Девочка-осень

      Почти невозможно ответить, почему многие так не любят осень. Обычно ей предпочитают цветущую весну, знойное лето или даже студеную зиму. Для меня же именно в осени кроется особенное очарование.       В первых еще совсем теплых месяцах притаились последние летние деньки, с которыми так не хочется расставаться. Благодаря мерно стучащим по крыше каплям дождя наконец появляется возможность, завернувшись в пушистый клетчатый плед, побыть наедине с собой и в приятной тишине подумать о насущных делах. Посиделки у костра приобретают особую душевность, а деревья окрашиваются яркими, неповторимыми красками, которые так похожи на масляные мазки талантливого художника-импрессиониста.       Возможно, именно из-за моей любви к осени я так очарована Лимой. Я не могу отвести взгляда от того, как ее распущенные рыжие локоны сливаются с листьями красно-оранжевого клена. Не могу препятствовать ее спонтанному, можно сказать, детскому желанию собрать букет из них в Кенсингтонских садах, а потом подкинуть его над собой и кружиться, кружиться, пока листья опадают на землю.       Я просто смотрю на нее и улыбаюсь. Ее улыбка такая же теплая, как и греющее меня солнце. Голос такой же звонкий, как и у бойкого первокурсника, впервые переступившего порог лицея в сентябре, но при этом такой же мягкий, как у любимой учительницы, встречающей учеников после длительных каникул.       Лима с трогательной непосредственностью танцует среди опавшей листвы, поднимая вокруг себя настоящий мини-торнадо. И в этот момент я ловлю себя на мысли, что она и сама кажется живым олицетворением осени: ясной, озорной и такой же… золотой?       Настоящей девочкой-осенью.       — Амала, ты ведь все пропустила! — упрекает Лима беззлобно, напоминая, что я должна не просто любоваться, стоя, как загипнотизированный истукан, но и заниматься делом: создавать новый шедевр для ее семейного фотоальбома. Как-никак, ее родители уже давно ожидают заполучить новую фотографию любимой дочери.       — Ой, — прикусываю язык я, и, в попытках исправиться, стараюсь поймать новый удачный кадр.       — Ничего страшного! — оживленно утешает она. — Я готова находиться тут дни напролет!       Ее задор неминуемо передается и мне, отчего вскоре я смеюсь вместе с ней, но затем умоляю остановиться хотя бы на секунду.       — Ты понимаешь, что так все снимки получатся смазанными? — восклицаю я, стараясь не думать, сколько кадров на пленке уже безнадежно испорчено.       — Значит, тебе необходимо стараться лучше! — дразнит она, нарочно скрываясь за густой разноцветной кроной.       — Ну знаешь! — принимаю вызов я и устремляюсь за ней.       Видеть Лиму такой — веселой и необремененной никакими трудностями, — это нечто такое, о чем можно только мечтать. От меня не ускользает та гармония, которую она с недавних пор обрела с собой (при этом в голове с трепетной надеждой проносится: «Гармония, которую она обрела благодаря мне»), и то, как теперь лукаво блестят ее зеленые, как два осколка малахитовой шкатулки, глаза. Особенно в те дорогие сердцу минуты, когда она украдкой ловит мой взгляд.       — Попалась!       Я щелкаю затвором как раз в тот момент, когда она выныривает из-за широкого ствола, полагая, что я побегу в другую сторону.       — Амала, ну так нечестно! — Она наигранно скрещивает руки на груди, но даже так не может долго злиться на меня. К тому же ее разъедает любопытство, и потому она с энтузиазмом интересуется:       — Как думаешь, получилось?       Пусть я еще не знаю, какой выйдет фотография, когда мы проявим пленку, но одну вещь я знаю наверняка: Лима никогда не была прекрасней.       — Иначе и быть не может, — заверяю я.       А затем, не в силах совладать с собой, подхожу ближе и, пользуясь преимуществом из надежно укрывающих нас ветвей, касаюсь самых нежных и дорогих губ на свете. А когда она целует меня в ответ, мне кажется, что теперь и я стала той, кем всегда хотела.       Настоящей девочкой-осенью.