fuoco

      Дождь мелкими пиццикато цветных ноток стучал по стеклу. Моцарт сидел на подоконнике, положив голову на притянутые к груди колени, и грустно смотрел за окно. Он так хотел выйти сегодня погулять! Но в такую погоду с его слабым здоровьем выходить из дома было так же опасно, как воровать из булочной фрау Корф сахарное печенье. Вольфганг проверял, что будет. И теперь точно знал, что чувствует человек, когда ему по макушке стукают старым одеревеневшим от холода веником.       Моцарт вздохнул, поднял голову и стал вертеть ей по сторонам. Скучно. Всё утро — целую вечность — только одинаковые стены и окно с полосатым от стекающих вниз капелек дождя стеклом. Желтоватый тюль шторы вдруг привлёк внимание Вольфганга. Глаза его блеснули, он взял штору обеими руками и накрыл ей лицо. «Po-rgi, a-mor, qua-lche risto-ro!» — затянул Амадей, кривляясь, кокетничая и хлопая глазами. — «Al mi-o duo-lo, a' mie-i so-spir!»       Медленно и раскатисто прорычал гром, высоко в небе сверкнула молния. Моцарт озяб за те полчаса, что он провёл на окне, но слезать и возвращаться в квартиру ему не хотелось. Во всех комнатах было пусто и темно. Сплошная тишина и скукота.       Из тюля вылезла ниточка и неприятно пощекотала нос Вольфганга. Тот чихнул два раза подряд. Штора явно капризно желала быть отпущенной, и Моцарт подчинился её желанию. Он отпустил штору, бросив на неё недовольный грозный взгляд. — Глупая! — прошипел Амадей для убедительности и фыркнул обиженно.       Чтобы согреться, ему пришлось обнять ноги и положить на колени подбородок. В такой позе всегда быстро затекали ноги и уставали руки, но делать было нечего: от оконной рамы сильно тянуло холодным воздухом. Моцарт опустил взгляд на свои ступни и пошевелил пальцами ног. Как чуднó они двигались! «Та-та-да-та-да-та-та!» — тоненько и отрывисто пропел Вольфганг, на каждый слог дёргая пальцами. А что если написать симфонию, в которой дирижёру нужно будет дирижировать пальцами ног? Моцарт хихикнул из-за этой мысли, покрепче прижав к себе колени, чтобы удобнее было смотреть, снова запел и стал придумывать дирижёрские жесты специально для ног. На целых двадцать минут занятие это увлекло его.       Но не было ни одного дела, кроме сочинения музыки, которое могло бы занять Вольфганга надолго. Скоро его стало клонить в сон. Ему казалось, что он продолжает смотреть на свои пальцы, но глаза его уже закрылись сами собой, а все картинки рисовало воображение. Снова литаврами зарычал гром. Моцарт нахмурился и заскрипел, требуя, чтобы грохот ушёл.       Голова Амадея опустилась глубже, он спрятал нос между коленками и засопел. Во сне ему показалось, что он спрыгнул с подоконника и побежал открывать кому-то дверь. Стука не было, но кто-то точно стоял за дверью и ждал, когда его впустят в дом. Замок на двери звонко щёлкнул и разбудил Моцарта. Сон ускользнул, неуловимый, как маленькая пугливая птичка. Кто стоял там, за дверью? Вольфганг не успел разглядеть. Он открыл полные безнадёги глаза, поджал губы и тоскливо посмотрел на улицу. Только дождь и серые лужи.       Моцарт качнулся и нарочно ударился лбом о стекло, крепко прижимая голову к окну. Ещё чуть-чуть, и он вывалился бы вместе с рамой и стеклом на улицу. Скучно. — Ску-ко-та! — объявил Вольфганг вслух и отлип-таки от стекла, на котором остался овальный, медленно исчезающий след от его горячего лба.       Моцарт снова уронил голову на колени и похлопал себя ладонями по макушке, призывая новые идеи. Но он и без того уже почти целый час развлекал себя сначала в комнате, а потом здесь, на окне; так много и так часто придумывать новые занятия Амадей не мог. Оставалась только одна идея, которую он нарочно откладывал на крайний случай. Это было самое интересное занятие, поэтому Моцарт и оттягивал тот радостный момент, когда можно будет наконец приступить к нему. Но теперь время точно пришло, Моцарт уже едва не плакал от скуки. — Николо, — позвал Амадей почти детским тоном себе под нос и крепко зажмурился.       Из комнаты потянуло теплом. У Моцарта, замёрзшего до синих губ, даже побежали мурашки. Но это была мелочь, только самая малость от всех ощущений. Настоящая, большая волна мурашек пробежала по всему телу Вольфганга, когда на плечо его опустилась лёгкая тонкая рука. — Николо! — воскликнул Моцарт и рассмеялся звонкими трелями флейт.       Паганини не успел опомниться, как Амадей уже повис у него на шее. — Я писал концерт, — сдержанно заметил Николо и, взяв Моцарта за бока, усадил обратно на подоконник. Паганини не злился и ворчал только для вида — Вольфганг знал это наверняка и потому улыбался, не чувствуя ни капли вины. — Я очень долго терпел, правда-правда, — отозвался Моцарт и закивал, крепче прижимаясь к Николо и не решаясь надолго открывать глаза.       Паганини ответил по-своему — обнял Амадея за пояс. Но Моцарт, как ни соскучился, скоро выскользнул из объятий. У него было ещё много дел, которые нужно было сделать вместе с Николо. — Смотри, что я придумал! — воскликнул Моцарт и сел на подоконник, как до того. — Та-да-та-та-да-та-та! — снова запел он, дирижируя пальцами ног.       Паганини за годы дружбы привык ко всему и теперь только улыбнулся одним уголком губ, наблюдая за ногами Амадея. А тот с детским и слишком уж сильным восторгом посмотрел на Паганини. Какой-то нездоровый блеск пульсировал в глазах Моцарта, да и румянец на его щеках никогда не появлялся просто так. Паганини сразу и не разглядел всех этих мелочей, но теперь они бросились в глаза, как яркие вспышки в абсолютной темноте. — Амадей… — протянул Николо, вмиг посерьёзнев, и коснулся ладонью лба Моцарта. Горячий. Вольфганг быстро отвёл взгляд и с интересом посмотрел за окно. — У тебя высокая температура. — Моцарт con fuoco, — придумал Амадей и хихикнул, старательно делая вид, что всё в порядке и Николо просто показалось. Болеть Моцарт очень не хотел, хоть и чувствовал с самого утра сильный туман в голове. — Con fuoco будет Моцарту, если он не ляжет в постель, — строже ответил Николо и выскользнул через штору в комнату, вынуждая Амадея сползти с подоконника.       Уговорить Моцарта лечь в постель и выпить чай оказалось задачей почти невыполнимой даже для Паганини. С полчаса продолжался горячий спор. — Я обожгу язык! — капризничал Моцарт, отталкивая чашку; сцену он устроил только для того, чтобы не лежать в тишине без дела прикованным к кровати. — Моцарто, он давно остыл, — настаивал Николо, боясь, что чай быстро станет совсем холодным и пить его будет уже бесполезно. Он видел, что Амадей на краткий миг колебался, но после снова поддавался капризному настроению и отказывался. — Я выпью, а ты сегодня не пойдёшь домой, — вдруг выставил условие Моцарт, намного мягче, чем предполагала такая настойчивая просьба, а взгляд его, скрытый, из-под бровей, заблестел надеждой.       Паганини только улыбнулся и опустил взгляд. Он и без этих слов угадал желание Вольфганга в его поведении. — Выпей, а потом узнаешь, что тебе за это будет, — ответил Николо уклончиво и вместе с тем многообещающе. Как раз то, что было нужно Моцарту. Он быстро забрал кружку и выпил чай едва не залпом, забыв обо всех своих прошлых аргументах. — Всё, пусто, — отчитался Амадей, резво перевернув кружку вверх дном, а потом потянулся вперёд.       Его испытующий взгляд прицепился к глазам Николо. Он ждал, какой будет награда от Паганини. А тот наклонился навстречу Моцарту и замер, когда между их носами осталась пара сантиметров. Вольфганг не выдержал и хихикнул. — Задумал поцеловать меня? — прямо спросил он и наклонил голову вбок, будто пытаясь угадать, понравится ли ему поцелуй с Паганини. — Нет, ты ведь болеешь, поцелуи тебе запрещены, — ответил Николо рассудительно и пожал плечом, будто ничего особенного не происходило. — А ещё меня сегодня уже целовала Антония.       Моцарт в ответ на такое заявление фыркнул и мотнул головой. Он, конечно, не ревновал по-настоящему, но иногда заигрывался так сильно, что искренне обижался на Паганини. А тот всегда держал наготове звенящие колокольчиками ключики к сердцу Вольфганга. Николо наклонился ниже и поцеловал Моцарта в лоб. По-домашнему, как всегда делала мама. — Фу, гадость! — пробормотал Амадей, показательно сморщившись, но, когда выпрямился и перестал следить за собой, всё равно довольно улыбнулся себе под нос. — Ну всё, ложись теперь рядом, — быстро решил за Николо Моцарт и похлопал по подушке рядом с собой.       Паганини без колебаний залез на кровать и лёг на спину, чувствуя, как гудит, расслабляясь, спина. Вольфганг закутался поглубже в одеяло и отвернулся, чтобы прижаться к боку Николо спиной. От него всегда шло тепло: то итальянского солнца, то углов огненной геенны. — Спеть тебе? — Паганини спросил сразу, потому что не в первый раз укладывал Моцарта спать.       Амадей кивнул несколько раз, жмурясь от стука в голове, но уже чувствуя, как мысли от присутствия рядом с Паганини посветлели и распутались, зашуршали тонкими цветными ниточками.       Николо затянул народную итальянскую мелодию. Гром начал было свой раскат, но быстро стих и спрятался. Это Паганини приказал ему замолчать. P.S. Скоро Моцарт уснул. Песня за его спиной затихла, как только он перестал думать о ней. Подушка, к которой он прижался спиной, грела и не давала холоду добраться до его тела сквозь тонкое одеяло. Николо остался бы рядом, как обещал, на весь вечер и на всю ночь. Если бы приходил, как только Моцарт называл его имя.