Хороший сон

      Кабинет директора Предприятия 3826 был спроектирован так, чтобы отразить всю мощь Советской науки. И дело даже не в макетах самолётов в реальную величину. Хотя и в них тоже. Всё было спроектировано так, чтобы человек чувствовал себя песчинкой по сравнению миром и при этом предельно удобно. К примеру, каждая совещательная зона, находясь в открытом пространстве, при этом совершенно не мешала остальным, звуки чужих голосов создавали приятный фоновый шум, но никак не мешали диалогу. Дима любил говорить, что это место его дисциплинирует, заставляет не забывать, насколько недалеко человек ушёл от “проконсула”.       Харитон это место ненавидел.       Раньше, когда… Раньше ему просто было неинтересно посещать Челомей. Место Захарова было под землёй, в Павлове, или ещё глубже, на подводной базе Нептун. Прочные каменные стены, километры грунта под ногами, толща воды. Что ещё желать?       Сейчас же не сбежишь под землю просто так, его личный надзиратель не позволит. Да и зачем? Лариса прекрасно со всем справляется, пока её руководитель парит в облаках на одном из Икаров.       – Активность коры твоего головного мозга изменилась, – прозвучал холодный металлический голос.       – Я проснулся, – голосовые связки немного покалывало, Захаров не помнил, от чего. Что-то снилось ему такое… Такое… Хорошее…       – Это лишнее. Через восемь часов выступление перед Предприятием. Тебе нужно выглядеть отдохнувшим и полным сил.       – Как я очутился в кабинете? – задал скорее риторический вопрос Харитон. Его собеседник как обычно не ответил.       Раньше так не было. Раньше Захаров не терял целые сутки своей жизни, забываясь в одном месте, а просыпаясь всегда в этом кабинете.       – Мы были у Зинаиды, – вспомнил Харитон.       – Не переживай, она больше не помешает нашим планам.       Раньше, это до того, как Харитон Радеонович Захаров стал директором Предприятия 3826.       Раньше, это до того, как он воссоздал по чертежам нейрополимерный контур ДС-1 в виде печатки.       Раньше, это до осознания величайшего заблуждения в своей жизни.       Раньше, это до того, как Дмитрий Сергеевич Сеченов погиб при пожаре в лаборатории Нептуна, пытаясь исправить критическую ошибку в работе робота ВОВ-А6, выполнявшего нейрохирургическую операцию над Захаровым.       Раньше…       Коннекторы ДС-1 вцепились в грушу Демоса и погрузили нейрополимер в информационное пространство. Почувствовав, как его самого оставили без внимания, Харитон придвинул к себе отчёт из Павлова и погрузился в изучение. Документы с земной поверхности Захарову в принципе были более понятны, чем высокотехнологические разработки Челомея. Как он ненавидел эту административную работу. Ей Богу, лучше бы Дима выжил и продолжал тонуть под горами этой бюрократии, а не…       Раньше…       Раньше Харитону не снились сны, которые кто-то словно стирал. Причём стирали явно хорошие сны, потому что кошмары всегда были на месте. Кошмаров раньше, кстати, тоже не было. Самый большой кошмар, пропитанный реальностью, приходил с заядлым постоянством. В нём Харитон ощущал себя или лаборантом модели ВОВ-А6, склонившимся над медицинскими инструментами, или камерой РМ-6, что неподвижно снимала лабораторию профессора Захарова, или собой, проводившим неустановленную операцию над своей же головой. И всегда в лаборатории как-то оказывался Дима слегка испуганный, но собранный, пытающийся исправить причинённый вред. А затем Дима умирал.       Не так.       Затем во сне лаборант ВОВ-А6 хрустел позвонками директора Предприятия 3826, или вызванный ромашкой ПЧ-9 протыкает академика Сеченова насквозь, или Харитон сам почему-то душил лучшего друга.       В реальности, конечно, было не так. Просто короткое замыкание в электронике робота и небольшой взрыв, оглушивший Диму. Просто немного огня, и смерть от болевого шока. Всё очень просто. Зато Захаров смог получить возможность настроить нейрополимерный модуль Восход в своей же голове. Наука требует жертв.       Харитон не помнил, чтобы особо горевал. Он вроде даже на похороны не пошёл. Да и зачем ему эти ведические ритуалы. Куда интереснее запереться в лаборатории Сеченова с его чертежами и записями в поисках формул информационного нейрополимерного накопителя, способного снять копию с мозга. Тем более, что и мозг есть. Но этого во снах уже нет. Дальше только чудовище в реальности.       – Я рекомендую сон, твоя активность не продуктивна, – ДС-1 отключился от информационных потоков. – Твоё убеждение в непродуктивности сна бессмысленно до тех пор, пока я не включу Коллектив 2.0.       – Коллектив 2.0 не заменит здоровый сон, – напомнил Харитон.       – Он и не должен будет. Я переделал алгоритмы. Ты был прав, нет смысла в оболочке.       – На что ты переделал алгоритмы?       – Мы запустим атомное сердце в день полимеризации. Совершенно нечего ждать. Коллектив 2.0 станет планетой сразу.       – Как это?       – Увидишь через три дня. А сейчас начни цикл подготовки к завтрашнему дню. Если нужно, я могу отключить тебе…       Почувствовав, как холодные “щупальца” ДС-1 потянулись к его сознанию, Харитон поторопился высказаться:       – За столом спать неудобно. Я не молод, для такого отдыха.       Нейрополимерный контур замолк и присоединился к Демосу.       – Согласен, – ответил он через минуту, – я вызову турбину до твоей квартиры. Пятнадцать минут моя работа потерпит.       Возле лифта Харитона как обычно встретил портрет первого директора Предприятия 3826 в черной рамке. Дима на фотографии был сорокалетним, весёлым и почти живым, только чёрно-белым. Такое ощущение, что он сейчас откроет рот и восторженно скажет какую-нибудь глупость вроде: “Хоря, смотри, Бетельгейзе ещё видна!” – а потом переведёт свой нелепый взгляд Харитону в глаза и недовольно добавит, - “Опять заработался. Сон также необходим нашему мозгу для продуктивной работы, как и бодрствование. Не мне же тебе объяснять!”       Раньше восторженность Сеченова, его радости и печали так часто злили Харитона, что тот без единого сомнения, копируя разум в синтезированный информационный полимер, отмёл все эмоции, чувства и переживания до которых добрался. Он подарил Диме то, чего сам так желал – сияние чистого разума.              – Ты бы лучше терапию пожелал. Твой страх эмоций – это ненормально, – предложила как-то однокурсница Захарова. – И не начинай снова свои песни про чистый разум. Вы – нейробиологи забыли про нас – нейропсихологов. Разум – часть нашего животного организма.       – Глупости, – надменно возмутился Харитон. – Наш мозг не для того такой сложный, чтобы обслуживать животные потребности и идти на поводу у эмоций.       – Ой, дурак. Мозг – это орган, он есть у многих животных видов. А разум появился из болезни самки одного из видов приматов как эволюционный шаг к выживанию в постоянно меняющейся среде. Разум – это инстинкт, а эмоции, это механизм его регуляции. Разум без регуляторов – психопат.              В прошлом Харитон со своей однокурсницей резко не согласился, а потом не рискнул признаться в своем заблуждении никому. Дима был не просто разумным человеком. Кто бы и как ему не завидовал, все признавали его гениальность. А детская восторженность и светлые цели жёстко сдерживали его бешеную “динамо-машину” в голове.       – Мы были у Зинаиды, почему я проснулся в кабинете, – повторил свой вопрос Харитон, зайдя в лифт. Что же ему всё-таки снилось?       – Мне пришлось её устранить, – ответил ДС-1.       – Мне, – поправил его Захаров и посмотрел на свои руки. – Объясни, зачем.       – Она достала информацию о Коллективе 2.0 и собиралась передать её властям. Не переживай. Всё хорошо, я же не чудовище, я скопировал её разум.       – Что такого не знают власти о коллективе?       – Всего. Я его переписал.       – Ты? Один?       – Мне теперь никто не нужен, я загружаю задания в процессоры тех или иных роботов, они их обрабатывают и возвращают мне результаты. Это очень удобно.       Захаров вздохнул:       – Ясно.       Стирая Димины эмоции, Харитон сознательно или случайно, но пропустил нечто очень важное, и небольшая полимерная субстанция, хранившая в себе останки академика Сеченова, иногда неожиданно позволяла себе крупицы проявления того, что по мнению Захарова мешало сиянию чистого разума. В основном Димина непосредственность возвращалась, когда речь случайно заходила об отряде Аргентум. Он даже позволял себе отпускать какие-то шутки. А незадолго до определённых событий начал снова говорить об общем светлом будущем для своего любимого человечества. А потом случился инцидент в Болгарии.              – Ты можешь их спасти, – нервно перебирал коннекторами Дима, только что переселенный в наручный прототип нейрополимерного контура ДС.       Изучив присланные из Болгарии снимки только подорвавшихся Екатерины и Сергея Нечаевых, Харитон пожал плечами:       – Какой смысл в таком существовании? Рассуди здраво, зачем?       Коннекторы замерли в зигзагообразных кривых, словно поражённые током, а затем втянулись в прототип контура.              Турбина медленно неслась над ночным Челомеем и готовилась к спуску на земную поверхность. Подсвеченные разномастными огоньками памятники и здания создавали впечатление ирреальности происходящего. Как будто звёзды спустились на землю, и может где-то среди них спустился и…       – Что такое новый Коллектив 2.0? – одёрнул себя Харитон.       – Технически, это Коллектив 2.1, – проурчал ДС-1.       – Настолько серьезные изменения?       – Я практически переписал всю операционную систему. Тебе понравится. В день полимеризации, когда последний житель Советского Союза будет “привит”, каждый Восход впрыснет в мозг своего носителя реагент, вызывающий нарушение в кровоснабжении головного мозга, и скопирует разум в общий нейрополимерный информационный накопитель. А затем мы запустим атомное сердце сразу. Ударим по всем вражеским странам одним мощным зарядом.       – Чем ударим?       – Ракетами, Харитон. Мы остановим все войны навсегда. Люди больше никогда не будут воевать, они будут жить в разумном согласии как единый информационный массив. Как мы и хотели.       – Ясно.       Он давно перестал удивляться идеям ДС-1.       Инцидент в Болгарии стал завершающим аккордом в формировании нейрополимерного контура. Дима сознательно удалил в себе всё то, что Харитон пропустил. Больше не было жарких раздражающих споров, осталась только легкая непринуждённая беседа и научная работа над Коллективом, над контуром, над Восходом. “Раньше” закончилось сразу после того, как нейрополимерный контур занял место на левой руке Захарова, или ещё через неделю, когда ДС-1 свернул шею предателю Петрову руками Захарова, конечно.              – Я не согласен с такими методами, – воспротивился Харитон, когда ДС-1 чуть ли не приказал прервать жизнь бестолкового Виктора.       – Я тебя понял, – прошуршал ДС-1, и перед глазами Захарова всё померкло.              “Раньше” закончилось, когда ДС-1 взял под контроль модуль “Восход” в голове Харитона.       “Раньше” закончилось, когда у Захарова осталась лишь имитация свободы выбора. Если ДС-1 было надо, Харитон должен был стать директором Предприятия 3826, если ДС-1 было надо, Харитон должен был убить, если ДС-1 было надо, он просто брал контроль.       За две недели до своей гибели Дима заходил к Захарову “в гости”. Мысленные кавычки Харитон поставил, потому что его самого тогда дома не было. Сеченов оставил возле мойки чашку, из который утолил жажду, и подарок ко дню рождения на рабочем столе – очки, как всегда идеально подогнанные под постепенно ухудшающееся зрение друга.       Первый месяц трогать и то, и другое Харитон не хотел. На второй – после гибели Нечаевых – Захаров, наконец, избавился от чашки. На третий – сразу как не стало Петрова – Харитон открыл чёрный кожаный футляр и с непривычной неловкой нежностью огладил подушечками пальцев тонкую металлическую оправу. ДС-1 что-то пробормотал тогда, вроде принял на свой счёт и одобрил “свой” подарок.       – Не забудь поставить Демос рядом, прежде чем заснёшь, – напомнил нейрополимерный контур, когда Харитон опустил голову на подушку.       Схватив молча пресловутый Демос левой рукой, Захаров поставил его рядом на постель, и ДС-1 жадно погрузился в информационное море.       Знакомый белый потолок и эхо мяуканья давно умершей кошки заставили зажмуриться. Харитон потянулся снять очки, но так и замер. Ему снился Дима, а ещё Муся, разморенная лучами августовского солнца. Так тепло, как печка в детстве, когда мама топила по утрам сосновые чурки и ставила кашу, как страницы только что отпечатанного в типографии диплома, как рукопожатие старого друга, как улыбка Ларисы, как…       Харитон встрепенулся, услышав крики детей, и открыл глаза. Он стоял на просторной набережной. Судя по ширине реки, это не канал на ВДНХ. Слева от Захарова высилось могучее как на Челомее здание со шпилем и звездой.       – Вдовий дом, – рассказывал кто-то про высотку на Котельнической набережной.       Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Харитон увидел Кремль, здание ГЭС №1 и диковинную смотровую площадку. Москва изучала Захарова лениво, погружённая в дрёму.       Наверху кто-то рассмеялся, и Харитон поднял взгляд к величественному каменному мосту. Над ним, грациозная словно кошка по перилам ходила Екатерина Нечаева, а кто-то умолял её слезть. Чуть поодаль, опираясь на те же самые перила, на неё восхищённо смотрел её муж Сергей.       – Ну, хоть ты ей скажи, сынок. Это опасно, – более внятно воскликнул “кто-то”.       Екатерина замолкла, развернулась и изящной дугой прыгнула в реку.       – Чертовка, – вздохнул тот же “кто-то” за спиной у Харитона. Захаров моргнул и очутился уже в родной деревне. Нечаевы как малые дети плескались в местной речке.       Обернувшись в надежде встретиться с “кем-то”, Захаров никого не обнаружил. Перед глазами всё поплыло, и Харитон, сняв очки, помассировал переносицу.       – Рука или нога не немеет? – заботливо спросил Дима, положив другу руку на плечо.       Размытый Сеченов выглядел так же, как Харитон его помнил, улыбчивый и с солнечными лучами в уголках глаз.       – Прости, – не слышно выдавил Захаров и онемел.       – Устал?       – Очень.       – Это ничего, отдыхай, – приобнял Харитона Дима.       – Не могу. Он не даёт. Я не знаю, что с ним делать.       – Твой мозг устал, – кивнул Сеченов, – мыслительные процессы угнетены через Восход. Михаэль и Лариса знают, что делать. Ты их до чертиков напугал, расправой с Виктором. Пришлось, конечно, им немного подсказать.       – Ты и им снился? – как-то даже немного обижено спросил Захаров.       – И им.       – Дима, ты приснишься мне ещё раз?       – Боюсь, это твой последний сон?       – Расплывчатое зрение, – вспомнил Харитон, – онемение, наверное, ещё и асимметрия половины лица?       Дима кивнул и обеспокоенно начал заглядывать в глаза.       – Значит инсульт, – с облегчением вздохнул Захаров.       – Функционирование мозга слишком угнетено…       – Какой хороший последний сон, – Харитон уселся на траву и потянул Диму за собой. – Хочу остаться здесь навсегда.