***
Редиска стояла на перроне, куталась в пальто от промозглого осеннего ветра и курила. Дурная привычка, но иначе она бы не справилась с кардинально изменившейся жизнью. Девочка из бедной семьи, которой прочили будущее в лучшем случае торговки, стала женой революционера и одной из идейных вдохновительниц нового времени. Чиполлино отговаривал ее, советовал выйти замуж за кого-то из деревни. Они оба знали, что совет не сработает, и теперь как-то неловко было упрекать уже взрослую женщину в ее же собственном выборе. Люди бежали туда-сюда уже куда более разношерстной толпой, чем десять лет назад. У всех работа, и только Редиска стояла посреди встречающе-провожающей карусели. Чиполлино молча смотрел сквозь стекло на жену, не представляя, как ей там не холодно. Сам бы уже в оправдание имени закутался в пуховики. Вишенка, сидевший на койке напротив, тоже молчал и тоже предпочитал греться в купе. Хоть и облокотился лбом о ледяное стекло, пуская изо рта бесполезные облачка пара. Суета пассажиров за окном так странно смотрелась рядом с его долговязой, расслабленной и элегантной фигурой. Чиполлино временами обеспокоенно поглядывал на друга. Они фактически выросли вместе, и все же временами этот, взрослый Вишенка, казался менее реальным, чем бледное розовощекое воспоминание в очках. Если не знать о прошлом, можно было подумать, что он так графом и остался, меланхоличным и тихим мечтателем. И глаза у него всю поездку тусклые, смотрели в какую-то воображаемую даль, с трудом доступную необразованным деревенским детям. И все же Вишенка сейчас ехал в дальние дали за остатками воспоминаний. И в очередной раз доказывал Чиполлино свою храбрость и надежность. Вытянуть эту историю оказалось нелегко. Воспитание графа позволило Вишенке очень долго скрывать правду. Да и при первой встрече было не то чтобы понятно, есть ли у этого юноши тайны страшнее, чем разговор через стенку с деревенскими детьми. Потребовалась десятилетняя дружба, несколько случаев спасения друг другу жизней и, что греха таить, знатная выпивка в годовщину смерти отца Вишенки, чтобы еще одна старая трагедия выплыла на свет. - Вы в окне дыру просверлите, - раздался за спиной голос Редиски, и оба мужчины вздрогнули. Они уже минут десять как сидели каждый в своих мыслях и не заметили, как перрон опустел. Редиска убрала сигареты в багаж и опустилась на койку. Тусклый свет из окна и серо-зеленое пальто только подчеркнули круги под огромными светлыми глазами девушки, и хотя для Чиполлино она все еще была невероятно красива, Вишенка не мог не отметить, как потускнел ее взгляд и потемнели яркие волосы. - Теперь ты собрался сверлить меня? - приподняла бровь Редиска, и граф стушевался, не зная, куда деть глаза. - Прости, это было невежливо с моей стороны, - затараторил он и тут же получил тычок в плечо от подруги. Удивительно, как в такой статной и взрослой женщине, что при желании могла сойти и за герцогиню, сохранилась подростковая задиристость. - Шучу, - отмахнулась Редиска, одернула пальто и, опершись локтями о столик в центре купе, окинула попутчиков серьезным взглядом, какой приберегала для собраний особо буйных революционеров, - итак, давайте пробежимся по деталям, а то я в вашем вчерашнем "поехали, очень надо" не особо разобралась. Чиполлино усмехнулся. Редиска действительно из них троих оказалась наименее осведомленной о деле, и все равно поехала, бросив срочные дела. За это он любил ее даже больше, чем за нрав командира и потрясающие глаза. Вишенка побледнел, выпрямился (при его аристократичной осанке это казалось невозможным), положил руки на колени, будто образцовый школьник, и нарочито деловым тоном заговорил: - Пятнадцать лет назад ко мне приставили камердинера по совету синьора Петрушки. Мальчика примерно моего возраста, довольно разумного и спокойного, по крайней мере, таким он представлялся моим тетушкам и учителям. Они хотели, чтобы я на личном опыте научился различать, так сказать, подобающих и неподобающих сверстников. Редиска фыркнула и закатила глаза. Она часто так реагировала на рассказы о графинях Вишнях, в отличие от мужа, который предпочитал пыхтеть и краснеть от злости за друга. - Но затея обернулась не тем, чем они ожидали, - Вишенка вздохнул и чуть-чуть улыбнулся впервые с момента, когда рассказал эту историю в прошлый раз, - мы с Черешенкой - так его звали, мы даже шутили о том, как удивительно подходят друг другу наши имена - подружились. Наверное, мне и искали того, на ком можно предельно доходчиво объяснить разницу положений даже при таких именах. Мы были очень похожи, я делился с ним своими книгами, а он рассказывал о своем отце-химике, который проводил разные опыты и оставил в наследство семье тетради с записями и пособие по потере кормильца. Нам было интересно вместе, а иногда он помогал мне сбежать от внимания синьора Петрушки или развлекал за его спиной прямо на уроке. Щеки Вишенки разрумянились, и он нервно поправил очки. Чиполлино, зная, чем обернутся события, обеспокоенно косился на жену. Редиска слушала, не меняясь в лице, а когда пауза в рассказе затянулась, монотонно спросила: - Дай угадаю, вы влюбились друг в друга? Вишенка, только что бывший цвета своего имени, резко побелел и выглядел так, будто ждал от нее удара в челюсть. Чиполлино напрягся: ему до сих пор приходилось оттаскивать Редиску от относительно неприятных типов, но теперь было совершенно непонятно, на чью сторону встать. - Ой, не смотри на меня, как на чудище под кроватью, - отмахнулась женщина, хотя ее взгляд был скорее сочувственным, чем бесстрастным, - я подозревала, еще когда ты избегал ухаживаний Землянички. И вот не делай это виноватое лицо, она в конце концов замуж вышла и муж ее любит, а если бы ты на ней женился чисто из вежливости - зуб даю, ничего хорошего бы из этого не вышло. Чиполлино смотрел на Редиску уже как на спустившуюся с неба богиню. Вишенка на грани слез принялся вытирать очки. - Впрочем, я и не ожидаю, что у вас двоих был счастливый конец, - тяжело продолжила Редиска, и воздух в купе снустился, - если вам на тот момент уже было четырнадцать лет, значит, закон об аресте... таких людей уже вступил в силу. Руки Вишенки, до этого усердно полировавшие очки, замерли. - Ого, - выдохнул Чиполлино, - ты даже год помнишь? Редиска помрачнела, переплетя пальцы под подбородком. - Помнишь соседа нашего, дядюшку Перца? - спросила она, не глядя на мужа, но заметив кивок в ответ. - Так вот... Его не за торговлю без лицензии арестовали. Чиполлино растерянно провел рукой по волосам. Дядюшка Перец был другом его семьи, а о том, почему он не женился и не завел детей, говорили, мол, была у него какая-то невзаимная любовь да так и не забылась. - Ты права, - Вишенка надел уже сверкающие очки, и все его тело вытянулось в струну, чтобы выдержать продолжение рассказа, - хотя мы с Черешенкой и старались скрываться, тетушки нас обнаружили. Сперва был скандал, потом больше половины прислуги заперли в замке, чтобы этот скандал за пределы семьи не вышел, и синьора Петрушку не смогли уволить, он знал слишком много, но насколько я знаю, его как-то наказали. А потом Черешенка пропал. Как бы собранно Вишенка ни пытался говорить, его голос сорвался, глаза опустели и мертвенная бледность приобрела еще более пугающий цвет. Редиска сидела с потемневшим лицом. Чиполлино, который в первый раз со злости разбил тарелку и сломал вилку пополам, сейчас только перевел в окно такой взгляд, будто возненавидел и облака, и ветер, и осень в целом. В купе стало холодно и сумрачно. Вечер сгущался, хотя выехали они незадолго до полудня. - И ты уверен, что мы едем туда, где найдем его? - спросила Редиска. Она была спокойна, только дергающиеся временами пальцы выдавали скрытую ярость, да и бить сейчас уже было некого. - Я пятнадцать лет искал, - выдавил мертвым голосом Вишенка, теребя рукав рубашки, - если не там... То нигде. Никто не ответил, но все трое понимали: "нигде" - значит точно не в мире живых.***
Поезд прибыл на конечную станцию ближе к шести часам вечера. Еще с самого вокзала путников обдало атмосферой городка: станция была вся серая, кое-где виднелась осыпавшаяся штукатурка, побитые окна и мусорные мешки, на которых спали бездомные. Запах канализации, алкоголя и плесени был таким плотным, что Вишенка обмотал лицо шарфом. В самых запущенных уголках деревни он не видел подобного, и дрожь пробрала при мысли о совсем юном друге, которого могли силком тащить по этой гнили. Редиска и Чиполлино перенесли спертый воздух и застилающий глаза дым паровоза куда легче, пусть и с видимыми признаками тошноты. Вишенка даже из вежливости на них не оглядывался и практически побежал к первому попавшемуся выходу. - Может, лучше сначала у проводников поспрашивать? - недоуменно заметил Чиполлино, забирая скудный багаж. Редиска, перекладывавшая сигареты в нагрудный карман подальше от рукастых местных карманников, подняла брови. - Думаешь, за пятнадцать лет они не забыли этого парня? - спросила она, забирая свою сумку и направляясь вслед за Вишенкой. - В таком месте людей не запоминают. Пристальный взгляд сухого сгорбленного начальника станции мог бы с ней поспорить. Лучшие ищейки Помидора не могли таким похвастаться,и все же, стоило Чиполлино и Редиске исчезнуть из толпы, на лицо мужчины вернулась серая скучающая маска. Его, очевидно, больше интересовали неблагонадежные пассажиры. Вишенка обнаружился возле скопления извозчиков. Сальные, хмурые и облепленные заплатками, они явно не вызывали доверия. Однако граф стоял величественно и решительно, и никто не осмеливался к нему подойти. А может, никто и не считал нужным, ведь профессия учителя обязала его одеваться скромно и практично, пусть и не отняла умения выбрать добротную ткань. Редиска первая подошла к Вишенке, оставив мужа с двумя чемоданами. Она ни словом, ни взглядом не выражала доверия к извозчикам, да и на телеге бы с удовольствием доехала, но город вокруг вполне соотносился с разбитым вокзалом, а значит, вряд ли здесь найдутся торговцы, которые спокойно допустят путников в телегу с товаром. Вишенка вытащил несколько монет и подошел к крепкому бородатому мужчине, выглядевшему чуть опрятнее своих коллег. Тот посмотрел на деньги, попробовал каждую монету на зуб, подумал, сложил в карман и с явным недовольством процедил: - Чего изволите? Граф протянул ему бумажку с аккуратно написанным адресом, незнакомым ни Редиске, ни Чиполлино. Извозчик впечатленно присвистнул: - Не мое, конечно, дело, но что столь благородный господин забыл в этих чертовых угодьях? В больницу сеньора Редьки и наши-то не заходят. Чиполлино притормозил на полпути. Он смутно слышал об этой больнице, но взрослые не упоминали ее достаточно часто, чтобы запомнилась хоть какая-то информация. - Ищу старого друга, - ответил Вишенка с достоинством, и только друзья могли заметить, что он на самом деле напуган. Извозчик глянул на графа, на бумажку и снова на графа. Повертел в руке одну из медных монет, поджал губы и вздохнул. Его нерешительность насторожила Чиполлино и Редиску, однако Вишенка не шелохнулся. Наконец, извозчик сдался, положил бумажку и деньги в карман и открыл дверь кареты, достаточно просторной, чтобы можно было поместиться вместе с багажом. Отчаяние Вишенки было видно во всем. Начиная с того, что он даже руки не отряхнул, садясь на грязную пыльную обивку, заканчивая нетерпеливым наблюдением за проносящимся в окне городом. Ни один из друзей не мог долго смотреть на такую разруху, которой, казалось, было все равно, жив ли принц Лимон и есть ли до сих пор налог на воздух. В таком окружении Вишенка смотрелся особенно чужеродно. Если в деревне ему вслед шеи сворачивали, то здесь одна карета спасала от риска утонуть в грязи. Разговаривать было трудно. Не хотелось делиться своими мыслями в присутствии страшного извозчика, не хотелось обсуждать очевидный риск того, что Черешенка действительно мог оказаться в любом другом месте. Не хотелось и думать, что в этот город также могли привезти кого-то из пропавших друзей. Сеньор Помидор не был дураком и всегда разделял настоящих бунтовщиков и преступников и мнимых. Побывав в разных частях страны, Чиполлино уже знал, что условия темницы графинь Вишен были щадящими по сравнению с тем, куда отправляли головорезов и бандитов с действительно окровавленными руками. В этом была еще одна загвоздка Новой Свободы - всегда находились вещи, которые объективно должны быть наказаны, и за тонкую грань правосудия было тяжело не зайти. Чиполлино посмотрел на Редиску. Представил, что было бы, если бы сам факт их брака был преступным. Вспомнил маленького сына, которого оставил на время на попечение бабушки и дедушки и который почти не видел своих родителей в последние месяцы. Потом посмотрел на Вишенку, вцепившегося в занавеску на окне. И сглотнул ком в горле.***
Больница находилась даже не в самом городе, а на отшибе. Кованый черный забор с острыми кольями и мелкой колючей проволокой наверху был похож на зубы огромного зверя. Даже бесстрашная Редиска поежилась, выйдя из кареты и первым делом очутившись в лужице противного зеленоватого цвета. Чиполлино запоздало поддержал ее под руку, хотя и его ботинки уже покрылись слоем этой вонючей грязи. Перед ними высилось огромное белое здание, нечто среднее между крепостью и одной из бюрократических контор. Как паутина, его оплетали решетки на окнах, в которых горел тусклый желтоватый свет. Вишенка пролетел мимо них, едва расплатился с извозчиком, и дернул на себя ворота. Ржавый замок отлетел на дорогу, и Чиполлино поежился, представив, как легко к лечащимся здесь людям мог пробраться какой-нибудь сумасшедший, ненавидящий больницы. - Вас подождать? - спросил извозчик из-за спины. Чиполлино обернулся. Мужчина смотрел вслед графу с неожиданной и едва заметной тоской. Прежде, чем муж ответил, Редиска перехватила поудобнее сумку и обратилась к нему: - Я пойду за Вишенкой. Ты пока останься здесь, нам действительно еще понадобится карета. Она побежала ко входу в здание, не дожидаясь ответа. Чиполлино проводил жену глазами, не решаясь ослушаться. Ее обманчиво-хрупкий силуэт смотрелся еще меньше на фоне огромного тусклого пятна больницы. Извозчик невесело усмехнулся, вновь привлекая внимание единственного оставшегося пассажира: - Да не уеду я. Думаете, здесь часто появляются люди, которые платят, как ваш друг? Лет пятнадцать назад такое было, привезли паренька, сказали - буйный, денег отсыпали будь здоров и велели ждать у этих же ворот, пока не вернутся. Мы потом год на эти деньги кормились. Чиполлино почти выронил чемоданы. Все внутри у него похолодело. Едва освободив одну руку, он неловко полез в карман за хоть какими-то деньгами, даже не задумываясь, что карман правый, а рука - левая. - Не могли бы вы рассказать подробнее? - выдавил он, протягивая еще несколько монет извозчику. Неприкрытая алчность в глазах последнего пришлась как нельзя кстати.***
Если снаружи больница выглядела, как место, куда кошки приходят умирать, то внутри можно было ожидать скорее убийства, чем естественной кончины. Стены были выкрашены в цвет грязи, что запачкала обувь Редиски - похоже, любые отходы так и сливались на улицу. Повсюду ходили медсестры и медбратья в белоснежных халатах, и если в деревенской клинике эта одежда внушала спокойствие, то здешний белый был каким-то тревожным. Редиска догнала Вишенку почти у самой стойки регистрации. К сколотому дереву с облупившимся лаком и жирными пятнами не хотелось прикасаться, и пришлось подавить привычку облокачиваться на все подряд. Администратор, пожилой, худой и длинный мужчина с блестящей залысиной и тяжелыми бровями, сверкнул маленькими глазками и пристально оглядел Вишенку. От него, казалось, нельзя было скрыть статус посетителя за скромным костюмом учителя. Мешочек уже с чистым золотом звякнул об стол. - Чем могу служить? - скрипучим заискивающим голосом спросил администратор. Редиска в кои-то веки поблагодарила бывший статус, наследство и тонкое чутье Вишенки. Кто знает, взялся бы этот человек скрывать самое важное и куда бы послал. - Давно ли вы здесь работаете? - спросил граф, вытащив из кармана второй мешочек с монетами. - Ох, с самой глубокой юности! - едва не исходя слюной, затараторил старик. - Я, господа, начинал еще мальчиком-камердинером, все говорили, мол, у меня большое будущее, да вот, на старости лет дослужился до администратора... Вишенка поднял руку, и он замолчал. - Значит, пятнадцать лет назад вы также здесь служили? - Служил, как же, служил! Да вот, кажись, тогда и пошел на повышение! Редиску насторожило это совпадение. Просто так в больнице на повышение не идут, а этот старик и словом не обмолвился, что был врачом. Вишенка же, казалось, только и думал, что о цели приезда сюда, и не менее воодушевленно спросил о главном: - Помните ли вы мальчика примерно четырнадцати лет, которого тогда привезли сюда? Редиска нахмурилась еще сильнее. Даже если Вишенка был искренне рад малейшим совпадениям, зачем ему так уверенно заявлять, что Черешенка здесь? Если окажется, что они ошиблись, у него может не остаться сил искать дальше. - Мальчик? - энтузиазм администратора вдруг поугас. Вишенка уже подумал, что придется достать больше денег (об угрозе не дать их вовсе он и не думал), когда старик снова закивал и приторно улыбнулся, - Ах, да-да, мальчик! Был мальчик, как же! Вишенка едва не упал, вцепившись в деньги так, что его и без того бледная рука совсем побелела. - Где этот мальчик сейчас? - едва не задыхаясь, выпалил он, и администратор отшатнулся. Даже Редиска вздрогнула от того, какой страшный тон был у ее друга. - Н-не знаю, право слово, у нас столько пациентов! - замотал головой старик. - У нас столько пациентов, да про него еще и сказали - буйный! Нам и пришлось отправить в другое отделение, где за ним присмотрели бы лучше... - Где это отделение? - спросил Вишенка тихо, но так страшно, что администратор присел. Редиска уже хотела одернуть его, как бы сейчас обоих в буйные не записали, но не успела. - Сгорело давно, - вмешалась проходившая мимо медсестра. Сказала так небрежно, как если бы сгорел заброшенный дом, и исчезла, стоило администратору сердито махнуть в ее сторону. Вишенка дрожащей рукой поправил очки. Он готов был упасть в обморок, и Редиска на всякий случай подскочила ближе. История с тяжелой лихорадкой на фоне нервного потрясения была свежа в памяти. - Ох, ну что же вы, не стоит так волноваться! - засуетился администратор, выбегая из-за стойки и достав невесть откуда стул. - Присядьте, присядьте, господин, если вам нужно воды - немедленно принесут! Не дожидаясь ответа, он отдал приказ кому-то в коридоре, и почти моментально появилась медсестра со стаканом удивительно чистой воды. На вид чистой. Запах от нее шел еще хуже, чем от дурной выпивки, и Редиска мягко отодвинула сердобольного администратора подальше. - Вы не переживайте так, это был совсем небольшой пожар! - продолжал тараторить старик, при первом же недовольном взгляде отослав медсестру обратно. - Да даже и не пожар, так, задымление! И уверяю вас, мы всех больных вывели как можно скорее, почти никто не пострадал... Да вы и сами можете убедиться, я сейчас же отведу вас!.. Редиска снова не успела вмешаться. Она хотела попросить дать Вишенке хотя бы дух перевести, но тот, пошатываясь и сверкая полубезумными от страха глазами, направился следом за администратором. Врачи расступались, даже если куда-то торопились, и пропускали всех троих. Путь до таблички "Отделение психиатрии" шел по душным коридорам с тусклыми лампочками. С каждым шагом становилась понятнее решимость администратора хоть мертвого воскресить за деньги. Редиска же приближалась к решению бросить курить при мысли, что есть хоть малейший риск попасть в похожую больницу. Вишенка бежал впереди, не теряя аристократического изящества, но с отчаянным надломом в движениях. Лица его не было видно, да и в коридоре они помещались только в ряд друг за другом. Гул голосов впереди стихал, давая пройти, и возобновлялся за спиной. Редиска едва не зажмурилась, когда мимо пролетела табличка. Что-то подсказывало, что заходить не нужно, однако ни она сама, ни Чиполлино не простили бы себе, если бы с Вишенкой что-то случилось. Она так долго смотрела в спину графа, что только по сильному порыву ветра и яркому проблеску света поняла, что оказалась на улице. Прямо впереди была табличка, точь-в-точь повторяющая ту, что в главном здании. Она висела над черной свежелакированной дверью. Похоже, это отделение действительно отстроили, а значит, было для кого. До этого Редиска и не представляла, насколько пессимистично восприняла слова медсестры о пожаре. Они не просто вбежали, а врезались в черную дверь. Узкий коридор прерывался рядом кованых тяжелых замков, решетчатых окон и едва видимых границ дверных проемов. Запах краски почти выветрился, и только плохое освещение показывало, что это не другая больница. Прежде, чем Редиска успела рассмотреть хоть что-то, Вишенка бросился к одной из дверей и прильнул к маленькому окошку, как ребенок к витрине магазина. У него подкосились ноги. Администратор подошел с ключом, даже не глядя на замершего гостя. Редиска встала рядом, взглянула в лицо своего друга и похолодела. Такого ужаса она еще ни в чьих глазах не видела. Дверь открылась с громким скрипом. Палата оказалась очень темной и сырой. Запах плесени ударил в лицо. Редиска даже не задумалась, откуда в очевидно новом здании может быть плесень. В углу комнаты стояла кровать, рядом больничный столик и стул. Под тонким грязно-серым одеялом лежало длинное и тонкое тело, не сразу узнаваемое. Вишенка упал рядом с изголовьем кровати, убрал с лица человека слипшиеся волосы, и Редиска не могла не отвернуться. Это было даже не лицо, а несколько почти черных пятен на болезненного цвета коже. - Вообще-то он и буйным не был, - тихо отозвался из угла администратор, и Редиска предпочла смотреть на него. Это не помешало ей слышать тихие всхлипы за спиной, - только лекарства пить отказывался. Если мы настаивали, начинал бесноваться, да потом и успокаивался. Мы его в итоге только от воспаления легких лечили. Всхлипы стали еще горестнее, и Редиска кивнула администратору на дверь. Он молча вышел, только один раз оглянувшись на оставшихся внутри пациента и гостя. - Вы не боитесь оставлять их там? - спросила девушка. Старик покачал головой, и вдруг все его напускное подобострастие исчезло. Осталась только глубокая усталость. - Уж не знаю, как этот мальчик столько лет продержался, но сейчас он точно не жилец, - пробормотал администратор, не запирая дверь, - только вот... Я так и не понял, как он связан с графинями Вишнями. Распоряжений о том, почему его, абсолютно здорового, признали сумасшедшим,да еще буйным, мне не поступало. Иными словами, дело темное, я все ждал, переживет ли он этот год, ведь главный врач как раз на днях ушел с поста, да и от графинь и сеньора Помидора давно не было вестей. Может, и удалось бы что-то узнать, не боясь их гнева. Редиска сжала спички в кармане. До этой поездки там обычно лежали сигареты, и коробочка ощущалась слишком маленькой. - Графини уехали много лет назад, - собственный голос показался незнакомым, - синьор Помидор был наказан за большую часть своих преступлений, хотя следствие все еще идет. Администратор горько засмеялся. - Вы не против выйти на улицу закурить? - спросил он, и Редиска с досадой поняла, что если бы не привычка, в жизни бы с таким человеком не поделилась сигаретой. И наедине точно бы не осталась.***
Сигареты у старика оказались паршивые,с едким запахом и какой-то тошнотворной пряной примесью. Впрочем, когда Редиска зажгла свою,то поняла, что в окружающем общем смраде больше ничего и не чувствуется. От глубокого и нетактичного кашля это ее не спасло. - Если я честно все расскажу, вы поверите, что я далеко не основное звено в этой истории? Удивительно, но он умудрялся ровно говорить после затяжки, от которой нормальный человек бы уже валялся без сознания. - Вы расскажите, - ответила Редиска, - в любом случае, чистосердечное признание, свидетельские показания... Сами понимаете. Не то чтобы она хорошо разбиралась в законах и методах работы полиции. Но при ней законы уже были написаны принцем Лимоном, так что вряд ли в них хоть кто-то разбирался. Старик затянулся еще раз и, прикрыв глаза, заговорил: - Я тогда был молод. Хотя в наших краях стареют рано. Но что полномочий было маловато и образования никакого - это точно. И в один день, кажись, в самую страшную грозу, на ночь глядя к нам привезли совсем молодого парня. Записали как буйнопомешанного. Я только разговор подслушал, что он досадил графиням Вишням и велено держать здесь. Ну, не хотел попасться на глаза, да тут нос к носу и столкнулся с сеньором Помидором. Он мне пообещал повышение, если прослежу, чтобы этот парень умер поскорее. А я взял да и поменял регистрационные номера. Так что по документам этот мальчишка сгорел в прошлом психиатрическом отделении, а фактически был определен во второе, не для таких опасных психов. Как ни странно, вскоре у него обнаружилась такая тяжелая меланхолия, что ничем и не исцелишь. Я уж как старался, а все равно помирает. Редиску не особо волновало, приукрасил ли свои действия старик. Черешенка, если это действительно он, дожил до сегодняшнего дня, и чья бы это ни была заслуга - главное, что Помидор с Вишнями своего не добились. - Он не выглядит жизнеспособным. Насколько высок риск, что он умрет? - спросила Редиска, стряхнув пепел, тут же развеянный ветром. Администратор пожал плечами: - От него одного зависит. Он за эти пятнадцать лет несколько раз тяжело болел, до горячки доходило, так в бреду и твердил, что какой-то Вишенка его точно спасет. Ну, когда он выздоравливал и в особо тяжелые времена отказывался есть, я ему напоминал, что надо Вишенку этого дождаться. Он тогда и ел, и пил, и лекарства принимал. Да только за столько лет работать перестало. Теперь уж и не знаю, что делать. - А сколько... - Редиска сглотнула то ли от терпкого дыма, то ли от подступивших слез, - сколько он уже не ел и не пил лекарства? - Чуть больше недели. Редиска со злости затушила сигарету о железную водосточную трубу рядом.***
Вишенка старался плакать тише. Ему казалось, что человек на кровати слишком хрупкий, и если быть слишком шумным и неосторожным - рассыплется в прах. До сих пор мысли о тетушках не вызывали такой ненависти, но каждый раз, открывая глаза, он видел изможденное, с трудом узнаваемое лицо, об острые линии которого можно было порезаться. Граф уже не был юн и наивен, и представить, что это произошло с мальчиком тогда вдвое младше было так душераздирающе, что в один момент воздух просто не хотел вдыхаться. Возможно, с его аллергией на пыль стоило поднять лицо от грязного одеяла, но иначе пришлось бы снова смотреть на это лицо. Когда костлявые пальцы в его руках едва ощутимо дрогнули, Вишенка выпрямился так резко, что хрустнула шея. Темные глаза цвета спелой черешни, почти незрячие и едва приоткрытые, смотрели на него как-то нечитаемо. - Господин Вишенка, это вы?.. Если бы граф не мечтал больше всего на свете услышать этот голос, он бы умер от горя, слыша такую слабость и хрипоту. Но Вишенка улыбнулся, несмотря на сведенные судорожной болью мышцы, и легонько сжал тонкую кисть в руках. У них обоих всегда было схожее телосложение, руки аристократа и камердинера удивительно сочетались в изящности и аккуратности линий, но теперь, казалось, каждый палец Черешенки можно было вдеть в игольное ушко. - Ты меня помнишь? - едва слышно спросил граф, все еще боясь неосторожностью выбить из своего друга остатки жизни. - Как я мог забыть? - слова давались слабым легким с трудом, но сказать было нужно, - Вы первый, кто назвал меня по имени. Вишенка снова расплакался. Ему хотелось сказать так много, но слезы шли быстрее слов и перехватывали горло. Удалось только прижать к губам на мгновение обессилевшую руку и молиться, чтобы она еще что-то чувствовала. - Я искал тебя, - выдавил граф, склонившись лбом на постель. Слезы смешались с пылью и оставляли грязные мазки на лице, - я обещал... А теперь ты умираешь, и я ничего не могу сделать! Черешенка сжал руку чуть сильнее и, собрав невозможные силы, попытался двинуться. Вишенка молнией взметнулся и опустил ладонь на кость, из которой теперь состояло плечо больного. И тут же замер, пораженный тем, с каким живым пламенем на него смотрели знакомые глаза. - Я не умираю и не могу умереть, - выпалил Черешенка и закашлялся от резко ворвавшейся в грудь пыли. Вишенка продолжал держать его, как будто мог одной рукой смягчить кашель. - Я вас столько ждал и сейчас не могу умереть! Это было наше обещание! Не расцепляя рук, граф опустился на постель, притянув к себе камердинера, как тонкий бумажный фонарик. Спина отозвалась болью после долгого изнуряющего плача, но он не собирался выпрямляться раньше, чем позволит Черешенке поверить, что все закончилось. Когда кашель стих, Вишенка еще немного подождал. Только после десятка тяжелых хриплых вдохов он приподнялся на одной руке над кроватью и встретился с теплым восхищенным взглядом. Удивительно, но в больнице нашлось, кому брить Черешенку пятнадцать лет и хоть изредка мыть и стричь волосы, и теперь, даже переживший столь страшное испытание, он все еще напоминал себя в юности. - Ты устал, - выдохнул Вишенка, выпрямившись и проведя свободной рукой по холодной тонкой щеке бывшего слуги. - Теперь все хорошо. Нас никто больше не будет ловить. Черешенка не выглядел убежденным, но даже если он действительно устал, огонек решимости защищать графа снова вспыхнул в его взгляде. Эта решимость когда-то привела его в больницу в статусе буйного сумасшедшего, и она же должна была теперь дать ему пережить ночь. - Я знаю, что слишком долго выполнял прошлое обещание, - выдохнул Вишенка и сжал руку, когда Черешенка собрался протестовать, - но больше я так не поступлю. Я увезу тебя на лучшее лечение сегодня же. Черешенка улыбнулся и закрыл глаза. Он не хотел подводить графа, умерев сейчас, но и бодрствовать уже не мог. Перед провалом в знакомую темноту он пожалел только о страхе в глазах Вишенки и о том, что не может сказать, как счастлив сейчас.***
Поздно ночью Редиска вышла из ворот больницы, светя единственным тусклым фонариком. За ней шла целая процессия, и самым ярким звеном был граф в вишневом плаще. Он сопровождал носилки, укрытые дорогой теплой тканью с фамильным гербом. Чиполлино вытер глаза, надеясь, что никто не заметил - уж у него не было причин сейчас плакать. Тем более, учитывая, как выглядел заплаканный Вишенка и какой шлейф табака сопровождал Редиску. - Долго же я вас ждал, - усмехнулся извозчик и почтительно принял плату вдвое больше обычной. Когда дверцы кареты захлопнулись, он покачал головой. - Какие же странные люди в этом поместье Вишен. И карета уехала, сопровождаемая напряженным взглядом старого администратора.***