***
— Блядь! — Миша кричит и летит кувырком с кровати прямо на пол. Андрей лежит рядом, уткнувшись щекой в подушку с жёлтыми лотосами, и щурится. У него вмятинка на щеке после сна. И яркий засос на шее. — Миш? — а ещё хриплый то ли спросонья, то ли от криков голос. Миша не помнит ни хера. Что здесь вообще произошло? Что-то там зудит на самом краю сознания, но вяленько, почти сразу зарастая чёрной коркой похмелья. Он пытается вспомнить, но удаётся восстановить лишь начало вечера. Вроде бы Балу принёс несколько бутылок водяры. Ренегат опять нудел о метафизическом либертарианизме; Мышь потягивала сладкий сидр, но в итоге вообще ушла на балкон, чтобы поругаться по телефону с Гордеевым. Потом, значит, была водка. И вытащенный вместе с Махой с балкона джин. Замёрзший такой, с капельками конденсата на этикетке. После джина были плюхи. И лицо Князя с огромными красными глазами совсем-совсем близко. А потом… Потом он ничего не помнит. — Миш… — Андрюха переворачивается на спину, обхватывая пальцами виски, и болезненно кряхтит. Простыня, которой он был укрыт наполовину, съезжает ещё ниже, обнажая белый зад. — Ну… — вздыхает Миха почти философски. Так у них обычно умеет только Ренегат. — Пиздец.***
Андрей сидит на шатающейся табуретке и методично гремит чайной ложечкой по стенкам громадной кружки. Голова трещит невероятно — будто это в ней Андрюха уселся со своей сраной ложечкой и постукивает теперь, чтоб Мише было ещё хреновее, чем могло бы быть. На кухне пахнет растворимым кофе. С улицы тянет выхлопными газами, и он недовольно морщит чувствительный сейчас нос. Июль. Молчат. — Ну чё? — морщится, наконец, Андрей, выводя пальцем по клеёнке неведомые узоры. — Чё делать-то будем? Миха опирается спиной на старый холодос, скрестив руки на груди. Ситуация, конечно, патовая. Ренегат бы сказал: «Транспарентный пиздец». — А надо чё-то? — Не знаю. Неплохо бы, наверное. Миша, конечно, не особенно часто размышлял над своей ориентацией. Но тут, получается, надо что ли, ё-моё?.. Постучаться бы лбом об стенку, да негде. Разве что о магнитики «Турция-2000». Его основной ориентацией оставалась музыка, а потом уже — жопы, сиськи и всё остальное. Но он никак не ожидал, что сложившуюся цепочку замкнут хуи. — Я чёт даже не помню ничего, Андрюх. Чё было-то ночью? Андрюха смотрит на него с иронией, будто это не с ним, судя по всему, Миха сегодня задорно трахался. — Ну давай напомню, бедовый. Сначала они просто пили. Пили много и без каких-либо разумных границ. А потом у Миши засвистела фляга, потому что нельзя мешать водку с водкой, и он решил, что Андрюхина квартира — и его квартира тоже. Своей целью он выбрал почему-то телик, но Ренегат успел его вовремя оттащить. Андрюха в это время курил на балконе, так что потенциального смертоубийства не произошло. Когда он вернулся, занося вместе с собой запах сигаретного дыма, Миха уже совсем ошалел: пытался спорить с президентом про фьючерсы на нефть и слёзно подпевал Пугачёвой. — Миллион, миллион, миллион!.. Алых роз! Андрюха-а, однажды я тебе под окна приеду на газельке с розами! Ток у меня прав нет, Андрюх!.. Но ты дождись! — Нормально всё с ним? — Андрей вопросительно вскинул бровь и уставился на Санька. — Да как обычно, чё, — ответил Балу и пьяно ухмыльнулся. — Белку словил. Пока тебя не было, он тут тебе в вечной любви признавался, прикинь? — Да вот это как раз не новость. Я тебе по секрету скажу: он так каждый раз делает. Только потом забывает всё. Балу улыбнулся ещё шире и потрепал Миху по косматой макушке. — Дурак, — и сказал это таким нежным тоном, будто ещё немного — и раскурлыкается сейчас. — Уложишь его спать, Андрюх? Ещё бы какой-нибудь антипохмелин рядом положить. — Да не вопрос. А сам чего? — Да там это… Машка плачет. Хочу успокоить её. И как-то уже разрулить эту ситуацию с Гордеем, а то пиздец же. Такими темпами на нас всех начнёт своими культями кидаться. Андрей вспомнил багровые и фиолетовые синяки на Машином лице, и тут же захотелось поехать искать Гордеева прямо сейчас. Чтобы рожу набить. И похоронить потом где-нибудь аккуратненько, за забором — чтоб без лишних свидетелей. Но Маша сказала: нельзя. — Давай. Обними её там покрепче за меня, — сказал он вместо этого. — Я пойду Миху укладывать. Миша продолжал громко смеяться на телевизор, но стоило Андрею войти в его поле зрения, как он тут же замолчал. И улыбнулся ярче прежнего: пьяно и беззубо, будто его внезапно огорошило огромным счастьем. — Андрюшенька, — пролепетал он. — Князь! Я так по тебе скучал! Андрей не смог не улыбнуться в ответ. — Я тоже, Мих. Спать пойдём? — Только если с тобой. Это звучало так двусмысленно, что в Андреевом сердце что-то моментально хлюпнуло и зашептало. И голова сразу же протрезвела — несмотря на травку и весь выпитый алкоголь. Когда Андрей укладывал уже сонного Мишу в свою постель, он с трудом удержался от того, чтобы не чмокнуть его в щёку. Синька синькой, но ему самому это показалось настолько, ну, не по-пацански, что его чуть не передёрнуло сначала. Хотя он вроде как уже должен был давно смириться со своим постоянным желанием приткнуться поближе. Да и не было ничего зазорного в щёчных поцелуях, на самом деле: они же всегда с Мишей были очень близки, сидели постоянно чуть ли не в обнимку. Рядом. Вместе. — Ну всё. Засыпай, Миш, — прошептал он ему почти на ухо. — Сладких снов. Расскажешь потом, в каких мирах побывал на этот раз. …Но Миша его не отпустил. Вялое марево в его цыганских глазах прошло сразу же, и вместо него где-то там, в глубине, Андрюхе почудились ласка и жар. — Я без тебя не хочу. Хочу с тобой. Он замялся на секунду, будто обдумывал что-то очень-очень важное. Поправил подушку, чтоб лежать было удобнее, растёкся так. И решился, наконец: — И тебя хочу тоже. А потом потянул Андрея к себе, под белую простынь с потрёпанными от времени и стирок жёлтыми цветами. И Андрей не смог отказать. Впрочем, не очень-то и хотел. — Ну-у… — тянет Андрей неловко и отхлёбывает из чашки. — Вот так. Миша тут же вспыхивает пятнами от воспоминаний. Вот теперь-то его озаряет. Вот теперь-то вспоминается всё, что хранилось в пьяном сознании, и ментальные проплешины заполняются сами собой. Нехорошо получилось, конечно. Он… не этого хотел. Совсем не этого. А теперь, получается, все его тайные желания вылезли наружу, и за это становится так стыдно, что спрятаться бы под кровать с криком: «Я в домике!» Ещё и накуролесил опять… Ну, ё-моё. Сплошные проблемы от него. Как его Андрюха ещё не выкинул взашей за подобные выкрутасы? — Князь, ну ё-моё! — он смущается и прячет глаза. Хочется как-то объясниться, чтоб, ну, не было потом неловких переглядываний и всякой подобной херни, но вылетает вместо этого другое: — Может, сделаем вид, что не было ничего? …Миша едва удерживается от того, чтоб не шлёпнуть себя по лбу. Ну тупица. А чего сразу не сказал: «Давай разбежимся?» Как друзья, конечно. Это ж надо было спиздануть. Он корит себя и за эту ночь, и за то, что у него изо рта вылетает вечно не то, о чём он на самом деле думает. Бесит самого себя. После его слов Андрей весь резко подбирается и смотрит так… хищно. Будто сейчас пойдёт войной на соседний клан или типа того. Миша почему-то ожидал совсем другой реакции. — Да щас, — бросает он, особенно звонко отстукивая ложкой. Почти зло. Если ложка может звучать зло, конечно. — Я тебя знаю, сукин ты сын. Сначала ты такой: «Ой, Андрюш, а давай забудем», а потом через годик окажется, что я нанёс тебе непоправимую психическую травму, когда ответил согласием. Я же потом главным пидорасом окажусь. Миша непроизвольно хихикает и сразу же пытается скрыть улыбку ладонью. — Ну, строго говоря, ты теперь и есть пидорас. Андрей зыркает в ответ так, что улыбка исчезает сама по себе. Засос возле андрюхиного кадыка — всё, о чём получается думать. Лиловеет, зараза, блядски, светится почти, как статуя Христа-Искупителя в Рио под золотым бразильским солнцем. Поклоняться и умирать. — Ты мне тут ещё поговори. Оставшиеся зубы растеряешь. — Ну чё ты начинаешь-то, — Миша отлипает от холодильника и предусмотрительно обходит Андрея по цепочке. Тянется за своим кофе с молоком и делает глоток горячего пойла. — Я ж по-доброму. Правда, как-то раз за похожее «по-доброму» он отхватил от какого-то братка в «Тамтаме» мощный фингал, с которым ходил потом неделю. — Миша, — Андрей тяжело выдыхает и трёт глаза. — Не провоцируй. Мы это в любом случае обсудим. Я хочу это обсудить. Тебе решать, буду я сегодня хорошим или плохим полицейским. В похмельный мозг лезут всякие тупые шутки. Так-то, конечно, вот это всё — оно вообще ни капельки не смешно, но всё-таки немножко смешно. — Ну Андрюха, ну ты даёшь, — хмыкает он. — Мы уже на той стадии отношений, когда можно и в ролевые игры? …Кружка в него летит стремительно, расплескивая кофе по всему полу. Он едва успевает увернуться.***
Разумеется, к консенсусу они не приходят. — М-да, — Андрей елозит коленями по ламинату с тряпкой, и Миша, пока можно, нагло залипает на его вскинутую вверх жопу. — Я так и знал, что этим всё закончится. Когда он поворачивается, то Миша едва успевает отвести взгляд к окошку, чтобы отогнать от себя подозрения. — Ну чё ты опять-то, блин. Не бухти. — Да с тобой невозможно по-другому. У меня, может, сейчас происходят экзистенциальный кризис и переоценка жизненных ценностей, а я должен корячиться и отмывать кофейные пятна. Ну что опять за херня, Миша! Миша ярко ухмыляется и кладёт подбородок на ладонь. Локоть скользит по столешнице, и он чуть не выбивает себе челюсть. — А я тебе, ё-моё, всегда говорил: рождённый ползать летать не сможет. И посмотри, где ты теперь. Андрей встаёт, наконец, и ударяет его сырой половой тряпкой прямо по выставленной вперёд коленке. — Не плачься Балу, когда я однажды съебусь. Он тебе не поможет. …Когда Андрюха с ярко-красным пластмассовым ведром наперевес исчезает за дверью ванной комнаты, Миша тяжело выдыхает. От похмелья подташнивает, а привычный мир, кажется, вот-вот собирается рухнуть. Страшно, если честно, до коликов. Делать что-то надо, а что — решительно непонятно. Ладно. Стоп. Давай подумаем логически, Миш. Как бы ни было сложно включить умственные процессы. Но лучше уж заставить себя сейчас, чем похерить всё дорогое и важное. Потом будет только горше — а он не то чтобы готов испытать на себе страсти Христовы. Ну, переспали по пьяни. Бывает (вообще, конечно, не бывает — не с лучшими друзьями, которых знаешь с пубертата). Да и чёрт с ним. С этим ещё можно смириться. А вот что дальше делать… Он вспоминает утро, когда не осознал ещё, где и с кем находится: вот Андрюха лежит рядом, разморенный и сомлевший после трудовой ночи. Затраханный, если простым языком. Крепко спит. Красивый пиздец. И это не то чтобы откровение, потому что Миха всегда знал, что его друг как минимум симпатичный: не пересчитать, сколько девок пыталось залезть ему в штаны. Но это ведь… Это что-то новое. Такого Андрея он не помнит ещё: чтоб открытый миру и открытый Мише. Чтоб размеренно дышащий и даже чему-то улыбающийся во сне. Миша тогда аж всхрюкнул — от резкого осознания того, как сильно пропал в другом человеке. Пока не наебнулся вместе с простыней, конечно, утащив за собой одеяло со спящим Андреем. …Князь, конечно, всегда был такой. С глазищами, в которых можно утонуть, и с улыбкой — по крайней мере, когда она была направлена на Мишу — хитрой и немножко нежной. И с мягкими волосами, ну прямо пух — он трогал, он знает! И красивым аппетитным телом. И… И!.. Ой. Ну блядь. Приехали. — Ну что? — когда Андрей возвращается на родину — на этот раз без ведра, — Миша залипает в грязное оконное стекло, меланхолично наблюдая за играющими во дворе-колодце пятилетками. Одна бойкая малышка орёт что-то про разбойников и бьёт пацанов толстенной палкой. Остальные разбегаются, как муравьи. — Мысли, идеи? За окном светит летнее солнышко и дует лёгкий приятный ветерок, и обычно от такого сразу как-то хочется жить, но в этот раз — не очень. — Да нет идей, Андрюх, — говорит он таким тоном, будто решился прыгнуть с парашютом. — Ну потрахались. Но я не хочу встречаться. Понимаешь, да? Ёбаный в рот. Опять спизданул не то. …Андрей выглядит пришибленным и сразу как-то сдувается весь. Не по-хорошему уставшим — словно атлант, несущий на своих плечах всю тяжесть бренного мира. Он отворачивается от Михи всем корпусом, но напоследок бросает взгляд, полный дурацкой обиды. Мише почему-то казалось, что он будет счастлив, если услышит, что чувств глубже творческих и дружеских в их союзе быть не может. В конце концов, в нормальные отношения Миха не умеет. Даже с бабами обычно всё как-то тупо складывается. А Андрюха… Ну, Андрюха… Он же пиздец талантливый. И добрый. И красивый всё-таки очень-очень — себе-то уж, наверное, признаться можно, раз не вслух. Миша его правда любит. И совсем не хочет его ломать. И дружбу их ломать — тоже. А если они попробуют выйти за эти двусмысленные границы, то скорее всего эта их связь быстро скатится в пиздец с ссорами и выяснениями. И будут они потом, как пара на грани развода: я посылаю тебя туда, а ты меня — туда. Ну то есть нахуй. Несмотря на то, что кто-то из них этой ночью уже там побывал. А потом ведь хер назад всё откатишь, если уж они начнут — тьфу ты — мутить. Андрей долго сидит молча, усиленно над чем-то размышляя. Шкрябает ногтем по коже на руке и оставляет на себе царапинки, а ещё смотрит так грустно, что что-то в Михином сердце начинает тут же неприятно трубить. Вот уж кто тут точно редкостный пидорас, думает он. Обидел лучшего человека на планете Земля почём зря. Впрочем, долго себе унывать Андрей не позволяет. Он вообще резко против, чтоб кто-то видел его расстроенным; даже Михе не разрешено. — Слушай, — говорит он, гордо вскидывая голову. Лицо его приобретает какой-то зловещий оттенок. Будто Вито Корлеоне сделает сейчас ему, Михе, предложение, от которого невозможно отказаться. — Мы можем попробовать по-другому. Я не предлагаю тебе отношения. Но и не предлагаю всё забыть. Миша откровенно тупит и пытается успокоить дрожащие с похмелья — с похмелья ли? — руки. — Это ты что сейчас имеешь в виду, ё-моё? — спрашивает он. — Ну смотри… Например, — Андрей кладёт руку ему на ту часть бедра, что не скрыта домашними шортами, и сначала аккуратно, словно прощупывая почву, держит её так. Смакуя прикосновение, — мы можем иногда трахаться. Чтобы снять стресс. Ты же такое любишь вроде, да, Миш? — В смысле… Продолжаем дальше, что ли? Андрей улыбается довольно: дошло, наконец. Его рука держится всё увереннее, и Миха заставляет себя сглотнуть через силу. На долю секунды он чувствует себя агнцем на заклание, но тут же отбрасывает эту мысль, как нелепую. Ну, бред. — Да. Мне кажется, нет смысла игнорировать очевидное. Мне понравился секс с тобой, — интимно шепчет Андрюха. — И ты вчера тоже был вполне доволен. Так может?.. — Предлагаешь дружить и иногда совать друг в друга члены? — Я бы выбрал другую формулировку, но вообще, да. Да. Такое тебя устроит, Миш?***
И вот так получается, что они заканчивают утро в постели. И, на самом деле, не только утро. Позже, когда все пустые бутылки выброшены, посуда перемыта, а на улице темнеет, Андрей тянет его в долгий поцелуй с языком и — утаскивает в кровать. И ещё раз. И ещё. В груди всё продолжает уныло гудеть, но он игнорирует это и оставляет на шее очередной засос. Значит, они всё ещё друзья. Друзья. Да же?***
Они входят в своего рода колею. Бодро катают очередной тур, где потрахаться нормально не получается, хотя они стараются с рвением молодоженов в медовый месяц. Обходятся руками да минетами, а иногда — если совсем приспичит — горячим межбедренным сексом. На адреналине после концертов, а иногда и просто — потому что член зудит, и хочется, хочется, хочется. И после тура трахаются. Чаще на Андрюхиной квартире, потому что Миша — та ещё свинья, и в свою хату никого не впускает, но иногда и там. Спят они потом тоже вместе. Ну, в смысле — платонически спят. Их вырубает в обнимку, а расцепиться они не успевают. Убаюканные после оргазма — так себя оправдывает Миша. Стоит им застыть вот так — и он почти верит, что между ними есть что-то большее, чем… Почему-то в моменты этих нелепых фантазий в глазах всегда начинает пощипывать. Но слова никак не могут сложиться во что-то приличное. И осознанное. И умное. Он вообще не мастак разговоров. Даже с самим собой. После очередного секса Андрей укладывает Мишину голову себе на грудь. — Слушай, — говорит он, прочёсывая потные пряди, — я, кажется, так больше не могу. Всё в Мише ухает вниз. — А? — «Б». Не могу, говорю. Мише сначала кажется, что Андрей так шутит. Что, ну, решил напугать немножко, чтоб чувства стали острее. Но он поднимает глаза, всматривается в морщинки у рта и понимает: нет. Нет. Он опять сделал что-то не так. — Я устал, Миш. Зря вообще предложил тебе тогда это всё. Прости меня. В мозгах пустеет, и он пытается сказать хоть что-то, но вместо этого открывает рот, как рыба. И дыхалку схватывает так, что аж колет. Больно пиздец. Что, правда зря? — Я… хуйню какую-то натворил, Андрюш? Сделал больно тебе? Так давай обсудим. Я ж того… Всегда открыт к диалогу. Меня Балу научил, — шутит он неловко. Лишь бы что-то ляпнуть, лишь бы… продлить момент. — Нет, — вздыхает Андрей, не убирая с его головы руки. То ли себя пытается успокоить, то ли его. Тошнит от этих нежностей — хуже любого похмелья. — Дело ж не в тебе. — «А во мне», да? Я более шаблонной фразы не слышал ещё, ё-моё. — Ты пойми меня правильно. Я хочу сохранить нашу дружбу. — Ты себе-то не пизди, а! — Миша вскакивает, едва не сшибая Андрюху своей дурной башкой, и смотрит зло. Ему хочется, чтоб это было зло, но что там на самом деле мелькает в его взгляде — это знает один только Андрей. — Я, блядь, так и знал! Знал, что этим всё закончится! Больно невыносимо. — Миш, послушай… — Да нахер! Нахер иди! Знать тебя не хочу! — Миш… Но договорить Андрей не успевает, потому что Миши уже и след простыл: он лихо залезает в штаны и футболку, не тратя время на поиски трусов, хватает кожанку с крючка у выхода и выбегает гепардом. Как заправская истеричка, громко хлопает дверью напоследок. Чтоб неповадно было. Чтоб потом все Андрюхины соседи ненавидели его за шум. Ибо нехуй. Мудак. Вылетает из подъезда, садится на ближайшую лавку рядом со старой бабкой в ярко-малиновом платочке, укутанной так, будто на дворе уже зима. Бабка недовольно косится на него и кряхтит: — Алкашня. — И чё? — огрызается Миша и нервно закуривает. Только доёбчивых бабок ему сейчас для полного счастья и не хватало. — Вы посмотрите на него!.. — продолжает нудеть она. — Ни стыда, ни совести, а. Зубы где растерял, пьянь? Миша зло усмехается и почти кидает: — На себя бы посмотрела, бабуль. Вставная челюсть — а всё туда же.***
На прогонах они стараются держать скупой нейтралитет. Балу сурово молчит, когда видит их потом вместе. Остальные, кажется, тоже догадываются о чём-то, но предпочитают отводить взгляд. Даже Ренегат умеряет свой пыл и перестаёт гундеть про идеи Хайдеггера и смысл жизни. Нет смысла жизни, ё-моё. Нихуя вообще нет.***
Так проходит месяц. Первым не выдерживает Саня. — Ебётесь вы, а заебали меня! — он пришпиливает Миху к ближайшей стенке во время репетиции, как энтомолог бабочку. — Что у вас случилось опять? Миша куксится и шлёпает по чужим рукам, чтоб его отпустили. Это какой-то наглёж — вот так хватать ни в чём не повинного Миху, который сегодня даже не буянил особо. Все живы вроде. Ну, если не считать Мишино сердце, конечно. — О чём ты, ё-моё? — Да о том, что Андрюха какой день ходит с несчастным ебалом, а ты собачишься со всеми, кто на тебя косо посмотрит. Ты думаешь, я не знаю вас, долбоящеров? Чё случилось? Рассказывай давай! Миша зло пыхтит и смотрит на Балу исподлобья. Вот ещё в постель к нему не лезли только. — Не твоё дело вообще, — говорит он. — Горшок, — Саня отходит от него на пару шагов и устало стонет куда-то в потолок, — это было бы не моё дело, если б от ваших распрей не страдали все остальные. Если ты всерьёз думаешь, что никто не заметил, как вы шкеритесь по подсобкам и толчкам, то у меня для тебя плохие новости. Миша тут же краснеет щеками и ушами. В смысле, блядь? То есть… То есть реально все в курсе? И другие пацаны тоже? И даже Маха?! Он хочет разозлиться — совсем, мол, охуели, сволочи, — но как-то не получается. Вместо этого в груди поселяется другое, противно-виноватое чувство. То ли неприязнь к себе, то ли ко всей ситуации в целом. — А… как давно вы знаете? — спрашивает он, немного подумав, и стукается затылком о стенку. Закрывает глаза. Вспоминается почему-то вскинутое в оргазме Андрюхино лицо, и он тихо матерится себе под нос. Хворь, непроходящая в нём с последней ночи, теперь совсем не даёт покоя. — Да сразу почти и узнали. Вы чёт и не пробовали особо скрываться. Один тоскливо пялится в стенку, другой, — Шура плюхается задницей прямо на холодный пол и прожигает Миху недовольным взглядом, — орёт на живые и неживые предметы. Ты вот зачем тогда микроволновку разбил, а? — Да она просто не грела нихуя, — Миша почти застенчиво отворачивается и вспоминает и трёклятую микроволновку, и собственную злость, вспыхнувшую, как спичка. Без причины, как ему тогда показалось. — Толку от неё. — Я так-то до тебя в ней спокойно обед разогрел, — Балу бросает невпечатленный взгляд и отряхивает со штанов вековую пыль. Хотя особо не помогает, конечно. Удобно ему так сидеть-то, блин? — Ладно, хер с тобой, я не о том с тобой поговорить хотел. — А о чём? — Ты что опять натворил? Миша окончательно тушуется. Технически он ничего не натворил. Он вообще ничего этого не хотел ведь. Его, можно сказать, соблазнил сам Дьявол. Это Андрюха решил всё оборвать вот так некрасиво, и Миша теперь терзается; потому что от чувств этих никуда не деться. Раньше можно было хотя бы игнорировать, а теперь у него одно в памяти: Андрюхины большие глаза и ласковая улыбка. И всё. Ничего больше в башке нет. А Миша… Ну, блин, ё-моё. Миша всегда остро чувствовал, когда что-то в нём менялось. Когда Андрею было плохо. Они были вместе столько лет; тут хочешь не хочешь, а всё равно начнёшь подмечать любую малозначимую перемену в близком человеке. А тут, кажется, система всё-таки дала сбой. Неужели и правда обидел чем-то? Если нервничает Андрей, то нервничает и Миша — так уж у них устоялось. — …Шур, — произносит он неразборчиво, — по-моему, я проебался. — Ну давай, давай, родной. Развивай мысль-то. — Ты вот, видимо, думаешь, что мы с ним были, — он с трудом себя перебарывает и почти выплевывает следующее слово, — в отношениях. Но ты ошибаешься. На лице Шуры цветёт полное непонимания выражение. Что, неужели он всерьёз думал, что они… ну?.. — Не понял. — Ну, так получилось. Мы типа… трахаемся иногда. Теперь уже, получается, трахались. — Так. Ну, допустим. А какого, собственно, хера? — Да ё-моё, — Миша не выдерживает и плюёт на пол. — Ты что ли никогда не ебался, ну, просто так? Чтоб без всякой вот этой хуйни. Почему все реагируют так, будто это Миша тут чокнулся? Заебало всё! Заебал Андрюха со своими закидонами, заебал Шура с вмешательством туда, куда не просят! И Миша сам себя заебал тоже! — Миш, — Балу протяжно вздыхает. — Ну Миш, ну ёбаный в рот. Не в вашем же случае.***
Шура промывает ему мозги долго и с чувством. Специально поднимается с пола даже ради этого дела. — Ну ты совсем дурачок, да? Андрей был в тебя влюблён столько, сколько я его вообще знаю! Миша, блин, ты себя-то видел? Ты на него смотришь так, будто разрыдаешься, если он решит от тебя хотя бы ненадолго отлипнуть! — Ну ты не преувеличивай давай, — бурчит Миша в ответ. — Не настолько всё плохо. — Да я бы хотел преувеличить! Я бы хотел, Миша! Ты нахрена ему всё вот это высказал? Нельзя было по-человечески всё решить, а?! Что ж вы такие тупые оба! Неужели и правда всё так очевидно было в Мише? Он вроде и не отрицал никогда, что любит Андрея. По-своему, конечно, но не просто же так столько лет продолжалась вся эта кутерьма. А отношения… Отношения — это другое. Там вкладываться надо. Надо стараться, чтоб было нормально всё. И страшно же очень. Страшно! Андрей слишком дорог ему, чтоб оплошать и разрушить. А Миша — Миша разрушит обязательно. Он не умеет по-другому. Себя-то перестать разрушать не получается… А тут надо иметь дело с другим человеком. Живым и вообще-то очень хорошим. После своего гневного спича Балу трёт пальцами глаза и пытается, видимо, собрать мысли в кучу. — Так. Давай ещё раз. По порядку. Я правильно понимаю, что Андрей первым предложил тебе секс? — Ну да. — Хорошо, хорошо… Странно от Андрюхи. Ты ему сказал что-то перед этим? — Ну, — Миша смущённо чешет нос и вспоминает их тогдашний диалог, — было что-то такое, да. — Что именно? — Что встречаться не хочу. — Ну ёпт! В смысле не хочешь? — Да в прямом. Ты же знаешь мои загоны. Что типа похороню не только себя, но и его. — И что, ты прямо вот такими словами и высказал всё? Миша пытается вспомнить дословно, что тогда ляпнул, но он о том, что делал сегодня утром, не помнит-то. О чём речь вообще. — Ну. Я сказал ему: «Не хочу встречаться». Про причину как-то забыл. Не успел. Балу едва не всхлипывает. — Заебали вы меня, пидорасы. Слов нет. — Да что не так-то опять?! — Да всё не так, блядь, — Шура тянется к Мишиному лбу и даёт смачную затрещину. — Андрюха твой ненаглядный, походу, решил, что ты конкретно с ним мутить не хочешь. Что он, сука, до твоего уровня не дотягивает. Не у тебя одного тараканы в черепной коробке решили чаепитие устроить. У Миши перед глазами всё плывёт от осознания. — Подожди, Шур… Ты хочешь сказать, что он… ну?.. — Что он поэтому тебе секс предложил? Да. Типа хотя бы потрахаться сможете, раз уж ты его всё равно не любишь. Чувства-то надо как-то выплёскивать свои. Очень хочется сыграть в русскую рулетку сейчас, но чтоб с полностью заряженным барабаном. — Пиздец. — Скажи, да? А я ведь с вами дружу. Когда паззл, наконец, окончательно складывается в голове, то тянет как-то по-детски разрыдаться. Чтоб громко. С соплями и слезами. И красными щеками после. Он всё это время думал: а что будет, если они вот начнут встречаться, а потом расстанутся так же, но насовсем? Как Миша потом без него?.. Не сможет ведь. Сдохнет в одиночестве от какой-нибудь хуйни — ну, там, передознется случайно. Или ещё чего похуже. А думать надо было, походу, о другом. — Миха, — Шура щёлкает у него перед глазами пальцами и возвращает в жалкую реальность. — Мих. Ты опять загнался, да? Миша молча смотрит на него — грустно, без надежды на лучшее. Потому что внутри этой надежды как будто и нет. — Дурак, — хмыкает Балу и тянется к его плечу, чтоб нежно похлопать, — я знаю, что редко это говорю, но, наверное, давно пора было. Я ж тебя знаю, как облупленного. Чёрт. — Что такое? — …Мы все любим тебя. И уж поверь: Князь — особенно. Ты бы видел, как он вздыхает иногда, когда смотрит на тебя. Как на личного Бога. Ну какой из Миши Бог? Миша — неудачник, который иногда два слова связать не может. А ещё бухает до белки и ненавидит себя до скрипа зубов. — Я представляю, что у тебя сейчас в голове творится. Думаешь, наверное, что какой-нибудь пиздец обязательно нагрянет, а виноват будешь ты. А разве не так? Он же вообще не по мужикам, на самом-то деле. Просто Князь всегда был рядом, и с ним можно было ничего не стесняться. Ни собственных чувств, ни случайного стояка. Он представлял себе как-то обезличенный секс с мужчиной, и его тогда передёрнуло от отвращения. Нет, вот так — он бы точно не смог. А с Андрюхой было по-другому. С Андрюхой всегда всё почему-то было по-другому. — …Нагрянет, конечно. Обязательно нагрянет. Это же ты. Но в этом и прикол отношений. Миш, это ведь сложнее всё, чем просто «жили они вместе долго и счастливо». Но почти всё можно решить словами, понимаешь? Шура тянет его в тёплые объятия и заставляет положить голову себе на плечо. — Вам надо вместе быть. Во всех смыслах. Вы порознь уже не сможете. Вот.***
Миша трезвонит в звонок до тех пор, пока Андрей, наконец, не открывает ему входную дверь. Они даже не здороваются друг с другом. Андрей молча проходит в спальню, садится на кровать. Обхватывает колени руками и прячет лицо. В этот раз на постельном белье алые розы. Захочет Андрей — Миша и на права выучится, и газельку купит. Всё, что угодно сделает. Правда. Он мнётся в попытках сформулировать мысль. И как будто бы даже получается в итоге умное, но он так боится обжечься. И Андрюху обжечь тоже. — Андрюш, — храбрится он и вздыхает полной грудью, наконец, — ты прости меня. Я тебя же… Да ё-моё, как сказать-то… Я… Люблю тебя. Очень тебя люблю.