***
— Я-я пр-рошу прощения! У Хьюго в голове куча вопросов, а на руках мальчик с очень странной цветной прядкой в волосах, синющими огромными глазами и очень красными щеками. Мальчик, который свалился на него в самом прямом смысле. С дерева. Почему-то. — Я-я просто полез за своим енотом, н-но не удержался и-и... п-поставь меня, пожалуйста, м-мне неловко! И Хьюго опускает его, снова удивляясь произошедшему. — Енота? — выгибает бровь и смотрит с подозрением, потому что он бы мог представить погоню за домашней кошкой, собакой, хомячком... но не за енотом. Мальчишка кивает, указывая пальцем куда-то в листву огромного дерева, что росло на заднем дворе академии и под которым Хьюго очень любил читать. На одной из веток сидит облизывающийся енот, с усердием тянущий лапки к висящему на верхней ветке яблоку. Хьюго, все еще не переставая удивляться, задумывается ненадолго, а после пинает дерево по стволу с такой силой, что яблоко падает ему прямо в руку. Следом с дерева ретируется и енот, усаживаясь у ног парня и смотря на того огромными просящими глазищами. Такими же огромными, как у его хозяина. Отказать... довольно сложно, и Хьюго дает животному то, чего оно так хотело. Хозяин быстро стискивает енота в руках и достает поводок, с которого, по всей видимости, по глупости спустил голодное животное. Енот, впрочем, получил свое, поэтому на ограничение свободы передвижения никак не реагирует. — Спасибо тебе большое! — и снова глаза Хьюго сталкиваются с этими синющими, почему-то это приковывает к месту, — Этот Рудигер, он всегда послушный, но сейчас как с цепи сорвался! В прямом смысле! Может, это из-за новой обстановки? Хотя я его понимаю: все новое, хочется везде походить, познакомиться со всеми. Кстати, я.., — и глаза мальчишки становятся еще больше от ужаса, — где-то забыл свой чемодан! Прости, поболтаем потом! — выкрикивает мальчик уже на бегу, хоть Хьюго за всю его тираду не сказал ни слова, даже не показал малейшей заинтересованности. Незнакомец с енотом в руках растворяется в толпе новоприбывших учеников, что медленно протискивались в общежитие. Шум и гам достигают даже тенька небольшого сада, и Хьюго недовольно достает наушники и усаживается под дерево, доставая книгу из сумки. Сейчас в коридорах воцарится хаос, ведь прибыл основной поток студентов, принеся с собой сплетни, гомон и огромную головную боль. Хьюго вздыхает тяжко. Неделя тишины, когда в академии никого, кроме учителей и пары учеников, которые предпочитали собираться подальше от него, прошла незаметно. И вот уже грядут каждодневные стычки со сверстниками, одна, вот, уже успела настигнуть его несколько мгновений назад. И одна только мысль об этом вызывает раздражение и желание закатить глаза. Но вслед за этим Хьюго вспоминает странного мальчишку. И раздражение уступает место... чему-то, что точно не раздражение. Хьюго рассматривает толпу учеников, выискивая среди них яркую цветную прядь, игнорируя книгу на коленях практически невольно.***
Когда солнце почти касается своим боком горизонта, Хьюго все же решается вернуться в общежитие. Он идет по пустому вечернему коридору и внезапно улавливает неприятный запах горелого, но забывает об этой мысли ненадолго, решив, что это просто кто-то не очень талантливый сегодня развлекается на кухне. Но чем ближе Хьюго к своей комнате, тем сильнее в воздухе запах дыма. И до Хьюго доходит наконец: Что-то горит в его спальне прямо сейчас. Старые кроссовки и сами задымились от того, как быстро Хьюго преодолел расстояние от лестницы до комнаты. Но буквально за секунду до него в его спальню (его абсолютно личную спальню, ключ от которой был лишь у него) влетел парнишка с огромным ведром воды наперевес. Хьюго входит в комнату (дверь закрыть этот угорелый не додумался, да и не смог бы) и успевает понять три вещи: во-первых, жизнь его точно не любит; во-вторых, с утра абсолютно точно следовало остаться в своей комнате и наглухо забаррикадироваться изнутри; и в-третьих, мир очень и очень тесен, а эта академия так тем более. Потому что в его уже-не-личной спальне стоит тот самый хозяин енота, что свалился на его голову еще утром, и тушит маленький пожар на тяжелой занавеске. Вернее, просто с размаху выливает на нее огромное ведро воды. "Мог сразу шланг притащить" – мысленно язвит Хьюго. И тут его господи-за-что-мне-это-сосед оглядывается, слегка удивленно осматривая блондина с ног до головы этими своими синющими глазами. Это орудие пытки вполне могли использовать против партизан – те сразу раскрыли бы все, что знали, а что не знали, додумали бы и рассказали. — О, д-добрый вечер! — лепечет паренек, слегка сконфуженно поглядывая на мокрую штору и явно размышляя, где же ее сушить и надо ли. — Добрый? — Хьюго выгибает бровь, с притворным ужасом и возмущением глядя на парня, — Ты всех чуть не убил! — Эй! В этом нет ничего страшного, — произносит, слегка поджав губы, — просто я взял слишком много реактивов, и горение вышло слишком... буйным... но ничего, ведь все целы! "Кроме шторы, царствие ей небесное" – забыл добавить. Хьюго посмотрел на парня удивленно, словно не понимал, о чем говорил его собеседник. Тот сконфузился еще сильнее. — А, ты неправильно понял, — расплылся Хьюго в довольной улыбке, — я говорил не о крохотном пожаре, а о чуть не погубившем нацию потопе! — закончил он, высокомерно (с его-то ростом неудивительно) глядя на оппонента и издевательски щурясь. Хьюго готов поклясться, что никогда не видел, чтобы кто-либо так неловко улыбался и так быстро краснел. Это даже очаровательно. Хьюго доволен проделанной работой. Мальчишка негромко и нервно засмеялся: — Да не преувеличивай, просто уж взял первое попавшееся ведро с водой из коридора. — Неужто оставил уборщицу без инструментаря для мытья полов? — Ага!.. То есть..., — и, казалось бы, куда краснеть сильнее? Но этот мальчик не перестает удивлять, — то есть, мне надо вернуть его! Да, я сейчас же— Но только он взял его в руки, как тут же поскользнулся на огромной луже собственного производства. И ведро падает на его голову, как в какой-то глупой комедии. Хьюго отметает это сравнение, ведь конкретно его фильм — иронично-драматический, оттого-то и усмешка на его лице появляется саркастичная, противная и ядовитая, когда он неспешно приближается к мальчишке: — Позволь поинтересоваться, как же тебя зовут? — говорит Хьюго, заботливо снимая с парня ведро. — В-Вэриан Алкем, — бормочет тот, потирая ушибленную макушку. — Правда? А я думал "Ходячее недоразумение", — и Хьюго доволен своим ядом, которым он плюется в и так побитого зайчонка. Но Вэриан смеется. И Хьюго знает, что тот лжет, ни черта ему не смешно. Он его насквозь видит. Как в зеркало смотрит. — Это всего лишь творческий псевдоним, — улыбается Вэриан слегка грустно. На пути к двери у него ничего не валится из рук, но Хьюго упускает момент, чтобы это прокомментировать. Ему вообще больше не хочется что-либо говорить этому загнанному зверьку, что, вообще-то, не сделал ему ничего плохого. Хлопок двери слабый, словно не хотевший никого потревожить. Взглядом Хьюго провожает сгорбившуюся спину, сведенные лопатки — хрупкие крылья — прочерчиваются на футболке. Хьюго чудится, будто он их и оторвал. Где-то внутри его сжирает совесть.***
Дни пролетающей чередой рвут разум Хьюго на куски. Шум, извечные сплетни где-то рядом, словно даже стены говорить научились, не желая оставлять его в желанном уединении. Мыслей собственных не слышно, голова болит чаще, стены, мать его, тонкие настолько, что Хьюго слышит разговоры из соседней комнаты о какой-то девушке, об учителях, даже о нем самом (Хьюго и так знает, что он редкостная ядовитая мразь, напоминания тут ни к чему). Еще немного, и Хьюго начнет отвечать всему этому шуму, и его упекут куда-нибудь, где ему адекватному быть точно не положено. Среди забитых книгами стеллажей тихо, просторно, пыльно, но в меру. Библиотекарь спит в своей коморке, даже не следя за соблюдением посетителями тишины, но этого и не требуется. Потому что здесь никого нет. Все давным-давно забыли про бумажные книги, их ни с чем не сравнимый запах стари, перейдя на сложные технологии, в которых, как считает Хьюго, нет той же души, что и в поломанных переплетах. Вдали от коридора, в закоулке между учебниками физики и пособиями по химии, чьи годы издания датируются прошлым веком, тихо особенно. За стеклом гудит осень. Хьюго стряхивает желтые листья, налетевшие из открытого окна, обратно на улицу, усаживается на подоконник с ногами, уютнее кутаясь в грязно зеленый плед, который он притащил сюда еще в прошлом году. Идиллию, к глубочайшему сожалению, прерывает скрип ботинок, затем звук пошатнувшейся полки, от этого пара книг явно падает на пол, а кто-то чертыхается прямо за соседним стеллажом. И Хьюго молится, чтобы этот "кто-то" шел не к нему, а если и к нему, то уйдет обратно, едва завидев блеск уставших глаз под стеклами очков. Один из учебников исчезает с полки, и в образовавшемся просвете Хьюго видит (о боже, серьезно?) мелькнувшую прядь мутно-синего цвета. Хьюго вспоминает старую поговорку про череду встреч практически невольно, но вскоре встречается взглядом с мальчишкой по ту сторону полки. Синие глаза посмотрели на него сквозь дыру среди книг сначала удивленно, а потом даже радостно, и Хьюго отвел взгляд, будто бы не заметив. А сам мысленно молится, чтобы его жест нежелания коммуникации истолковали правильно, но интровертские мечты разбивают шаги, что приближаются к его практически личному подоконнику. Хьюго щелкает кнопкой на новом плеере (пожалуй, это единственнная технология, чью полезность он не отрицает), музыка в наушниках окончательно ломает уши, но теперь окружающим точно слышно, что он не здесь, он занят, с ним говорить не стоит, нет, пожалуйста... На его плечо ложится рука, а точенный профиль настойчиво начинают сверлить чужие (о, он даже знает, чьи конкретно) глаза. Хьюго мог бы проигнорировать. Но взгляд поднимает лживо-недовольно, словно он действительно читал, словно не пролистал страницы чисто на рефлексе. Мальчик (Вэниар, кажется?) что-то говорит, и только по шевелению рта Хьюго понимает, что тот сбивается, заикается, явно не может подобрать слова, много мычит. — Дам тебе минуту на подготовку своей речи и минуту на изъяснения, — и наконец вытаскивает наушники из ушей. Мальчишка хочет что-то сказать, но Хьюго обрывает, — Минута еще не прошла, а я по твоему лицу уже вижу, что ты хочешь сказать что-то глупое. Мальчик открывает рот на этот раз возмущенно, но затем думает немного, закрывает его и отходит на шаг, погружаясь в мысли. Хьюго недовольно убирает наушники в сумку, закрывает книгу (благо дальше вчерашней закладки он не продвинулся), собирая свои вещи. В любом случае, скоро закончится перерыв, а значит, и его одиночество. Только из-за кое-какой катастрофы, которую Хьюго благополучно избегал всю неделю, а мог бы и весь год, все это закончилось на пять минут раньше. Мальчик нервно теребит рукава рубашки, бегает глазами по всему Хьюго в целом, но, столкнувшись с недовольным прищуром, начинает свои объяснения: — Привет? Эм, я Вэриан, — протягивает руку, практически сразу неловко отдергивая ее обратно. Хьюго понимает, что неправильно запомнил его имя до этого, но не то чтобы ему не все равно, — и я давно хотел поговорить, вернее, мне велели с тобой поговорить, но это, как бы, было сложно... — Ближе к сути, — не выдерживает Хьюго. — Ладно-ладно, — даже поднимает руки в знак покорности. Весь этот парень прямо-таки излучал неловкость и неуклюжесть своими быстрыми жестами. Хьюго даже пару раз показалось, что Вэриан может ненароком сам себе выколоть глаза, если еще раз так быстро взмахнет рукой перед собственной физиономией, — В общем, — кашляет, игнорируя закатывание глаз напротив, — я ведь новый ученик и по совместительству твой сосед по комнате. Изначально директор сказал, чтобы я попросил тебя провести мне экскурсию по академии, но ты вечно где-то пропадал, и я уже понял, что здесь, в библиотеке, поэтому мне провели ее мои одноклассники... — Чудно. Ты мог рассказать эту историю и картине в холле, — Хьюго закидывает сумку на плечо, устремляясь к выходу, но путь ему преграждает Вэриан, раскидывая руки в стороны на манер баррикады. — Дослушай! Это лишь небольшое предисловие! — А можно мне краткое содержание? — яд чуть показывается из щели ухмылки, но Вэриан не отступает. — Но потом нас заставили выбрать профильный предмет, и, знаешь, я сразу выбрал алхимию! В плане, это круто, я сам ею увлекался дома, и даже специально перешел сюда, потому что эта дисциплина осталась только здесь, но... — Но? Голубые глаза утыкаются в пол, руки снова начинают мучить края рубашки. — Но откуда ж я знал, что в конце триместра намечается зачет с практикой?! Все продвинулись очень-очень-очень далеко вперед, а я едва все символы заучил, пропорции и прочее, что все остальные еще с начальных классов знали... я на грани гибели, понимаешь? — Мне помочь выкопать тебе могилу? — Нет!.. Профессор сказал, что ты в этом лучше него разбираешься, и мне стоит просить помощи именно... — О нет, можешь не продолжать, — Хьюго смотрит сверху вниз, благо, с его ростом это удобно, — я никому не помогаю. Шаг мимо, еще, но его хватают цепко за рукав свитера: — От тебя убудет что ли?! — Убудет, у меня времени нет нянчиться с недоалхимиками, — еще шаг, но Вэриан держит крепко, его туфли противно скрипят по паркету. — Это между прочим и в твоих интересах! На этом их игра в перетягивание рукава Хьюгиного свитера прекращается, Вэриан даже чуть не падает от резко прекратившегося сопротивления. Хьюго оборачивается, скептически осматривая оппонента: — Веришь в мой альтруизм? — Так же, как и в единорогов, — и Хьюго на секунду даже теряет контроль над лицом: брови ползут вверх сразу, как подколка срывается с уст этого божьего одуванчика. Это даже интересно, — Слушай, мне просто нужна помощь. Тебе нужно, чтоб я к тебе не лез и чтоб тебя никто в принципе не трогал? — Хьюго кивает, с интересом уставившись на слегка уставший блеск синих глаз, — Так вот, клянусь, что, если ты поможешь мне хорошо подготовиться к зачету, чтоб меня отсюда не выперли, в благодарность я не буду говорить с тобой, смотреть на тебя, даже найду другое место для своих экспериментов до того, как ты выпустишься из академии! Тебе ведь уже осточертели эти пыль, скрипящие полы и храп библиотекаря? — Вэриан пробегается взглядом по помещению, что уже напрочь избито своей же старостью. Хьюго смотрит пытливо, Вэриан — упрямо. Что ж, из двух зол надо выбирать меньшее. — В моей комнате сразу после последнего урока, — и удаляется, не оборачиваясь, не в силах взглянуть на чужую довольную улыбку. Вэриан практически подпрыгивает от счастья и убегает из библиотеки следом за Хьюго, даже позабыв об учебниках, что хотел взять. Звонок оповещает о конце большой перемены. Хьюго не слышит ни его, ни шум толпы учеников, что выплывает из своих комнат и прочих внеклассных помещений. Перед глазами у него синева чужого неба, и почему-то Хьюго не может думать ни о чем другом.***
— Этого хватит тебе на первое время, — толстые книги глухо ударяются о стол. Так вот каков гранит науки. — На первое время? Ты хотел сказать, на первый год? — Вэриан не без усилий поднимает самую тонкую из них — "Основы преобразовательной алхимии для безнадежных чайников", — Эй! — возмущается этот самый чайник. За очками его собеседника промелькает самодовольство: — Я осилил это за неделю. Будь добр, не заставляй меня жалеть о том, что я вообще согласился тебя учить. Алхимические символы, печати, сложные формулы, но в них Вэриан уже видит что-то знакомое. Так, это вроде соль, это медь, а это... ртуть? Или серебро? Прямо под нос ему суют бумажку с пометками на полях разного рода, и это... — Расшифровка всех нужных тебе сейчас и в дальнейшем символов. Изволь все запомнить и пока что не доставать меня. — А когда запомню? — Увидим. Первый зачет алхимического класса первого года старшей школы, что Хьюго сдал на безоговорочное «отлично» в свое время, помимо теоретических вопросов включал в себя и практику — создание из огромного куска камня скульптуры без применения физических сил, разумеется. Это же алхимия. Нужно всего лишь смешать правильный раствор, составить формулу для предания нужной формы объекту (и это самое нудное в этой части), вписать формулу в алхимический круг, произнести составленный заговор – и вот! Возможно, это задание для самоучек, вроде Вэриана, и было чем-то заоблачным и недосягаемым, но причина этого была как нельзя прозаична. Просто эта академия была, во-первых, абсолютно бесплатной, во-вторых, с прекрасным преподавательским составом, а в-третьих, лишь для одаренных. О да, здесь собрались юные дарования со всех семи королевств, которым академия была готова протоптать дорогу в светлое будущее. Именно поэтому и места здесь, хоть и не были никогда ограничены, пополняются медленно, а класс алхимии так и вообще скоро пылью покроется. Потому что даже учебники по этой науке уже вышли из обихода, а стеллажи новыми экземплярами не пополнялись где-то четверть века. Новому поколению алхимиков приобретать базовые знания стало сложнее. В основном, их теперь передавали из уст в уста родители детям, наставники — ученикам. Так было и с Хьюго. Интересно, откуда же Вэриан подчерпнул те немногочисленные знания, что у него имелись? Он не местный, а наставников по алхимии в других королевствах не осталось. Родственники, которые, возможно, и сами закончили эту академию? Навряд ли — знания у него были весьма посредственными даже для середнячка. И то, что Вэриан вообще умудрился сюда попасть, означало, что в нем действительно разглядели нечто особенное, выдающееся, проблески таланта и скрытого гения. Но по взгляду Вэриана Хьюго понимает, что тот ничего не понимает в элементарном пособии и тонет в том потоке информации, что дала ему книга. Хьюго краем сознания думает, возможно ли такое, что Вэриан всего-навсего пленил избирательную комиссию, пару раз взглянув на ее членов своими синими глазами из-под пушистых ресниц? — Хорошо! Я запомню все это за пару дней! И потом ты научишь меня составлять формулы? — у Вэриана в глазах надежда, такая неправильная, позабытая Хьюго уже давно. Наверное, комиссия восхитилась именно его энтузиазмом. Хьюго не помнит, чтоб на него так когда-нибудь смотрел кто-либо еще. Он молчит пару секунд, не в силах даже открыть рот. — Эй! Не смотри с таким презрением! В плане алхимии я не глуп! Мне хватит и дня!.. или двух. Точно. Хьюго и позабыл, какой у него взгляд и как все его трактуют. Почему-то его взгляд "я не верю, что другие могут хорошо ко мне относиться" трактуют как "я не отношусь к тебе хорошо". И улыбается нарочно остро: — Завтра и проверим, непризнанный вундеркинд, — еще раз (для пущего эффекта) смиряет Вэриана надменным взглядом. Тот смотрит в ответ с вызовом, но вид испуганного крольчонка от этого не теряет. Даже очаровательно. Хьюго развернулся на пятках и, злобно метая глазами молнии, направился в библиотеку, планируя пробыть там до отбоя, потому что дальнейшее пребывание здесь могло привести либо к нервному срыву, либо к драке. Либо к чему-то еще, о чем думать не особо-то и хотелось. Чужая уверенность раздражала до плотно сжатых кулаков. Чужой оптимизм, доверие к миру и стремление к своей, казалось бы, такой далекой мечте — все в этом мальчишке выводило из себя. Как же сильно Хьюго терпеть не мог, когда у других было что-то, чего не было у него самого. Уже в коридоре он как-то сам остывает, кулаки разжимаются, а агрессия превращается в отвратную зависть и желание просто вернуть все то, что он так давно потерял. Но маска хладнокровия снова коркой льда покрывает его лицо, не давая никому из случайных зевак стать свидетелем всей той бури, что внезапно разбушевалась у него между ребер.***
— Слушай, — Вэриан вламывается беспардонно, нагло, дерзко, и у Хьюго совершенно не хватает синонимов, — это у тебя что? Хьюго не упускает возможности испепелить его уничижительным взглядом и бросает нарочно раздраженно, отпихивая свою же тетрадь: — Это у меня обед. Будь добр, прогуляйся до конца перерыва. — Не будь таким злобным мизантропом! Кусок из горла я у тебя не забираю, просто объясни: это у тебя здесь натрий или калий? — и тяжелый учебник, помеченный на полях (Хьюго польщен, потому что записи сделаны карандашом и очень тонко), падает на колени Хьюго, а сам его новый обладатель (нагло, очень нагло) будто нарочно впихивается на подоконник как можно ближе к Хьюго, больно проезжаясь острым локтем тому по боку. Вздох. Закатывание глаз (из орбит едва не падают). И Хьюго наконец обращает внимание на символ, в который мальчишка тыкал израненным пальцем. Израненным потому, что Вэриан часто грызет ногти, особенно когда думает чересчур усердно. Не то чтобы Хьюго есть до этого дело, просто этот факт раздражает своей сумбурностью, раскованностью, уязвимостью. Хьюго просто слишком давно избавился от этой привычки, и теперь его руки идеально чистые. — Калий. Натрий здесь даже по реакции не подойдет, смотри на конечные продукты. — Действительно! Спасибо! — что-то чиркает наспех, едва ли даже будущий он разберет. И дальше бегает глазами по странице, изредка что-то подписывая или подчеркивая, в общем, с усердием утонув в учебе. Но Хьюго больше смущает то, что от него не отодвигаются, не уходят и нагло нарушают его личное пространство, лишая и так редких минут уединения. И хочется накричать, снова полить ядом да так, чтоб травма осталась, по больному проехаться, чтобы не повадно было больше ни сидеть рядом с Хьюго, ни говорить. Да даже чтобы просто вспоминать его без слез на глазах не удавалось бы. Но Вэриан рядом смешно чешет голову, вертя цветную прядку на пальце, во время, по всей видимости, самых сложных моментах, бурчит едва слышно все формулы, и кусает какую-то булку, которую Хьюго уже окрестил сахарной бомбой, потому что чувствует, как диабет посматривает теперь и на него. Но Хьюго давным-давно не ест сладкое, не открывает рот лишний раз и не меняется в лице уже который бренный год. Глядя на Вэриана, Хьюго вспоминает кого-то родного, но такого позабытого и никому никогда ненужного. Даже ему самому. И позволяет остаться рядом, все равно уже конец перерыва, и они пересекутся где-нибудь в коридоре (и инициатором разговора снова станет Вэриан), какая разница, произойдет ли это парой минут раньше?***
— Держи, — о стол глухо ударяется чашка с забавным рисунком на белой поверхности – хамелеоном с кисточкой и палитрой. — Отравить меня вздумал? — критическим взглядом Хьюго оглядывает содержимое, принюхивается, — Или вызвать гипергликемию? От Вэриана пахнет так же, как от чашки: шоколадом, молоком, каким-то сладким сиропом. Жертва недостатка хрома и магния. — Это мое фирменное какао! Даже такого как ты заставит улыбнуться! — и улыбается сам, ярко, так, что глаза слепит как в солнечный день. Хьюго думает, что его приподнятые в саркастичной ухмылке уголки губ могут только резать сталь. Делать больно. Унижать, втаптывать в грязь, разбивать на куски. Так почему же...? Кружку придвигают ближе к его руке, Вэриан, черт бы побрал эти его огромные синющие глаза, смотрит настойчиво, с толикой азарта и веселья, и Хьюго кажется, что в комнате невыносимо душно, хоть за окном уже конец сентября, а комнаты до сих пор не отапливают. Да, действительно, в комнате холодно. Только отвернувшись от Вэриана, он это понимает. И горячий напиток – отличный способ согреться. Это так, к слову. Просто ему холодно, просто сладкое помогает справляться со стрессом, просто кружка приятно греет уставшие руки. Просто отказать Вэриану стоит титанических усилий, а Хьюго слишком ленив или что-то в этом духе. Так тот быстрее отстанет, именно. И неважно, что Хьюго знает более действенный способ избавиться от внимания назойливого соседа. Простое подчинение принесет меньше боли его оппоненту. "Стоп, с каких пор меня это волнует?" — думает Хьюго, делая первый глоток. Во рту приятно разливается тягучая сладость шоколада, на языке остается послевкусие имбиря, корицы и кардамона. С удивлением Хьюго обнаруживает под пенкой крохотные зефирки. Он слишком поздно понимает, что не контролирует свое выражение лица. А Вэриан расплывается в довольной улыбке: — Понравилось? — Хьюго в ответ лишь побежденно отводит взгляд, — Знаю же, что понравилось! — и улыбается так счастливо, будто только что своими руками создал философский камень. Хотя, рассеять тучи на лице Хьюго – такое же чудо, как и создание камня, что превращал бы все в золото. — Пытаешься задобрить меня? — возмущается тот больше шуточно, чем взаправду сердито, — Что ж, у тебя получается, — но яд стал уже неконтролируемым механизмом защиты от внешнего мира, — Однако не радуйся раньше времени – я никого и ничего не ценю. Чужие глаза тускнеют мгновенно, Вэриан поджимает губы, не находит нужных слов и уже было отходит к своей половине комнаты, как вдруг слышит шепот, что заглушается шорохом листьев за окном, и Вэриан почти не верит. Не то чтобы Хьюго и сам хоть немного верит. — Ты что-то сказал? — оборачивается, но у Хьюго вновь наушники в ушах, а сам он упрямо смотрит в учебник, игнорируя вокруг абсолютно все, начиная от соседа по комнате и заканчивая глухим стуком листьев об оконные стекла. Но Вэриан уверен, что слышал. На вечно серьезном лице мелькает тень неловкости и смятения, Хьюго нервно кусает губы, и это выдает его с головой, селя в сердце Вэриана разгорающуюся надежду. Потому что Хьюго, вечно хмурый мизантроп (этот статус приклеился, как надоедливая наклейка на кружке, но ее упрямо шкрябают ногтями), Вэриан точно уверен (он ведь еще не сошел с ума), поблагодарил его, пусть и сам этого никогда не признает и спихнет все на даже не промелькнувший в голосе сарказм.***
— И Йонг взял и положил вместо обычного серебра его ацетиленид! Я говорил ему внимательнее читать учебник, а он...! И в итоге случился большой такой взрыв, и его комната превратилась в руины!.. Ну, то есть не совсем руины, но копоть на обоях мы вытирали долго! Нуру нам тоже помогала, но поругала хорошенько и его, и меня. И, знаешь, мне иногда кажется, что она моя мама! Или старшая сестра! Хоть она и на год меня младше! — Вэриан вскрикивает на некоторых фразах особенно эмоционально, руками норовит сбить либо книги с прикроватной тумбы, либо собственного енота с кровати, что уютно пригрелся у бедра хозяина и тоже будто бы слушал рассказ. Хьюго в целях безопасности сидит чуть поодаль — вне зоны поражения. — У нее же есть младший брат, думаю, ей не впервой следить за всякими бандитами. — Именно!.. Эй! — рывок, и Вэриан возмущенно бьет Хьюго в плечо, практически сразу заливаясь смехом. Хьюго смеется в ответ почти не зажато. Хьюго не успел понять, с каких пор его личное пространство перестало быть личным. Вернее, оно все еще личное, и вокруг Хьюго по-прежнему разит аурой холода и ненависти ко всему живому, а шипы пронзают насквозь тех, кто хоть немного приближается. Но Вэриан все еще здесь. Он ранился неоднократно, метаморфические шрамы на его ладонях все еще не зажили (как и шрамы у Хьюго, но это так, детские глупости и разбитые о суровую реальность надежды). Но Вэриан здесь: улыбается, тянет руки неловко, слишком долго задерживая ладонь на плече, или сидит слишком близко, излишне прижимаясь локтем к боку, будто их кровать была слишком тесной. А еще раскидывал руки для объятий, но одного испепеляющего взгляда Хьюго хватило с лихвой, чтобы отбить у него это желание. Или не отбить, но хотя бы показать, что он не настроен на подобное. Совсем. Этого искреннего мальчишку становится даже жаль. Но одновременно с этим сердце Хьюго заполняется завистью и отчаянием. Потому что от того, насколько же Вэриан кем-то любим становится тошно. Пусть у него и нет матери, как и у самого Хьюго, но его отец вложил в него столько любви, пусть и так, по-своему. Одного письма от того хватило, чтобы Хьюго это понял. Да, Квирин журил сына за беспорядок, за то, что тот не спит допоздна, но это все было пропитано любовью родителя к своему чаду: "Глядишь, и заблудишься в таком беспорядке!" "Учеба, конечно, важна, но не настолько, чтобы делать из мешков под глазами сумки для учебников!" "Я волнуюсь, как бы ты не заболел" Вол-ну-юсь. Выражало это слово все. Хьюго, ругаясь про себя, признается, что ему чертовски завидно. Он тоже так хочет. Чтобы его любили даже такого, непутевого. Чтобы ему было, куда вернуться. И это касалось не только родителей. Даже друзья его беспокоились о нем так нежно, а Вэриан беспокоился о них в ответ. Но еще и о Хьюго. Хьюго же в противовес всему этому ни о ком не беспокоился. Только о себе, и то изредка: если от голода начинало звенеть в ушах или если привычка грызть ногти возвращалась. Но и это было не то же беспокойство, что у того же Вэриана к остальным. Не забота. Это было скорее беспокойство о том, что если он откинется, то тратить свои время и деньги на достаточно красивую надгробную плиту для него никто не будет. Но Вэриан... Просто одно огромное исключение. Словно его жизненное кредо – помогать тем, кому никто и не думал бы помогать. Словно ему действительно все равно на скверный характер Хьюго, но не все равно на его судьбу. Словно он действительно пытается разглядеть в нем что-то хорошее и человечное, простое и светлое. И то, что Хьюго схоронил давным-давно, то, что растоптанное на куски валялось под слоями снега столько времени, оказывается на поверхности. Неловко, да. Но Вэриан, кажется, даже рад тому, что теперь ему позволяют немного больше, чем другим. Взамен Хьюго получает заботу. Он и сам не заметил, как уснул, лежа на локтях, прямо за грудой учебников. Но это, впрочем, неважно, – он засыпал так часто. Потому что статус извечного отличника и заучки этого требовал. И все равно на боли в спине, в руках и практически во всем теле. Все равно, что порой он даже забывал закрыть окно и засыпал прямо под ним, а просыпался от жуткого сквозняка или же собственного чиха или кашля. Но на этот раз он просыпается от прикосновений к плечам и ощущения чего-то мягкого и теплого. Плед. На его плечи ложится уютный шерстяной плед. Вэриан поправляет материю на его плечах, чтобы она прекратила сползать, закрывает окно, и Хьюго только сейчас замечает, как же в комнате до этого было холодно. Вэриан спасает его от простуды. Вэриан спасает его и от голода. Молча сует ему тарелку с сэндвичами, а на вопросительный взгляд фыркает: — Я ж знаю, что ты со вчера кроме печенья с кофе, — и опускает тот факт, что это он его и угостил этим печеньем, — ничего не ел. — Неужто боишься, что если я помру, то тебе с твоим зачетом никто больше не поможет? — и вопреки всем своим ворчаниям кусает один из сэндвичей. Довольно вкусно. Может, Вэриан и был неудачным ученым, но готовил он с детства и явно успел стать мастером в этой сфере. — Прекрати думать, что каждый человек в этом мире, помогая другим, ищет выгоду для себя, — хмурится, защищается, скрещивая руки на груди. — Поправлю: каждый нормальный человек. Вэриан улыбается: — Ну, значит, я немного ненормальный. Против воли Хьюго хмыкает, а уголки губ так же, против воли, ползут вверх. Рядом с этим взбалмошным мальчишкой это происходило часто. И Вэриан, судя по блеску в глазах, считает это какой-то своей личной победой. Хьюго относится к этому более скептично. Он часто смеется над другими – своего рода защитная реакция, тактика "бей первым". "Смейся над другими раньше, чем они посмеются над тобой" или что-то в этом духе. Но сейчас он смеется не над Вэрианом, а.. вместе с ним? Хьюго не успевает смириться с этой мыслью, как под нос ему пихают тетрадь, усиленно тыча в страницу пальцем: — Кстати, насколько правильно я составил эту формулу? Ах да, алхимические формулы, зачет Вэриана. Кажется, Хьюго слишком много думает не о том, и это нужно исправлять. — Я уже вижу, как ты использовал руну Дагас в начале, а руну Ас в конце. Нет, если, конечно, ты перед собой ставишь задачу уничтожить идеальное творение, а не сотворить его... — Все-все! Я все понял! Не нужно из-за такой мелочи унижать меня! — машет руками усиленно, сразу хватаясь за грифель и меняя руны местами. — Это база. Если ты не запомнил, с чего всегда начинается формула преобразования, а чем заканчивается, то я не вижу в твоем дальнейшем обучении здесь смысла. В ответ ему раздаются лишь оскорбленное сопение и звуки скольжения пера по листу. Вскоре на колени снова приземляется тетрадь, только формула на ней стала лишь грязнее. Даже почерк Вэриана был полон неловкости и сумбурности. Без особого удивления Хьюго не обнаруживает в достаточно длинной цепи превращений ни одной ошибки. Конечно, это ведь он несколько дней стоял над Вэрианом зорким соколом, проезжаясь сарказмом и иронией по каждой допущенной в элементарных уравнениях ошибке. Хьюго честно думал, что Вэриан откажется от его помощи после такого. Но этого парнишку злые слова только мотивировали. Хьюго завидует его упорности. Но не показывает, а лишь бросает сухое: — Надеюсь, с формулой цвета ты справишься самостоятельно, Цветная Прядка. Вэриан улавливает этот неудачный каламбур: — Тогда вопросы к Рудигеру. Это он меня покрасил. Хьюго вопросительно выгибает бровь, и Вэриан продолжает: — У меня, знаешь ли, тогда практически вышел раствор для удобрения папиных растений! Но Рудигер взял и уронил несколько других склянок прямо в котел! Я подошел посмотреть, заглянул внутрь, и тут – БАМ! — всплескивает руками, показывая, каким же был взрыв, — Все волосы мне покрасил! — Хьюго издает тихий смешок, Вэриан хмурится театрально обиженно, — Тебе-то смешно, а я неделю из дома выйти не мог! Весь день под краном сидел, и то – вот эта не смылась до сих пор! — и крутит на пальце ту самую надоедливую прядь мутно-синего цвета. — А мне кажется, тебе идет. Сразу видно, что ты не от мира сего. — Сразу видно, что у меня есть очень непоседливый питомец, — Рудигер на кровати Вэриана издал какой-то звук, полностью передающий, что его сейчас оскорбили до глубины его енотьей души, — Хотя, твои слова я восприму как комплимент. Хьюго завис на пару секунд. И только после слов Вэриана понял, что он и не закладывал в свои слова никакого оскорбления. Потому что Вэриан действительно не от мира сего. Он понимает его даже тогда, когда Хьюго сам себя не понимает. Он не ищет в Хьюго плохого, а наоборот вытаскивает клещами то замечательное, что тот так давно прятал. Ради него Хьюго снова хочет быть хорошим.***
Возможно, весь мир играет против него. Возможно, мир просто его не любит. Хьюго привык к шепоту за спиной. К тому, что его мешали с грязью за его дрянную судьбу. Но сейчас его мир рвется на части окончательно. Он знал, какие нелестные слухи о нем ходят по академии. Но он усиленно надеялся, что Вэриан их уже слышал. Но, по всей видимости, он очень сильно ошибался. Тому что-то шепчет на ухо парень, которого он даже по имени вспомнить не может. Но который (почему-то) о Хьюго знал самые мерзкие сплетни. Его можно причислить к тем людям, с которыми ты даже не здоровался ни разу, но которые знают о тебе все вдоль и поперек. Особенно моменты неудач, провалов, моменты, которые ты и сам отчаянно хотел бы позабыть. "Преступник" – висит на Хьюго клеймо. Вор, бандит, ребенок с темным прошлым, что не отпускало все эти годы. Хьюго – злодей с рождения. И всем все равно на тот путь исправления, что он протоптал сквозь грязь родства. Его родители – воры. Он и сам обучался их методам кражи, шел по стопам, не зная другого пути. Было удобно пользоваться своим милым детским личиком, чтобы обвести случайного прохожего вокруг пальца. Кто не захочет помочь потерявшемуся дитяти? В любом случае, карманы спасителя будут обчищены этим же ангелочком — уже неневинными детскими ручками. Но однажды его родителей поймали. За ним, Хьюго, следили. Выйти на попечителей оказалось довольно просто. Так он и оказался в приюте. Словно уличный кот, которого впервые окунули в безопасный мир, он все равно боялся всего и всех. Он продолжал врать. Продолжал красть, потому что не привык, что можно получить что-либо честным путем. От него было много проблем. Он дрался. Он подставлял других, потому что все это стало привычкой, способом выжить в этом грязном мире. Хьюго не привык, что что-то хорошее можно получить просто так. Как только он научился ходить и понимать приказы (а что еще нужно для их выполнения?), его перестали обеспечивать, а лишь давали задания. Не выполнил – голодай до следующего. Хьюго быстро выучил, что, если ты не приносишь пользы, тебе никто помогать просто так не будет. Потому что все люди, помогая другим, ищут выгоду для себя. Ему все же нашли опекуна. Мисс Донелла, казалось, с самого начала не была рада такой участи, как следить за непутевым чадом, что гребло в карман все, что хорошо блестит и плохо привинчено. Она начала его перевоспитывать. Поначалу Хьюго не видел особых отличий от своей прошлой жизни: и там, и здесь ради похвалы требовалось выполнить поручение. Лишь со временем он увидел главное – теперь он зарабатывал ласку честно. Помогал по дому, иногда с монотонной бумажной работой. Донелла отлично знала алхимию. Именно от нее Хьюго получил свои первые учебники. Именно она показала ему некоторые формулы и знаки, которые упрощали преобразования, но о которых не знали даже многие магистры. Хьюго впитывал информацию, как губка. Злодейское прошлое сыграло ему на руку – теперь вместо того, чтобы запоминать планы зданий и время обхода городских патрулей, он за пару прочтений запоминал самые сложные реакции. Донелла никогда прямо не говорила, что горда им, но ее почти материнское поглаживание по плечу демонстрировало все ее чувства лучше слов. Она отдала его в школу, и за пару месяцев Хьюго смог догнать своих сверстников. Но перепрыгивать классы она не дала – слишком хотела (хоть и не говорила этого прямо), чтобы у мальчика появились навыки общения. Это было, в общем-то, бесполезно. Как бы и Донелла, и сам Хьюго не старались скрыть его прошлое ("Твои родители погибли при пожаре, а я твоя... нет, не бабушка. Только попробуй так сказать, я тебя котлы заставлю перемывать"), слухи всегда были впереди. И вот уже все в школе поголовно знали о "мальчике-воре". Взгляды. Много косых взглядов, брошенных будто случайно. Шепот, что преследовал, кажется, везде. Было тошно. Стоило только Хьюго взглянуть в ответ, как многие вздрагивали и (Хьюго до последнего надеялся, что ему лишь мерещится) прикрывали свои сумки. "Будто там есть хоть что-то более-менее ценное" Вскоре за слухами пошли откровенные байки. Так Хьюго совершенно случайно узнал, что он убивал людей с особой жестокостью. Пытал, душил, мучил, насиловал. Хьюго лишь тринадцать, но его судьба уже запятнана бесповоротно. И этим пользуются. На Хьюго вешают все плохое, что происходит в стенах школы. Особенно кражи. И Донелла (Хьюго очень ей благодарен) упрямо ходит в кабинет директора как к себе домой, доказывая и объясняя, почему конкретно ее воспитанник этого не делал. У этой женщины железные нервы, потому что даже спустя час пустого разговора с такими же пустыми и глупыми людьми, она лишь треплет Хьюго по плечу и ведет его домой, наливает чай (сладостей в этом доме не водилось). И пару минут она сидит в глубокой задумчивости. А потом закуривает такую же тонкую, как и ее пальцы, сигарету и бросает кратко, но емко: — Вот же ж суки. И Хьюго кивает больше грустно, чем озлобленно. Так тяжело, когда тебя — нового — судят по старым грехам. Донелла лениво делает затяжку, выдыхает в сторону от Хьюго: — Я забрала твои документы. Обойдемся и без этих отбросов. — Не вы ли говорили, что сдаваться – удел трусов? — горько усмехается Хьюго, отпивая давно остывший чай. Донелла смиряет его флегматичным взглядом: — Мы не сдаемся, а ищем другие пути. Только и эти другие пути не приводят ни к чему хорошему. История повторяется и во второй, и в третьей, и даже в седьмой за два года школе. — Понимаете, Хьюго с его поведением недостоин учится в нашей школе, — бросает небрежно директор последней. — О нет, это ваша школа недостойна того, чтобы в ней учился мой сын, — рычит Донелла, хватая Хьюго за руку и практически силой вытаскивает несопротивляющегося мальчишку из кабинета. Она не сразу понимает, почему тот смотрит на нее с широко раскрытыми глазами. А когда смысл предыдущей фразы до нее доходит, лишь хмурится: — Я этого не говорила. И мы оба об этом забудем. Немедленно. Хьюго лишь кивает, пытаясь скрыть невольную счастливую улыбку. — Слушай, малой, может, я буду тебя обучать? — А вы не слишком ли давно закончили школу, чтобы.., — Хьюго натыкается на злобный взгляд и продолжать не смеет. — Вот и решено. Дальше поступишь куда-нибудь, а там я тебе не указ. Но за твое среднее образование ответственность нести мне. Так пролетает его "школьная жизнь" в начальном и среднем звене. Старшая школа наступает довольно быстро и не приносит тех же проблем, ведь Хьюго принимают в элитную академию, а это дорогого стоит. Его окружают уже повзрослевшие дети, которые не сменили своего к нему отношения. Вот только Хьюго сменил. Теперь он не лезет первый, не пытается завязать разговор и предпочитает держаться от всех особняком. В конце концов, слухов не избежать. Но так он хотя бы не будет этого слышать, и поводов для самокопания и самоуничтожения будет меньше. В конце концов, зачем пытаться быть хорошим, если тебе все равно никто не верит? Уж лучше Хьюго оправдает их ожидания и будет отыгрывать роль нелюдимого мудака, которому лишь повод дай вступить с кем-нибудь в словесную баталию. Редкие, но содержательные ссоры с Донеллой дали ему некоторое преимущество – теперь он не рыдает из-за каждого прилетевшего укола, а парирует их и жалит еще больнее. Он не только с жадностью впитывает знания, но и с жадностью применяет их на практике. И все это время слухи были для него лишь фоновым шумом, чем-то привычным. Но теперь все это слушал Вэриан. Его спина напряжена. Хьюго ничего не слышал после "Неужели ты с ним водишься? Он же...", но судя по довольному голосу этого парня, там было много интересного, грязного и прогнившего. "Вот же ж сука" По-хорошему Хьюго стоит уйти. Он ведь не хочет слушать всю эту гадость про себя самого, спасибо, избавьте. Но он продолжает стоять в другом конце коридора, вглядываясь в каждое неловкое движение мальчишки. Вздрогнет ли он под конец, спросит ли "П-правда?" (будто ему действительно могли бы ответить "нет") или уйдет, насмешливо фыркнув? Возможно, Хьюго жалеет о том, что не успел открыться. Тогда у Вэриана было бы еще меньше поводов сомневаться во всей этой лжи. Возможно, Хьюго жалеет, что не оттолкнул мальчишку сразу, как они встретились. Что не отказался делить с ним комнату, помогать ему с учебой. Возможно, Хьюго жалеет о всех выскользнувших из его поганого рта грубостях. Но теперь уже поздно. Он разворачивается на каблуках, удаляясь в свою комнату. Мыслей было мало. В основном лишь про то, что не стоило в тот злополучный последний летний день выходить в сад и садится под то дерево. Или же стоило сразу послать Вэриана и его зачет в одно место. Так было бы проще. Голова раскалывается от всех этих мыслей. Хьюго ускоряет шаг, думая, что ему стоит остыть. На самом деле он слышит, как Вэриан что-то наспех тараторит этому мудаку и шагает вслед за ним. Но он не видит, какие эмоции сейчас плескаются в синих глазах. И это пугает.***
Вэриан что-то бормочет, порой срываясь, не в силах подобрать слов. Это Хьюго понимает лишь по движению его губ и активным жестам. Чем-то похоже на их первую встречу в библиотеке. С одним только исключением – на этот раз Вэриан не выглядит таким радостным. Хьюго вытаскивает наушники из ушей: — Что? Хочешь, чтобы я объяснился? Вэриан вопросительно поднимает брови. Потом до него доходит: — Нет! Я... Я хотел бы извиниться, — теперь черед Хьюго смотреть удивленно, — В смысле... я не должен был вообще его слушать! Тебя ведь это обидело. Не вопрос. Утверждение. — Из-за того, что ты ни с кем не общаешься, они придумали все эти истории! Я... — Ничего они не придумывали, — Хьюго сглатывает образовавшийся в горле ком, — Я действительно... преступник. Да, я исправился, но многим этого не понять. — Я тебя понимаю! Я... — Понимаешь? Преступника? Прошу, не бросайся словами на ветер. Ему в ответ хмурятся. Вэриан кусает губы, явно думая над нужной фразой и о том, стоит ли вообще ее говорить. И после все же выдает с нечитаемым лицом, но это режет по ушам и по сердцу: — В четырнадцать лет я чуть не уничтожил целое королевство. Меня посадили в тюрьму. Потом я сбежал и попытался стереть всем память, а помогали мне в этом злейшие враги королевской семьи. Оу... Хьюго открывает было рот, чтобы что-то (он сам не знает, что именно) ответить, но закрывает обратно. Он знал об инциденте в Короне. Новость о юном злобном уме, что почти разрушил вековую империю лишь своими знаниями алхимии, разлетелась по всему континенту. Но кроме расплывчатых общих фраз из газет Хьюго не знал ничего. И даже зная, что Вэриан родом из Короны, он не спешил расспрашивать его об этом. В конце концов, какое отношение мог иметь Вэриан к этому? Теперь он знает, какое. Самое непосредственное, прямое. А божий одуванчик-то оказался с шипами. Теперь Хьюго понимает, какой потенциал разглядела в Вэриане академия. Конечно, мальчик, что лишь с помощью своих скудных знаний, которые он получил путем проб и ошибок, смог практически уничтожить целую нацию (а остановить его смогли, на секундочку, только магией) привлек внимание жадных до юных талантов ученых. Вэриан неловко теребит рукава своей кофты и продолжает: — Это сложно объяснить, но тогда я действительно не видел другого выхода и... Мне казалось, что меня предали, и поэтому я... Я хотел отомстить, и, боже, это было так ужасно, — он обессиленно падает на кровать рядом. Хьюго не находит ничего лучше, как положить ладонь на хрупкое плечо мальчика в успокаивающем жесте. Тот действительно в ответ немного расслабляется и продолжает уже едва слышно, — Я чуть не убил их. Моих друзей... Я не понимаю, почему они даже после этого дали мне второй шанс. — Ты помог им справиться с обезумевшей фрейлиной принцессы. Вэриан прыскает в кулак, но печаль в его глазах не уходит. Только сильнее застилает их синеву. — Может и так. Но первое время мне было так тяжело. Казалось, что все вокруг меня ненавидят. И было ведь за что, но мне было так тяжело в ту метель, мой отец, единственный дорогой мне человек, он почти погиб, и никто мне не помог... Я не видел другого выхода, — еще сильнее сжимается, а глаза блестят от слез, — И я так сожалею об этом, но даже спустя столько времени, я не могу избавиться от ощущения, что я ужасный человек. Хьюго прижимает Вэриана ближе, заставляя уткнуться в свое плечо. Лишь бы помолчал и не говорил больше глупостей, многие из которых были так знакомы ему самому. — Раскаяние не доступно ужасным людям, — издает тихий смешок, – значит, ты не такой уж и плохой. Не совсем понятно, кого именно он пытается успокоить: его или себя. Так глупо это все: и то, что говорит Вэриан, и его, Хьюго, собственные слова, особенно учитывая то, что он сам в них давно не верил. Сначала он думает, что в его плечо тихо всхлипывают, но это лишь немного неловкий смешок: — Это я хотел тебя так успокоить. — Без толку, – ему в ответ смеются, но не так искренне, как хотелось бы. И сарказм прикрывает собой открытую (почти мольбу) просьбу, — Придумай что-нибудь, во что я поверю.***
Вечер. В коридоре общежития тихо до противного писка в ушах. Оттого стук ботинок Хьюго по кварцу раздается особенно громко, возможно, даже разбудив кого-то очень несчастного, нервозность которого так и ждала удачного случая, чтобы остаться со своей жертвой тет-а-тет, а затем съесть ее живьем. Хьюго, к счастью, не страдает от чего-то подобного. Да, он задержался допоздна, но вовсе не потому, что ему было страшно оставаться наедине со своими мыслями, как это было сейчас у многих в конце триместра. Он же – не все. В плане учебы ему равных не было, а задержка была вызвана тем, что его задержал учитель, попросив выполнить различные базовые поручения вроде "отнеси эти листы из кабинета А в кабинет Б". Не то чтобы в Хьюго взыграло желание кому-то помогать. Просто это помогало поддерживать статус любимчика и безоговорочного отличника по всем дисциплинам. Просто Хьюго выучил, что взрослые любят послушных детей, которые не перечат и делают, что говорят. И послушным детям всегда могли что-то спустить с рук, где-то подтянуть оценки, а где-то и проложить дорогу во взрослую жизнь. Непослушных же взрослые будут перевоспитывать, перекраивать наживую. И относиться к таким перешитым будут, как к глупым, проблемным детям. Таким сложнее, тяжелее. Выгода. Он снова ищет выгоду. Мысленно усмехнувшись, Хьюго вспоминает Вэриана. Того действительно можно было отнести к разряду "проблемных". Да, он умен, сообразителен. И Хьюго даже удивился, когда в первый раз услышал, как тот спорит с учителями, говорит то, что думает. Робкий и вечно неловко краснеющий мальчик оказался довольно бойким, когда речь заходила о науке. Он отрицал все волшебное (и с недавних пор Хьюго знал, почему, но Вэриан уверял, что его ненависть к магии не связана с его неудавшимся геноцидом), непонятное и неподдающееся законам банальной логики. Особенно уроки астрологии выводили его из себя. Он не учил трактовки для натальных карт, но активно учил расположение звезд относительно друг друга, черт, он даже говорил, что у него есть телескоп! Но профессор (изюм в очках, чей скрипучий голос мешал мирному сну задних парт) его рвения к изучению этой стороны небесных тел не оценил. Они могли проругаться весь урок. Порой за словесным поединком они даже не замечали течения времени, и всем остальным приходилось ждать, пока кто-нибудь из них жадно втянет ртом воздух, готовясь к новому залпу аргументами, и в момент этой паузы неловко сообщить, что занятие закончилось десять минут назад. Вэриан потом часто извинялся перед всеми (перед Хьюго особенно) за то, что снова увлекся. Хьюго лишь смеялся в ответ и искренне заявлял, что интересней этот общий для всех классов урок они все равно бы не провели. Кстати, насчет Вэриана. В их комнате (Хьюго как-то пропустил тот момент, когда он перестал называть ее "своей личной") его не было, лишь Рудигер спал в своей корзинке, крепко сжимая наглыми лапами отвертку, которую он украл у соседа своего хозяина еще в начале года. Вообще, с этим дерзким животным Хьюго быстро нашел общий язык: всего за пару крекеров енот обучился подавать ему инструменты и даже светить фонариком и держать лупу одновременно, помогая собирать особо сложные приборы. Вэриан всегда удивлялся, как Хьюго вообще выживает с двумя профильными предметами, — механикой и алхимией — Хьюго отвечал, что для него это пустяки, хоть порой нагрузка и сводила все мысли к желанию бросить все, а самому сигануть с высочайшего выступа академии. Впрочем, домыслы о некрасивой и дешевой надгробной плите (над которой, повторим, никто заморачиваться не будет) не позволяли ему воплотить все это в жизнь. Кровать напротив была заправлена, поэтому идея того, что Вэриан отлучился на кухню или в уборную, мигом пропала. Впрочем, Хьюго не должно быть до этого дела. Вэриан не маленький, нянька, что уложит спать, ему не нужна. Вдобавок, у Хьюго самого завтра экзамен, ему следует выспаться, но... Вэриану тоже стоит. "Это иррационально и не приведет ни к чему" – думает он, разворачиваясь и удаляясь из комнаты в сторону общей кухни. Но внутри засело беспокойство о мальчишке. Это же Вэриан, в конце концов. Он мог вляпаться во что угодно: упасть с лестницы, выпасть из окна, может быть, астролог все же решил расправиться с ним. Вариантов было много, но верных не оказалось. Вэриан обнаруживается на подоконнике кухни. Весь помятый, сонный, обнимающий свои колени. Заметив Хьюго, он лишь слабо улыбается, тщетно смаргивая с глаз усталость: — Тоже не спится? — Нет, просто пришел похвастаться отсутствием бессонницы. Вэриан прыскает в кулак от не совсем удачной шутки и смотрит на него с сонным прищуром. Хлопает по подоконнику, приглашая, и у Хьюго совершенно нет причин ему отказывать. Они молчат пару минут. Спину холодит стекло окна, впитавшее в себя премерзкий ветер ноября, а плечо горит от яркого и тесного контакта с чужим, плавя чувства, что резко и невовремя решили в нем взыграть. Может, они так отыгрываются за все те годы, что Хьюго запирал их в своем сердце, обрекая на вечное заточение в этой холодной тюрьме? И Вэриан, что своими неловкими действиями освободил их, во всем этом виноват. Сколько усилий Хьюго ни пытается приложить, его взгляд все равно цепляется за точенный профиль Вэриана. Свет луны (такой по-волшебному яркой сегодня) огибает его нос, делая тот еще острее, тень скапливается под глазами, завершая его образ бессонного мученика. Из странной прострации его выбивает лишь тихий голос: — Все еще не веришь? Хьюго рассеянно хлопает глазами, отгоняя сонливость и безуспешно пытаясь вернуться в реальность: — Во что? Губы Вэриана (он действительно все это время на них смотрел?) расплываются в довольной улыбке, а сам он (о господи!) укладывает голову на плечо Хьюго, сверля своими глазами его зеленые и, кажется, находя заинтересованность в чужих глазах своей маленькой победой. Он близко. Очень. Рушит все границы его, Хьюго, личного пространства, которые он выстраивал все эти долгие годы. Следует возмутиться. Определенно стоит. Но так не хочется. — В то, что ты хороший человек? — сейчас он весь – воплощение лукавства и мальчишеской легкости. Такой непривычный в своей уверенности. Его волосы щекочут подбородок от каждого движения, заставляя сердце невольно сжаться. Так странно. Сейчас, когда они так близко, он может пересчитать веснушки на чужих скулах, но это кажется неправильным. Словно он не имеет на это права, ведь никто (как же сильно в висках стучит кровь от этого осознания) до этого так не делал. Словно все это слишком интимно. Словно он сейчас не должен чувствовать этот ненавязчивый дешевый парфюм, смотреть на эти яркие даже в ночи глаза, считать созвездия на чужих щеках и чувствовать легкий запах шоколада и корицы. Фирменное какао Вэриана было сложно с чем-то спутать. Он определенно точно не должен думать о том, остался ли этот сладкий вкус на его обкусанных губах. — Не верю, — бросает больше для того, чтобы заглушить эту тишину, чтобы заглушить все мысли в голове. Вэриан, кусающий свои губы, этому вообще не помогает. Все внутри натянуто, как струна. Он напрягает руку, чтобы та случайно-желанно не сползла ближе к чужой. Но Вэриан (чтоб его) делает это сам. Его рука холодная от долгого сидения рядом с окном, и Хьюго вздрагивает именно от этого, а не от чего-то еще, такого иррационального и неправильного. — Почему? — спрашивает он и смотрит так честно и невинно, словно это и не он сейчас испытывает терпение и выдержку Хьюго. Вэриан облизывает губы. И это последняя стадия. Спуск предохранителей. Будто тонкую нить, удерживающую огромное лезвие над головой Хьюго, перерезали. Он слышит его приближающийся, рассекающий воздух свист. Это согласие? Может, он ударился головой, и все это – созданная его больной головой галлюцинация? Тогда ничего страшного от этого поступка не случится. В таком случае, следует ли ему снять очки? У него нет опыта, но он слышал, что очки могут больно ударить переносицу, особенно при такой позе. Следует ли обнять Вэриана? Он, не отдавая отчета своим действиям, убирает с его глаз отросшую челку и эту яркую прядь в частности: — Потому, что в моей голове крутится до ужаса эгоистичная мысль. Казалось бы, куда улыбаться счастливее, но Вэриан творит невозможное. И сам снимает с него очки. Хьюго щурится с непривычки, и Вэриан абсолютно точно находит это забавным. Его тихий смех щекочет что-то под ребрами и выбивает из легких весь воздух. Интересно, Вэриан может хоть немного себе представить, что он творит с Хьюго и его когда-то разбитым сердцем? Собирает по кусочкам. Они синхронно вздрагивают, заслышав в дали коридора стук каблуков. Вэриан аж отлетает от него на метр, случайно стукаясь своим лбом об его подбородок. Боль и страх слегка отрезвляют. До Хьюго только сейчас доходит, что он хотел сделать. А Вэриан перед ним краснеет алым маком, закрывает покрасневшие щеки руками, открывает и закрывает рот, как рыба, которой ударили по жабрам кислородом. Хьюго понимает его реакцию, ведь не будь у него всей той выдержки и самоконтроля, что он тренировал и практиковал годами, он бы вел себя точно так же. Стук каблуков пролетает и дальше по коридору невидимой тенью, минуя кухню и растворяясь в ночи. Ложная тревога. Но атмосфера прежнего уюта и некой эйфории, казалось, ушла вместе с ним под руку, уже не касаясь этой комнаты и их двоих. Вэриан вскакивает быстро и неловко, уже давно растеряв весь свой любовный пыл: — Н-нам пора бы вернуться, — мямлит неловко, у Хьюго в голове всплывает эпизод их первой встречи, когда Вэриан еще упал к нему на руки прямо с дерева. Ох. До Хьюго только сейчас доходит, что он вообще-то держал Вэриана на руках. Почему-то от этой мысли жарко. — Иди, я скоро догоню, — он не говорит, что ему нужно время остыть, время, чтобы снова взглянуть на Вэриана трезвым и рациональным взглядом, не воображая всякие глупости. Но он уже не сможет. В голове осталась эта отчетливая картинка с растрепанным Вэрианом, улыбающимся во все тридцать два. Фантомное ощущение кожи по-прежнему греет ладонь, мучая этим что-то внутри, какие-то принципы, какие-то страхи. В конце концов, что ждет Вэриана рядом с ним? Разве он достоин хоть одного луча, что это солнце силится ему дать? Он-то, вечно нелюдимый, разговаривающий на языке сарказма и черного юмора, не умеющий проявлять заботу, ласку и любовь. Вэриан, напротив, – солнце на ладони. Открытый, даже после всего, что пережил. Заботливый и наивный юнец, в упор невидящий очевидного. Хьюго пропускает момент, когда Вэриан покидает кухню. Он оставляет без ответа все те просящие взгляды, что тот ему бросает. Игнорирует, считая, что так будет лучше. Он ранит, снова ранит. Другому его не учили. Хьюго запрокидывает голову назад, макушкой проезжаясь по ледяному стеклу окна. Словно пощечину сам себе влепляет, освобождая все мысли от оков самообладания. О чем он только что, черт возьми, думал?***
Утро встречает его крайне недружелюбно: солнце бьет по векам, ползая лучами от макушки и до живота, грея оголенную после тревожного сна кожу. Хьюго не помнит, как добрался сюда, но было уже почти за час, когда староста нашла его полуспящего на подоконнике и пинком отправила в свою комнату. Нуру всегда такая – строгая, безжалостная, но все это сквозит немереной заботой. Поистине первая наследница и старшая сестра. Вэриана рядом нет. Кровать, как и всегда, впрочем, не убрана, и по ней шныряет вечно активный енот, нашедший себе новую игрушку в лице одного из перьев для письма. Хьюго себя успокаивает тем, что Вэриан всегда был ранней пташкой. Но раньше он всегда будил его вместе с собой, собираясь слишком громко, ведь он умел только так. Но сегодня он будто специально собирался в пределах нормы децибел, словно не хотел будить. Словно не хотел, чтобы они с утра пораньше столкнулись друг с другом, испортив остаток такого важного дня. Появляется мысль о том, что ему стоит привыкать к такому пробуждению, привыкать к тишине вокруг. Привыкать жить без Вэриана. Им больше не за чем играть в друзей. Ведь Хьюго больной, извращенец как минимум. Понял все неправильно. Принял дружеские касания, взгляды, слова за... Боги. Он идиот. Увидел каплю ласки и ринулся к ней, как одержимый. Словно мотылек на свет лампы. Он чувствует, как горит. Может, с ним просто игрались? Вэриан наверняка знает, что он, черт бы его побрал, очаровательный. Он же не дурак и должен видеть, что его глаза и улыбка делают с сердцами простых смертных. Вот и Хьюго попался в эти сети глупо, без надежды на спасение. Хьюго даже не знает, какая из двух версий ему больше не нравится, но в голову приходит мерзкое осознание: он жалеет себя. Хочется приложиться головой об что-нибудь твердое, лишь бы вытравить все эти мысли. Ведь жалеть себя – удел трусов и полных неудачников. Он не такой. Он лучше. Он слишком много работал, чтобы стать лучшим, и не позволит какой-то там влюбленности (ошибки всем прощаются) руководить им, забирая штурвал у холодного разума. Он умывается холодной водой, дабы окончательно избавиться от остатков вчерашнего дня. Пьет кофе, что обжигает неба, чтобы проснуться и отрезвить себя этой терпкой болью. Думает о чем угодно, о чем-то за пределами этого здания, о том, о чем думал всегда, исключая этот год. Собирается быстро, пару раз агрессивно срываясь на неподдающиеся пуговицы рубашки, и вылетает из комнаты пулей, направляясь в кабинет, в котором давно уже все собрались. Он не помнит, как отвечал на свои вопросы, что писал, кто вообще принимал его экзамен. Расправившись с практикой, которая (не удивительно, не потрясно, а норма) оказалась для него слишком легкой, Хьюго помнил лишь то, как наспех со всеми попрощался и рванул по коридору и налево. Его даже пугало то, что он так хорошо знал, где у первого года проводят экзамен. В аудитории слышатся перешептывания (чтоб их), когда Хьюго все же переступает порог кабинета. Он только сейчас понимает, что у него совершенно нет весомых причин находиться здесь, а отговорку он не успел придумать. Насколько желание просто увидеть Вэриана было весомой причиной? Преподаватель алхимии, впрочем, его приходу совсем не удивляется, словно не приди Хьюго — это удивило бы его гораздо сильнее. — Юноша, проходите скорее, если хотите посмотреть на то, чему вы научили своего ученика, — Хьюго не заставляет никого ждать и проходит на свободное место в первом ряду. И отлично чувствует, как его спину сверлят удивленным взглядом, но обернуться и посмотреть в ответ — выше его сил. Их инструктируют – Хьюго смотрит в окно. Выходит первый из списка – Хьюго все еще смотрит в окно. Выходит Вэриан – Хьюго пытается смотреть в гребанное окно. Но ничего такого в этом нет. Хьюго ведь именно за этим сюда и пришел. Раскладывая по столу нужные реактивы, Вэриан начинает энергично (но как всегда сбивчиво) разглагольствовать о том, каким именно методом он будет пользоваться (а Хьюго ведь советовал ему заготовить текст выступления заранее). Глыба мрамора перед ним возвышается грозной скалой над морем, такая холодная и гладко вытесанная бурными водами. Вэриан толчет порошок, попутно бормоча что-то о пропорциях и нужных процентных содержаниях в растворах. Каким-то странным образом вся нервозность его отображается на Хьюго: тот нервно стучит ногой об несчастный пол, сам же в который раз пересчитывает необходимую массу порошка на такой вес камня. И запоздало думает, что Вэриан может оказаться не каким-то там алхимиком-самоучкой, а энергетическим вампиром. Иначе объяснять он свои переживания не хочет, и лишь с тоской наблюдает, как Вэриан от стресса съедает пару букв в заговоре, отчего мрамор перед ним, кажется, начинает поблескивать с долей насмешки. С каких пор неудачи Вэриана Хьюго принимает на свой счет? По залу крадется шепот. Мерзкий, удушающий, путающий мысли. Когда в тебя вонзаются десятки пар глаз, выискивая твои оплошности до того тщательно, что тормошат внутренности, думать до невозможного сложно, – это Хьюго знает не понаслышке. И Вэриан стоит сейчас, как прикованный кандалами к полу заключенный, нервно бегая глазами по аудитории. Он бы сделал дыхательную гимнастику, если бы вдохнуть хоть немного воздуха было бы не столь непосильной задачей, что сейчас выполнялась лишь базовыми рефлексами. Заговор. Он определенно его забыл. И Хьюго понимает, что Вэриан – окончательный и неизлечимый идиот, когда тот опускает встревоженный взгляд в собственную тетрадь и поднимает обратно еще более встревоженный. Даже не записал, оставив все пометки в учебнике. Он смотрит глазами испуганного котенка прямо на Хьюго, и Хьюго определенно следует проигнорировать его, что он и собирался делать со всеми взглядами Вэриана, да и с ним самим в целом, но не может. Вместо этого Хьюго хватается за грифель карандаша, наверное, даже слишком быстро и выводит еще быстрее заговор, аккуратно и незаметно пододвигает тетрадь к Вэриану ближе, и тот (благо, Хьюго все еще сидит на первом ряду) с легкостью произносит нужные формулировки, закрепляя печать алхимии. Хлопок. За облаком белой пыли начинает прорисовываться силуэт статуи, над которой они оба трудились почти три месяца (и все это, между прочим, начиналось с того, что Вэриан даже не все алхимические символы знал), выводя каждый сантиметр изгиба на чертежах и перенося все это на общую формулу решетки превращения. Хьюго, черт возьми, горд. И даже треклятый перфекционизм не может ни до чего докопаться. Они все сделали идеально. И Вэриан сияет весь ярким солнцем, улыбаясь во все тридцать два и оглядывая пьяным от счастья взором статую его же енота, что была выведена так искусно, словно сотворенная скульптором древности. В некоторых местах конструкция, казалось, держалась на одних опилках, – чего только стоит яблоко, висящее на ветке над головой зверька, – но при этом была прочной, проверенной пробами и ошибками. Оценочная комиссия вертится у скульптуры, как дети вокруг елки на Рождество, а Вэриан (о боги) игнорирует и комплименты, и вопросы о затраченном времени, смотрит на Хьюго таким взглядом, что тот находит для его описания одно лишь слово, но отдергивается от него, как от огня. "Глупости" В копошащемся зале никто не замечает его ухода. Только Вэриан провожает его спину так печально и непонимающе, почти грубо отбиваясь от всех вопросов и всего внимания и признания, что сейчас давала ему публика. Но Вэриану не нужно было внимание. Ему нужен был Хьюго.***
Пыль. Много пыли. Хьюго смахивает с подоконника всю грязь, что успела накопиться, пока он сюда не заходил. Наверное, он только сейчас замечает, насколько же здесь душно, пусто и удушающе тихо. Раньше это радовало, но теперь тишина библиотеки бьет по ушам отрезвляюще. Кажется, Хьюго только сейчас понимает, что он никогда не любил одиночество. Он просто с ним смирился. Чувство собственной ненужности возвращается и давит, как давило все эти годы, но упорно подавлялось, заглушалось мыслями о том, что Хьюго сам выбрал такой путь. Ничем не обремененный, прямой, до самой цели. Он превратил фразу "мне никто не нужен, поэтому я один" в жизненное кредо, лишь бы вытравить из подсознания ядовитое "я никому не нужен, поэтому я один". Но Вэриан, ломающий все на своем пути, сломал и это убеждение, чертов защитный панцирь. Редкостный идиот. Для чего он вообще все это затеял? Разыграл всю эту трагедию в роли неудачливого мальчика, которому срочно нужна помощь кого-то, кто разбирается в алхимии, и, о чудо... Минутку... Зачем? Почему именно..? Он до этого особо и не думал о том, как все это началось (потому что слишком поздно осознал, что "это" началось), и потому только сейчас он наконец понимает: Вэриану совсем незачем было с ним сближаться и просить о помощи именно его. Рядом с ним всегда крутилась Нуру, что ввиду своего синдрома отличницы разбиралась даже в алхимии, пускай и гораздо хуже Хьюго, но все же. Она гораздо терпеливее Хьюго, и рядом с ней Вэриану не пришлось бы выслушивать потоки желчи в свой адрес. Но он для чего-то пришел к Хьюго. Скорее всего, он ненормальный или просто идиот, каких свет не видывал. И Хьюго не лучше. О чем он вообще все это время думал? О том, что сможет ради Вэриана отбросить эту (уже ставшую им самим) маску мудака? Вернуться к тому, от чего поклялся избавиться, дабы не быть слабаком? Старая дубовая дверь с грохотом отворяется. Пришедший приближается к нему, почти бежит, но натыкается несколько раз на углы книжных полок и замедляется, переходя на торопливый шаг. Хьюго мысленно усмехается, понимая, что бежать ему некуда, разве что, можно прыгнуть в окно и рассчитывать на удачу. Но он давно понял, что не из удачливых, ведь вляпаться так – это надо уметь. Угрожающе шаркая ботинками (почему именно угрожающе, Хьюго сам не понимает, ведь этот светлый мальчик был филантропом до мозга костей), Вэриан наконец предстает перед ним, краснеет так стыдливо, при этом умудряясь своей аурой уверенности заставлять дрожать все живое в радиусе километра. И Хьюго невольно, позорно практически хватается за сердце. Болит. Ему ли не знать, как больно, когда тебя отталкивает кто-то, кто так дорог? Но теперь привязываться кажется больнее. Даже опаснее. И внутри все рвется от того, что сейчас он буквально готов прижать Вэриана к себе, пробормотать что-нибудь глупое про то, чтобы не бросал, чтобы оправдал его глупое доверие. Вместо этого он бросает нарочно сухо: — Зачем ты пришел? — но не выходит. Надежда (сволочь) сквозит в словах, пятная их своей глупостью. — За тобой, разумеется, — отвечают ему тихо, улыбаясь неловко и слегка боязливо. Все внутри путается, сбивается, разбивается друг об друга на куски, и эта фраза добивает. Впервые Хьюго чувствует, что кому-то нужен. И от этого так тревожно бьется сердце, а мысли кричат наперебой: "Оборви все связи сейчас же!". Потому что Хьюго – негодяй, редкостный гад и просто монстр из плоти и крови. Такой как Вэриан не должен сейчас стоять здесь и убеждать его в обратном. Но он стоит здесь: настоящий и такой до боли в сердце нужный. Шаг. Еще один. И Вэриан оказывается так близко, нависая над ним, насколько позволяет его небольшой рост, и перекрывая все пути отступления. Смотрит так серьезно, что даже очаровательно и еще более непривычно. Хьюго не может ни ляпнуть случайно какую-нибудь глупость, потому и молчит. А Вэриан перед ним наконец сглатывает ком в горле и шепчет настолько тихо, что Хьюго на секунду даже думает, что сошел с ума: — Ты мне нравишься с первого дня нашего знакомства. Глупо хлопает глазами, сдерживает порыв стукнуть себя по щекам, чтобы прогнать сладкую ложь глупого сна. Хьюго открывает было рот, силясь сказать что-то хоть немного внятное, но Вэриан выдвигает вперед указательный палец и говорит уже громче: — Вот только не надо просить повторить! Или говорить, что я с ума сошел! — Так и быть, уговорил, — хмыкает невесело, маскируя этим всю нервозность. И все же произносит тихо своим привычным «не-то-чтобы-мне-интересно-но-позволь-поинтересоваться» тоном, — Но почему я? Вэриан аж давится воздухом от возмущения: — И это все что, ты можешь сказать в ответ?! — смотрит на него почти оскорбленно, не скрывая обиды в голосе, — Ты хоть представляешь, каких усилий стоило мне сказать это? А ты даже бровью не повел! Хоть бы отшил сразу. Чего тянуть-то?! — С чего ты решил, что я тебя отшивать собрался? — отвечает он вопросом на вопрос снова, не успев обдумать смысл своих слов. — Да потому, что тогда, на кухне, по тебе вообще понятно не было — хочешь ты или не хочешь! И ты даже не остановил меня, когда..., — он замолкает внезапно, наконец переварив сказанное собеседником. Недолгое молчание. Даже слышно, как в коридоре гудит толпа уставших, но все равно не утихших учеников. Словно сбросив с себя оковы злости, будто он только что не был сердечно обижен, Вэриан выпаливает: — То есть, не собрался? — и глаза его сияют слишком ярко для этого мира в целом, а для Хьюго и подавно. — Я этого не говорил. И не скажу никогда, если ты наконец не ответишь на мой вопрос, — Вэриан в ответ смотрит слегка растерянно, и Хьюго поясняет, — Почему я? — ставит акцент на последнем слове. «Ты ведь достоин большего» — отражается в глазах, что уже давно пролили все свои слезы из-за того, что Хьюго когда-то убедили в том, что как раз он-то и не достоин. Такие, как он, довольствуются равнодушием от других. Не заботой, которую уже разучились проявлять в ответ и от которой бегут, как от огня, что сначала согреет, а потом сожжет, шрамы на усталом теле оставив. И Хьюго готов постыдно сбежать, когда чувствует под боком тепло чужого тела. Но Вэриан смотрит так нежно, что он не в силах обидеть этим жестом это доброе и искреннее создание. Хьюго чувствует себя глупым мотыльком, что все время прятался в тени, но неожиданно оказался пленен прекрасными лучами солнца. И пусть оно сгубит, деваться очарованному из этого капкана некуда. Вэриан, присевший так близко и задравший ноги на подоконник для удобства, нервно теребит галстук, собираясь с мыслями. Его колено призрачно касается бедра Хьюго, и, о черт, кажется, Хьюго стал слишком сентиментальным, раз уделяет этой детали столько внимания. — Почему, говоришь? — забавно прикусывает губы в задумчивости, — Ну, потому что ты весь такой..! — неопределенно двигает рукой, показывая на всего Хьюго в целом, — Вот такой, какой есть! Я не знаю, как объяснить, любовь же не алхимия, в конце концов. Хьюго не сдерживается и прыскает в кулак от такого сравнения. Действительно, привыкший к шаблонному выстраиванию формул и схем мозг не мог объяснить такое обширное понятие как любовь. Но факт ее присутствия принимал. И выражал прямо, не облачая ее в вуаль из скрытых намеков и случайных взглядов из-под ресниц. Хьюго стоило поучиться этому, вместо того, чтобы запирать ее внутри под семью замками, ребрами ощущая, как она пытается вырваться наружу. Его веселье расценивают иначе: — Относись к моим словам серьезно! — Я серьезен, — вопреки словам улыбка все же не сходит с лица, — просто это так глупо и так похоже на тебя, — на него в ответ смотрят почти обиженно, — Не в плохом смысле! Прости, я… совсем не понимаю, что несу, — тяжким грузом на его плечи снова опускается вина. Вот из его рта снова льется грязь, только уже не осознанно, а выученно. Как инстинкт, защитный механизм от всех конфузных ситуаций. — Все в порядке, — не спрашивая, Вэриан закидывает свою руку на его плечо в приободряющем жесте, — Я понимаю твои чувства, — тихий смешок срывается с его губ, и это греет сердце Хьюго, — Я так долго сюда шел, потому что все никак не мог придумать речь для признания. В итоге, как тебя увидел, снова все забыл и ляпнул, что в голову пришло. И это было в духе Вэриана, но так недостижимо для Хьюго. Он заглушал все эти чувства, топил в показушном безразличии, почти сам поверил в это безразличие. Но сейчас, в этой огромной библиотеке, на этом тесном подоконнике он столкнулся со всей этой бурей чувств лоб в лоб, без возможности к отступлению или контратаке. Сейчас было неважно, что о нем думают другие. Было важно лишь то, что Вэриан любил его. По-детски невинно, по-взрослому смело, и это было слишком для непривыкшей к подобному душе. Хьюго казалось, что он тонет в этом сомнении, и единственный способ выбраться — просто подать Вэриану пясть и понадеяться на него. Безоговорочное доверие пугало лишь изначально. Как только Хьюго понял, что доверие у них взаимное, стало спокойнее. Рука Вэриана все еще греет его плечо. Хьюго касается ее несмело. — Тогда и я скажу, что у меня на уме, — вдох и выдох. Он переплетает их пальцы и напрочь отказывается смотреть Вэриану в глаза, — Я сначала не понимал свое отношение к тебе, но потом понял, что доверяю тебе так сильно, что это пугает. То есть, раньше такого не было, но ты… Ты изменил все в моей жизни, — румянец жжет щеки, но он договаривает едва слышно, — И я не против, если ты продолжишь ее менять. Хьюго привык к одиночеству, но после того, как на его голову буквально свалился Вэриан, в его жизни появился шум, гам и яркий свет, который он якобы не любил. И у Хьюго нет к этому никаких претензий. Он не видит его лица, но слышит по интонации, что Вэриан явно улыбается: — То есть, мы теперь вместе? — Да. Вместе, — слово непривычно легко ложится на язык, и Хьюго глупо улыбается в ответ, когда Вэриан тянет ладони к его щекам. Хьюго не отстраняется, и даже жалеет, что тогда, на кухне, позволил страху оставить его без первого поцелуя. Но он не жалеет ни о чем сейчас, обнимаясь в обветшалой библиотеке с самым солнечным мальчиком на этой земле. Хьюго привык быть один, но жизнь с Вэрианом оказалась куда привлекательнее.