— А поехали в Берлин, — Михаэль отстраненно улыбается, лежа в его объятиях и склонив голову на багряно-синеватое от поцелуев-укусов-засосов плечо.
Наедине с Сеченовым он не считает нужным имитировать акцент и говорит практически чисто, лишь немного картавя. Его глаза затягивает легкая поволока воспоминаний о прошлой жизни в Германии.
Дмитрий машинально поправляет щекочущие лицо чужие кудри и с немым вопросом смотрит на своего любимого немца.
— С чего это тебя туда потянуло? — он правда не понимает, почему Михаэль хочет туда поехать. По обмолвкам Штокхаузена можно было понять, что с этим городом у него связаны не самые лучшие эпизоды, да и по его биографии можно понять, что в Берлине все было далеко не так прекрасно, несмотря на его относительно высокий статус в немецкой науке.
Михаэль по-кошачьи потягивается, прикрывает глаза и льнет ближе, обжигая теплом своего тела даже через плотную белую рубашку, которая непонятно как осталась на плечах Дмитрия.
— Небо над «Челомеем» похоже на небо над Берлином — такое же светлое, безоблачное и пронзительно голубое, и знаешь, Дим, — Штокхаузен приподнимается на локтях и смотрит прямо в глаза напротив, — я немного скучаю по тем временам, когда жил там. Можешь считать, что меня мучает ностальгия.
Сеченов усмехается, проводит рукой по обнаженной спине Михаэля и целует его в макушку.
— После запуска «Коллектива», — Дмитрий сжимает его плечо и вынуждает откинуться назад, — мы обязательно, — он кусает Михаэля за шею и проводит языком по месту укуса, — туда поедем, — окончание фразы тонет в громком стоне немца, а сам он выгибается навстречу беспорядочным касаниям холодных рук и горячих губ Сеченова.
— Ja, mein Liebe, — Михаэль предвкушающе улыбается, обхватывая ладонью уже стоящий колом чужой член.
Дмитрий, едва сдерживая стон, зарывается рукой в чужие кудри, вынуждая Михаэля поднять взгляд, и увидев в расширившихся зрачках желание, жадно целует, чуть ли не до крови кусая мягкие, податливые губы.
До запуска «Коллектива 2.0» остается шесть дней.
***
Дело его жизни идет к чертям, Петров, неуловимая скотина, снова и снова ускользает, а на Предприятии прямо сейчас воплощается ад.
Дмитрий не спит уже, кажется, пару дней, и, если бы не поглощаемые литрами кофе и энергетик, он бы попросту не выдержал. Только Михаэль его понимает без лишних слов — выходит на связь с П-3, предоставляя Сеченову лишь краткие выжимки из его отчетов, отправляется на Предприятие, чтобы передать Нечаеву наспех сделанного «паучка», без лишних слов едет с ним на встречу с членами Политбюро и Молотовым лично (Дмитрий поначалу противится, но быстро сдается под настойчивым взглядом карих глаз и берет Михаэля с собой), а когда видит кровавую баню и мертвые тела, помогает в устранении последствий, хоть и по нему видно, что он отчаянно боится мертвых тел
или того, кто этих людей убил.
— Как ты, mein Liebe? — Сеченов чувствует, как его обнимают со спины, а ноздри улавливают аромат свежесваренного кофе.
Дмитрий благодарно обхватывает чужую кисть, подтягивает ее к лицу и оставляет легкий колючий поцелуй на внешней стороне ладони.
— Я в норме, — на самом деле они оба понимают, что ситуация полный швах, и что все это ничерта не вписывается в рамки нормального, но признать не могут — это означает сдаться. На кону стоит слишком много.
Михаэль мимолетно целует его в макушку, не выпуская из
таких нужных сейчас объятий.
— Хотелось бы в это верить, — Штокхаузен отстраняется и облокачивается на край стола. — Не думал, что от Петрова будет так много проблем, — он досадливо морщится и качает головой, нервно закусывая губу.
Сеченов молча кивает и тянется к чашке с кофе, бросая мимолетный взгляд на чужое бедро, затянутое в дорогую ткань черных брюк. Рука сама тянется дотронуться, сжать так, чтобы Михаэль захлебнулся собственным стоном, но Дмитрий понимает, что стоит сейчас позволить себе хоть немного больше — и весь контроль полетит к чертям. Поэтому он позволяет себе лишь мимолетное касание к чужому запястью и утешает себя тем, что весь этот ад скоро закончится.
Рация на краю стола оживает, говоря хриплым и прерывающимся голосом П-3. Сеченов сосредоточенно слушает, высылает робота со специальным контейнером, а когда связь прекращается, откидывается на спинку стула, закрывает руками лицо и замолкает на пару минут.
— Дима? — обеспокоенный Штокхаузен касается его плеча.
— Петров даже своей смертью доставил проблем, черт подери, — голос Сеченова звучит глухо, — нужно снова отправляться на Предприятие и перекачать данные из его мозга.
— Думаю, я вполне справлюсь с этим, — видя выражение протеста на лице Сеченова, Михаэль продолжает, — сбой практически ликвидирован, и эта задача не требует твоего непосредственного участия.
Интуиция Дмитрия вопит, что что-то не так, что Штокхаузена нельзя отпускать одного на Предприятие
именно сейчас, но он заглушает ее голос последним глотком кофе и мысленно подзывает Левую, отдавая ей короткие команды «сопровождать» и «защищать».
— Как скажешь, Михаэль, отправляйся, — близняшка плавно подходит к немцу и встает за его спиной, — но будь на связи. Пожалуйста.
— Только обещай, что когда это закончится, мы все-таки поедем в Берлин, — Михаэль протягивает руку к его лицу, поглаживает по скуле и отчего-то грустно улыбается.
Дмитрий хватает его за галстук, притягивая ближе, и отчаянно целует
будто в последний раз. Затем отстраняется и коротко выдыхает в теплые губы напротив:
— Обещаю.
Когда за Михаэлем и Левой с тихим скрипом закрывается дверь кабинета, сердце Сеченова на мгновение останавливается.
***
Берлин встречает Дмитрия необычным для осени холодом и мерзким мелким дождем. Он непроизвольно кутается в тонкий шарф, пока идет по улице в сопровождении своих роботов-телохранителей. Сеченов не обращает внимания ни на журналистов, назойливыми мухами вьющихся вокруг него, ни на транспаранты с лозунгами, ни на бушующую толпу людей — лишь улыбается на автомате, как того требуют ситуация и нормы приличия.
Как он привык.
Он терпеливо дожидается окончания торжественного открытия конференции, посвященной изучению и использованию нейрополимеров, куда его позвали как почетного гостя. По правде говоря, он не хотел сюда ехать (дел слишком много, и практически все требуют его непосредственного участия), но волшебное слово «Берлин» в конце пригласительного письма заставило его передумать и выкроить в плотнейшем графике пару дней.
Он отгоняет непрошенные мысли, слушает вежливые восторги ученых и организаторов мероприятия, теряется в бесконечных рукопожатиях немецких политиков и остается ненадолго — буквально на пару часов — на торжественный банкет.
Но когда он наконец остается один, так тщательно сдерживаемые эмоции накрывают с головой. Он заказывает в номер дорогой берлинской гостиницы, где разместили участников мероприятия, бутылку водки и, игнорируя рюмку, наполняет на треть стакан и тут же залпом опрокидывает его в себя. Алкоголь обжигает горло и пищевод, но в голове появляется приятный шум, заглушающий тоску, не первый месяц не дающую ему душевного покоя.
Он переводит взгляд на окно и видит свинцово-серое небо, затянутое тучами и смогом.
Берлинский закат, на вкус Дмитрия, на редкость отвратителен.
— Вот мы и в Берлине, Михаэль, — Сеченов жмурится то ли от горечи водки, то ли пытаясь сдерживать подступающие слезы. Он было думал, что забыл, каково это — плакать. — Ты… рад?
Робот за его спиной медленно кивает, а из динамиков раздается хриплое, чуть искаженное и безэмоциональное, с легкой картавой «р»:
— Да, Дмитрий Сергеевич.
Черные металлические кудри бликуют в тусклом свете уличных фонарей.
Сеченов отворачивается от окна и снова тянется к бутылке.
Ему отчаянно хочется напиться в первый раз за последние черт его знает сколько лет.
Возможно, хоть тогда на плоском стальном лице он увидит какое-то подобие эмоций.
