***
В тот день, тайком после обеда, она идёт на могилу Эрена Йегера. В тот день королева Хистория вместе со старшей дочерью Фридой инкогнито посещают её же. Микаса на дух не переносит общество своих бывших товарищей, всех, кроме Жана. С Армином она не общалась, она не могла выносить его идиллии с Энни. Энни, убившей сотни разведчиков. Энни, что была живой, в отличие от Эрена. Кровь которого навсегда осталась на её собственных руках. На самом деле после войны все так легко забыли о ней. Все, кроме несчастного Жана. Микасе до ужаса жаль своего мужа, он заслуживал целый мир – а получил её. В лучах закатного солнца её рука невольно тянется к шарфу, а сердце пропускает удар, когда она впервые видит повзрослевшую дочь Хистории. Фрида совсем не похожа на мать. У неё тёмно-каштановые волосы и серые глаза. Фрида Райсс смотрит на неё ожившим призраком прошлого. Микаса буквально давится безмолвным криком. — Мама, привет, — её сын жизнерадостно вертится вокруг Фриды. Только сейчас она замечает светловолосого фермера позади и удивлённую Хисторию. Всё, что может выдавить Микаса, свой самый главный немой вопрос: — Хи… — она запинается, нервно сглатывает, но ведёт рукой в сторону девочки. — Хистория? Райсс выглядит слишком удивлённой, словно и правда не понимает, в чём дело, она спокойно отвечает, отставив формальности, всё ещё положенные ей титулом: — Это моя дочь Фрида, наследная принцесса Парадиза. Микаса не видела ребёнка с младенчества, но тогда на её крохотном личике ей лишь померещились смутные очертания, да и волосы были светлые, как у Хистории, как у фермера. Но сейчас, в свете заката, Микаса с ужасом понимает, картина внезапно становится пугающе простой: Хистория не притворяется, она действительно не помнит, воспоминания её отобраны силой Титана Прародителя… «Так вот кому ты на самом деле подарил свободу? Да, Эрен?».***
Мир, который Микаса так старательно собирала по кусочкам, словно разбитую фарфоровую чашку, трещит, хрустит и разбивается в один миг. Взгляд её теряет всякий фокус, перед глазами стоит лицо Фриды. Микаса воет, задыхается в собственном крике. Ей хочется убить себя, лишь бы придушить эту боль. Это хуже, хуже, чем держать его отрубленную голову в своих руках. Микаса тогда наивно полагала, что хуже уже не будет. Жан застаёт её воющей на полу их дома. На нём военная форма, он только со службы. Наверняка Хистория приказала послать за ним, когда девушка упала в обморок. Кирштайн кидается к ней, обнимает и пытается утешить, как делал сотню раз до этого. Он как-то дёргано, беспокойно прижимает её к себе и гладит по волосам. Раньше он обнимал её, и Микаса почти верила, что в его тёплых руках ей под силу сбежать и спрятаться от призраков прошлого. От мёртвого укоризненного взгляда Эрена. От чувства вины, вгрызающегося в самую её суть. От рук, что она тёрла мылом буквально до крови в бредовых попытках оттереть кровь Йегера. Но Фрида живая, совсем настоящая. Жану не спрятать её от этого. Больше не скрыть. Внезапно ещё более отвратительная догадка оглушает её. Микасе больно, очень больно. Всё не в порядке, и она не может это исправить, и никак не облегчить своё состояние. — Почему? Почему мне так больно? — вопрос, срывающийся с её сухих обкусанных губ тысячи раз. Микаса всхлипывает, голос сорван. Она думала, была уверена, что хуже засохшей грязно-бордовой корки крови Эрена на её ладонях, пальцах, ногтях и под ними уже не будет, но стало хуже. Ей тошно, ей дурно, её мутит: — Ты знал? — губы её мелко дрожат. Жан молчит слишком долго. Микаса отталкивает его и перекатывается в другой конец комнаты. Смотрит на него, словно загнанный зверь. — Ты знал? — повторяет она, глядя на него так, словно видит впервые. Кирштайн нервно сглатывает, но его молчание краше любых слов. — Жан… — его жена смотрит на него умоляющим взглядом, а голос её неестественно хрипит. Сейчас он видит в ней лишь бледную тень волевой девушки, которую когда-то давно встретил в кадетском корпусе. — Я видел наследную принцессу, но... — Жан запинается, подбирает слова, так, словно боится её ранить, однако он понимает: ранимость Микасы мнимая — она уже разбита. Возможно ли сломаться ещё больше? Он глядит на неё с жалостью. И Микасе плохо от этого. Голова её трещит от боли, вызванной не то аккербондом, не то истерикой. Наконец он выдыхает: — Девочка всего лишь похожа на… — он молчит, не договаривает. Они оба понимают, о ком идёт речь. — Но её отец фермер. Микасе хочется рассмеяться: никогда в жизни ей не врали так нагло в лицо. Фрида не просто похожа на Эрена. Она его чёртова копия. И это невозможно. Бывшая Аккерман хрипло смеётся, да так, что Жан вновь кидается к ней, боясь, что та задохнётся. *** Три ночи спустя Микаса кутается в тёмный плащ, скрывая лицо капюшоном. Улицы Стохеса в такое время пустынны. Да и час слишком поздний для гостей. Но она знает: здесь есть человек, который знает правду, который ответит. Она стучит в дверь. Долго. Нудно. Пока, наконец, не слышит звуки клацающего засова и пред ней не появляется Флок Форстер. Его вежливая улыбка всё так же похожа на оскал, и Микаса не понимает, как он смог попасть под амнистию так быстро. Флок смотрит на неё сверху вниз, презрительно и высокомерно. Преграждает собой путь в его, на удивление, слишком роскошную квартиру для бывшего военного преступника. Она ловит его ненавязчиво-надменный взгляд, весь его вид выдаёт торжествующее высокомерие. Кажется, он вот-вот откроет рот, чтобы что-то ей сказать, и польётся гниль, в которой она непременно утонет. А он продолжит радоваться и наслаждаться самим собой. — Какие гости, сама Микаса Аккер… — Флок наигранно смолкает и, словно стушевавшись, исправляется: — Кирштайн. Что привело вас в мою скоромную обитель? Микасе гадко от этой его лживой вежливости. Флок едва ли успел сказать ей больше, чем одно предложение, но ощущается так, словно он уже вылил ушат помоев. — Флок… — она щурится, подбирает слова, но в голове пустота. Все слова, все вопросы, что Микаса так жаждала задать, стёрлись из её разума. Она видит его впервые за пятнадцать лет с тех самых пор. И образ надменного Йегериста никак не вяжется с тем проигравшим дело жизни человеком. — Тебе здесь не рады, — наконец нарушает тишину бывший товарищ. Он ведёт рукой в сторону и уже собирается захлопнуть дверь перед самым её носом. — Уходи. — Стой, — вздрагивает Микаса и резко ставит ногу между дверью и косяком. Флок недовольно хмурится, но смотрит на неё выжидающе. — Откуда это? — Микаса кидает взгляд на слишком вычурный интерьер квартиры позади Форстера. — Не слишком ли для вчерашнего военного преступника? — она нарочито выделяет слова интонацией. — Неужели милость королевы? Надменное выражение на лице Флока стремительно теряет всякую ненавязчивость. И с торжествующим высокомерием, копируя интонацию Микасы, он отвечает: — Милость принцессы Фриды за долгие годы службы. Микасе большего и не надо. Теперь всё становится очевидным. Флок отвечает на её вопрос куда более честно, чем следовало. Микасе мерещится звон разбитого стекла в ушах. Словно её ударили по голове. Она отшатывается в сторону и сама не замечает, как сползает по стене дома.***
Микаса просыпается посреди ночи, открывает глаза. Всё её тело мокрое от холодной испарины. И простыня отвратительно мерзко липнет к спине. Ей трудно дышать, она кашляет. Голова гудит, а кашель отдаётся тупой болью в пояснице. Руки её мелко дрожат, пока тонкие пальцы с обкусанными ногтями впиваются в пододеяльник, цеплясь за льняную ткань. «Это сон», — мысленно шепчет она. Гул самолётов, уничтоженный под градовыми бомбардировками Парадиз и ребёнок, идущий на неминуемое проклятье под древо «Имир». Мысли буквально изнутри долбят её черепную коробку, отдаваясь глухой болью: — Всё было зря, всё повторится снова, Эрен был прав, все её внуки погибнут, а проклятье титанов вернётся. Микасе дурно от собственного потока мыслей, она тонет в нём, задыхаясь в ужасе. Вина, страх, гнев, ненависть, боль — всё смешивается в этом адском коктейле. Микасе отголоском мерещится тонкий девичий смех.***
Микасе всё ещё больно и легче не будет. И Фрида Райсс (читай: Йегер) стоит, возвышаясь над ней. Из фигуры её исчезла всякая детскость, и глаза девушки, подобно отцовским, подёрнуты дымкой силы Титана Основателя. Микаса вдруг с ужасом понимает: они не справятся, не остановят её, никто в этом мире не сможет помешать этому дитя. Фрида совсем не весело улыбается и тянет к ней руку, Аккерман хочет отстраниться, но не может, и в ту же секунду её силуэт меркнет, и Микаса видит его. Она мечтала об этом долгие годы: увидеть его хоть на мгновение, почувствовать тепло его рук, услышать голос. Пусть его лицо стиралось в памяти, интонация, с которой он произносил её имя, была словно выгравирована на подкорке сознания. И он произносит её имя вновь. Оно звучит совсем ровно, без привычного раздражения, без трепета, как бывало у Жана. Эрен произносит это слишком холодно и отстранённо, и в его глазах плещется сила древних «божеств-чудовищ», и в этот миг, сидя на песке под звёздным небом Путей, Микаса вдруг осознаёт: всех этих лет страданий и боли никогда не было, её руки не были запачканы, она не выла ночами, не рыдала до кашля, и Жан не утешал её, не здесь, не сейчас. Эрен всё так же безразлично свысока смотрит на подругу, и на кончиках его пальцев искрится сила «Бога»: — Решай, Микаса, — произносит он. В причудливых сполохах энергии ей видятся Фрида и её сын, которого нет в этой реальности, который повторил судьбу своей матери, но, в отличие от Микасы, последовал за своим Йегером прямо в ад без оглядки на мораль. — Это сделаю либо я, либо она… И Микаса отчётливо слышит лёгкий девичий смех. Позади Эрена улыбается и заливисто смеётся светловолосая девушка в обносках… — Теперь ты свободна.