлом император — припечатывает Мэй Няньцина к постели. Коса растрепана, безнадежно разлохмачена, но неряшливая прическа собрана в крепкой хватке мощной руки, будто пойманный хвост кометы, сорванной прямиком с Небес. Цзюнь У держит, не давая вырваться. А потом оттягивает назад, и Мэй Няньцин запрокидывает голову с хриплым стоном. Перед ним — испещренное шрамами лицо, отмеченное печатью долгих утомительных лет. В потемневших глазах Цзюнь У широко раскрытые зрачки кажутся бездонной пропастью, и Мэй Няньцин падает в них без сомнений. Он прогибается в спине, подставляя беззащитное горло. Цзюнь У впивается в него отчаянно-голодно, мимоходом смыкает острые зубы, осыпает поцелуями более пылкими, чем вулканическая лава, тянет за волосы — и Мэй Няньцин плавится в этой грубой ласке. Все его тело горит от острого выматывающего удовольствия, а с губ срывается судорожный шепот: — Мое... Дорогое Высочество... Цзюнь У ощутимо вздрагивает, стискивая пальцы до побелевших костяшек. Голова отзывается тянущей болью от очередного рывка за волосы, но именно поэтому особенно сильный толчок бедрами дарует долгожданное облегчение. На пике Мэй Няньцин чувствует себя не просто обожженным — сгоревшим дотла. Он отрешённо смотрит на белесые разводы на своей коже и ловит себя на мысли, что они вторят его разметавшимся по подушке прядям волос. Цзюнь У опускается рядом и лениво целует их, беспощадно распуская жалкое подобие великолепной косы. И выглядит довольнее, чем следовало бы. — Снова придется заплетать, — сипло ворчит Мэй Няньцин, досадливо морщась: опять сорвал голос. Уловив это, Цзюнь У усмехается, и эхо позабытого юношеского озорства проглядывает в его ожесточившихся чертах, стирая с него шрамы и тяжкие мысли. — Зато я снова смогу тебя заплести.