~
16 апреля 2023 г. в 01:23
Это была занятная грёза, совсем не похожая на те, что обычно создавала Лучезарность.
По крайней мере, Чистый Сосуд очень сомневался, что Ей могла прийти в голову совершенно безжизненная и холодная комната, навевавшая воспоминания о тренировочных кругах Дипнеста и о мастерских Отца одновременно. Как минимум потому, что от использования любых мотивов, родственных последнему, Лучезарность отказалась почти в самом начале заточения.
Они никогда не работали должным образом.
Чистый Сосуд прислушался к ощущениям. В воздухе повисло напряжение, словно вот-вот должна разразиться гроза, — однако Сосуд, наученный долгим присутствием Лучезарности в своём разуме, понимал: чьей бы она ни была, этой грозе не суждено случиться, она — лишь фантом из давних времён и иных миров.
Сияние Лучезарности, тем не менее, не могло пробиться сквозь потрескивание давно мёртвых молний и шелест не случившегося дождя, древние тучи надёжно укутывали Её солнце, как бы яростно ни старалась богиня через них пробиться. Чистый Сосуд облегчённо выдохнул — один из немногих звуков, что были доступны его речевому аппарату, шипение Пустоты, трущейся о хитин, — наслаждаясь отсутствием давления.
На периферии чувств мелькнуло нечто багровое, ритмичный рокот заставил крылья угрожающе вздыбиться и издать предупреждающий шелест. Багровое легко засмеялось, но приближаться не стало. Вряд ли из страха, скорее из ироничного уважения к чужой дерзости. Багровое не было злонамеренным, но Чистому Сосуду меньше всего хотелось подпускать к себе нечто сияющее.
Чем дольше он прислушивался, тем больше отголосков самых различных существ мог уловить. Некоторые были ему смутно знакомы, иные — не демонстрировали в мыслях ничего, кроме примитивных паттернов поведения.
"Яви нам Бога, которого несёшь в себе".
Чистый Сосуд вскидывает голову и встречается взглядом с богоискательницей. К чести женщины, она не вздрагивает, хотя встреча в мире яви закончилась для её народа печально. Золотая маска бесстрастна, но от богоискательницы исходит любопытство, разбавленное страхом.
Они оба знают: приближается нечто, и с каждым шагом шёпот других возвысившихся становится всё тише и тише. Когти левой руки — почему левой? — крепче смыкаются на рукояти гвоздя, когда нечто замирает на другом краю арены.
О, теперь Чистый Сосуд уверен, что это именно арена.
В мире грёз большое значение имеют образы, которыми оперирует сноходец. Громоздкая броня трескается и исчезает в серебристой дымке, оставляя один только плащ, скрывающий часть фигуры — фокусированию изрядно помогали жесты, и не стоило давать противнику понять, какое заклинание будет сотворено, слишком рано.
Совсем крохотный сосуд смотрел на Чистого без страха, обнажившийся гвоздь блеснул в бледном свете вспыхивающих и гаснущих печатей. Под панцирем шевельнулась Пустота, породив смутное ощущение, что они уже встречались. Но где? Чистый Сосуд был совершенно уверен, что ни во дворце, ни в городе не встречал себе подобных.
Впрочем, зацикливаться на этом не следовало. Не во время боя уж точно.
Кроха оказался грозным противником, и хотя ему недоставало техники, он с лихвой компенсировал это способностью мгновенно подстраиваться под обстоятельства.
Невольно вспомнилось собственное детство, мимолётная гордость Отца и наставников, когда ему удавалось совершить то, для чего, по их мнению, Чистый Сосуд был ещё слишком мал. И не важно, было то освоение нового заклинания, обнаружение ошибки в многоступенчатой формуле или убийство опасного зверя.
Этим сосудом они бы точно восхищались, если бы знали о его существовании. Чистый чувствует укол горечи — не ревнивой, нет. Видеть талант, так и не попавший в благоприятную среду, всегда больно.
К тому же, это его родич.
Безумную мысль поговорить с крохой Чистый Сосуд отметает с сожалением. Они оба лишены голоса и запаха, а диковатый сосуд вряд ли понимал язык жестов и положения тела, их общение обречено на провал.
Он вновь бросает взгляд на трон богоискательницы. Она наклоняется вперёд, и Чистый Сосуд чувствует её смятение.
Она не знает, чьей победы жаждет. Впрочем, решать не ей.
Кроха действительно силён, а потому Чистый Сосуд не испытывает разочарования, когда чужой гвоздь с хрустом вонзается между грудными и брюшными пластинами. Херра всегда говорила, что лучший конец для воина — или умереть в постели, или в бою с достойным соперником. Пусть смерть в грёзах и была понятием относительным, мрачное удовлетворение Чистый Сосуд всё же испытывает.
Лучезарность расправляет крылья, Её свет всё же пробивается к ним. Кроха смотрит на золотистое сияние и стряхивает с гвоздя ихор и капли Пустоты.
Надежда вспыхивает, но гаснет мгновенно. Чистый Сосуд — дитя бога, но Лучезарность есть сам бог. Эта победа ничего не значит.
Пустота отчего-то волнуется больше прежнего. Сперва Чистому Сосуду думается, что она напугана светом, а после понимает: Пустота тянется к крохе, жаждет приластиться к нему, словно ручной зверь, а затем разодрать в клочья всё, что ему угрожает.
Конечно же они встречались.
Облегчения воспоминание не приносит. Вины, как ни странно, тоже. Тени его собратьев толпятся рядом, шепчутся тысячью нерождённых голосов, тянут едва сформированные щупальца к Чистому Сосуду, приглашая отринуть такой тяжёлый и тесный панцирь, вернуться в состояние, которое было для него естественным. Вернуться туда, где нет ни боли, ни страха, ни долга. Вернуться домой, к семье, стать единым целым с чем-то невообразимо большим, чем он сам, большим, чем что-либо существующее или существовавшее. Это… соблазнительное предложение.
И так тяжело вспомнить, почему же он отказался от тьмы ради света. Почему когда-то посчитал, что может быть чем-то — кем-то, — большим, чем один из сотен и сотен. Почему бледный свет привлёк его внимание настолько, что он готов был подниматься наверх снова и снова.
Лучезарность кричит от ужаса — к Ней Пустота не так милосердна, Её Пустота раздирает на части. Тени дрожат, но не в страхе, они теряют целостность, превращаясь в одно чернильное пятно Ничего, смотрящее на мир восьмью пылающими глазами. Чистый Сосуд смотрит в ответ, пока грёза разваливается на части.
"Бог Богов", — слабо шепчет богоискательница, и Пустота просачивается в её рассудок без жалости и без радости.
"Бог Богов", — утихает последний отчаянный вопль Лучезарности, и Пустота поглощает Её навсегда.
"Бог Богов", — рокочет Бездна, и Пустота устремляется к ней, сметая последние хрупкие преграды.
Звено за звеном рассыпается одна из цепей. Следом — вторая. Отвратительно громкий звон металла сопровождает его до тех пор, пока Чистый Сосуд не падает на пол, словно мешок с тряпьём.
Хорошо, что он не может кричать, — от удара нагноившиеся раны лопаются, и это невероятно больно. На какое-то мгновение Сосуду кажется, что он или сойдёт с ума, или вообще умрёт. Но гной растекается по каменным плитам, к Чистому Сосуду медленно возвращается способность дышать, видеть и двигаться, а тень всё не пытается вырваться из-под панциря.
Лежать до бесконечности невозможно, хотя и очень хочется, а потому Чистый Сосуд пытается встать. Выходит паршиво, он каждый раз падает, растравливая раны. До него не сразу доходит причина, но когда он понимает — то уже жалеет, что лишён голоса.
На секунду мелькает крамольная мысль, что лучше бы он согласился, когда Пустота звала его к себе.
Судя по стадии заражения, болезнь отожрала ему руку довольно давно. Чистый Сосуд смотрит на валяющуюся на полу конечность, усыпанную вздутыми оранжевыми пузырями, с ужасом и отвращением. Попытка балансировать крыльями тоже не даёт ничего, кроме обжигающей боли и отвратительного ощущения, как по спине стекает гной. Гвоздь Чистый Сосуд обнаруживает скорее случайно, ведь левый глаз практически ничего не различает, да и ощущается каким-то неправильно влажным.
С опорой на гвоздь дело идёт лучше. По крайней мере, Чистый Сосуд уже может стоять, пусть всё тело и колотит дрожь после каждого шага. Так масштаб повреждений оценить ещё проще: правый бок дёргает и ноет, Пустота облизывает края длинной рваной раны, не то пытаясь их соединить, не то расширить ещё больше, то и дело хочется завалиться влево, на чуть менее травмированную часть.
Острие гвоздя притягивает внимание, как бы Чистый Сосуд ни старался сосредоточиться на передвижении. Панцирь достаточно повреждён заразой, чтобы можно было покончить со всем быстро и почти безболезненно. В сравнении с нынешним состоянием — уж точно. Возможно, тень отправится на зов Пустоты, а если не будет тени, то и панцирю не потребуется возвращаться…
Чистый Сосуд знает, что это не его мысли. В нём говорили яркая боль и многолетняя усталость. Но отделаться от них не так просто. Они вгрызаются в разум с той же лёгкостью, что зараза Лучезарности в хитин. Чистый Сосуд качает головой — с левой стороны маски срывается мутно-жёлтая капля, — и обращает внимание на очередной шаг.
И ещё один. И снова. И снова…
Свет фонарей со светомухами режет уцелевший глаз, Чистый Сосуд оступается и наваливается всем весом на гвоздь, чуть ли не сползая на вымощенную потрескавшейся брусчаткой дорогу.
Шелест впереди он узнаёт сразу, даром что не был в Дипнесте долгие годы. Шёлк, напитанный силой души, грозный инструмент в умелых руках. Что забыли обитатели глубин так близко к поверхности? Красное пятно покачивается перед мутным взглядом — не сразу, но до Чистого Сосуда доходит, что его шатает, а не неизвестного жука.
— Брат? — робко спрашивает пятно, делая несколько осторожных шагов навстречу, и на тонкой игле и острых рожках бликуют отсветы фонарей.
Это был очень необычный день.
Чистый Сосуд запомнил её маленькой девочкой, цеплявшейся за его руки и пищавшей от восторга при виде охотничьих трофеев, — но сейчас перед ним стояла уставшая женщина, опасавшаяся верить. Незнакомая, но всё равно бесконечно родная.
Никогда раньше он не ощущал отсутствие возможности говорить настолько остро. Ни один из привычных жестов больше не был ему доступен — оставшаяся рука могла только цепляться за эфес гвоздя, огрызки крыльев плотно приклеились к спине, а всякий поворот головы вызывал режущую боль в глазу.
Хорнет сжимает когтями иглу, и руки у неё подрагивают, но Чистый Сосуд знает: когда придёт время — удар будет точным.
Гордость становится на дыбы, когда он всё же отыскивает универсальный жест. В конце концов, по статусу они равны, Защитник и Защитница, принц Священного гнезда и принцесса Глубинного. Чистому Сосуду это кажется хорошим знаком. Жажда жить тоже могла оказаться где-то там, придавленная долгом и бесконечной погоней за Лучезарностью в Её же царстве.
Но сейчас он концентрируется на долге. Он не может умереть настолько бесполезно, раз уж ему посчастливилось выжить.
Суставы вопят от боли, а гордость — от унижения, но Чистый Сосуд думает только о том, чтобы со стороны преклонение колена выглядело осмысленным движением, а не просто подломившимися конечностями, а голова действительно склонилась, не слишком резко, но и не слишком медленно.
Не то чтобы он часто опускался на колени. Официальные мероприятия, требовавшие публично выразить почтение Бледному Королю, Чистый Сосуд мог пересчитать по пальцам одной — какая ирония! — руки, в прочих случаях ему полагалось либо коротко поклониться, либо и вовсе ограничиться кивком. Какая бы судьба ни была ему уготована, для Халлоунеста Чистый Сосуд оставался единственным потомком Бледного рода.
Пальцы против воли сжимаются на рукояти гвоздя, когда Хорнет осторожно подходит ближе, — но мгновение спустя рука бессильно падает вниз.
Звон иглы и гвоздя, упавших на дорогу, звучат одновременно. Хорнет с жалобным писком просто бросается ему на шею, а Чистый Сосуд едва не теряет сознание от боли и облегчения. Смертоносная игла не впилась в Пустоту. Принцесса Дипнеста не придала его позе никаких лишних смыслов. Сестра переживала за него. Ихор и гной пачкают красную накидку, но Хорнет, кажется, всё равно — она отстраняется и пристально осматривает Сосуд, и тот чувствует, как её захлёстывает тревога.
— Идём, — говорит она, и мягко тянет его за руку, вынуждая подняться и опереться на её плечо. Чистый Сосуд только успевает подумать об оружии, как Хорнет легко подхватывает свою иглу, виновато бросая взгляд на гвоздь: — Я вернусь за ним позже, хорошо? Здесь не слишком много народу ходит в последнее время, украсть некому. Подъём недалеко, идём же.
Чистый Сосуд кивает.
На большее его уже не хватает.