Сломленный подросток

А ведь понимание — штука сложная. Недостаточно сказать «Я тебя понимаю», чтобы человек успокоился и раскрылся. Иногда достаточно обнять, погладить по спине, пошутить... В общем, многое может помочь. Но Чану сейчас ничего не помогает. Чану нужно уединение, которое редко действует положительно, но гнетущие мысли стоило хоть как-то привести в порядок. Как и его другу когда-то. Он разговаривает с ним, но голос друга почти не слышим, лишь какие-то ноты. Именно ноты, ведь певцы всегда поют, а не говорят. И Уджин тоже пел: всегда тихо, но не скромно, а заглушаемый другими. Если бы голос брал более высокие ноты, то песня стала бы схожа на рыдания, кои Уджин скрывал. — Мне нечего тебе сказать, — отвечает на поток вопросов Ким, а в глаза не смотрит, лишь на город. Взгляд вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый. — Я вижу, что тебя что-то тревожит, я должен знать и решить проблему. — Чан знал, что надо быть гибким и мягким, а чтобы Ким поддался точно, то плюсом нужно ещё надавить на жалость. — Ты же знаешь, иногда у меня бывает тревожное чувство, и вообще, я много думаю. Улучшаю свои навыки, — привычно отвечает Уджин, уже зная, что Чан не верит. — Как? До изнеможения? Это перебор, — Чан вздыхает тяжело, подбирая слова, перебирая пальцами складки футболки. Он тоже не смотрит в глаза, когда врёт, он так же глядит на Сеул, который всегда будет ему чужим, ведь он выбрал не совсем своё, ища в нём собственное счастье. — Не всё даётся сложным путем, не нужно за него сражаться. Уджин цокает: — Как это делаешь ты. Чан поджимает губы в улыбке и вдыхает холодный воздух, набираясь духом. — Просто... плыви по течению и делай всё, что нужно. В меру. Я вот семь лет стажировался, последние три года не знал, что будет дальше, просто плыл по течению. Конечно, я думал, что во мне что-то не так помимо внешности, считал, что недостаточно навыков. И в какой-то момент вдруг говорят, что мне выпал шанс, и мне надо браться за него всеми руками и с головой. Но я отхожу от темы... Чан незаметно смотрит на Уджина, у того всё та же лёгкая улыбка. Она не меняется последние полгода. Чан по одной ей видит, что она фальшивая, но не смотрит в душу — в глаза. Хотя обязан, но и так ясно, что за ними скрывается. — Мне всё равно, какая у тебя проблема, я всё выслушаю и скажу, что делать. Ким со вздохом наклоняется ближе к пропасти. Они сидят на крыше их агентства - а может и не их? Может, это не их путь или только не Уджина? Возможно, Уджину самое время вернуться обратно, даже после камбека, обратно вниз, вот так резко и сразу. Ким чувствует на предплечье крепкую хватку Чана, напоминающая о его присутствии. Точно, ты ещё здесь. Бан смотрит на него сердито, но старший знает, что тот волнуется. Этот новичок среди лидеров ещё многому научится, не всему сразу, конечно. Но даже так Ким не видит в нём подростка. «Пока ты здесь, я не уйду, но когда уйдёшь...» — заиграло в голове Уджина. Нельзя уходить в присутствии Чана. Лучше спрыгнуть, пока никто не знает, чтобы никто не помешал. Он давно думает над уходом, давно принял это решение, но тянул: вдруг всё обойдётся? — Расскажи. Чан будто прочёл его мысли, как это часто бывало, или увидел их на лице старшего. Ким чуть вздрогнул, не понимая о чем говорить: о мыслях об уходе или причинах. — Я уже сказал, что мне нечего говорить. — Это не тот случай, когда я могу сказать: «Расскажешь, как сам будешь готов». Будто ты уже сейчас решаешь сделать прыжок в тьму, а мне надо тебя держать. Уджин усмехается по-доброму, глядит на сжатую сгоряча руку. Иногда их мысли слишком схожи, и Ким чувствует, что Чан «выше», что и пугает и радует. Пугает, наверное, потому, что Уджин становится открытой книгой с запутанной историей, которую младший терпеливо распутывает. Ким не мог себе такое позволить. Что это — Чан бегает за ним как мать за непослушным подростком, пока тот устраивает демонстрации характера. — Я не знаю, как к тебе поступиться, — признается Чан, вновь вздыхая. Он сильно устал, устал от усталости, от множества дел и обязанностей на своих плечах, а тут ещё хён такой неприступный. — С Ханом даже проще. К тебе нужен какой-то другой подход, более сложный. — Может всё просто, а ты усложняешь? — спрашивает Уджин, Чан пожимает плечами и подсаживается ближе, сдавливая плечо хёна уже не так сильно, а просто держась либо его держа. — Может ты мне скажешь, что мне сделать? — Ничего, ты и так многое делаешь для всех нас. Меня это поражает, я бы давно сдался. Уджин поджимает ноги к себе, прижимая к стене здания, и думает, что почти проболтался, но Бан не заметил. — Я думал над этим, даже представлял много раз, как возвращаюсь в Австралию... Сложно было убежать от этих мыслей, будто я был уже внутри них, а не наоборот. — Уджин ловит взгляд Чана на себе и с трудом отводит свой в сторону. Лидер всё понял. — Вот видишь, и я был в такой же ситуации. Можешь рассказать что и как, я помогу, всё будет хорошо и даже лучше. Как всё просто. Они привыкли всё усложнять, сражаться за своё счастье, а нужно всего лишь выбрать путь легче и плыть по течению, мягко отталкивая себя от острых берегов. Они ненадолго замолкают, глядя на гудящие машины под ногами, и Уджин первым прерывает молчание: — Ты прав, я стою у пропасти, — признается. Чан мгновенно поворачивает к нему голову. — Там темно, но всё родное и привычное. И ты рядом. Но тебе туда не нужно, ведь ты только-только оттуда, и не страшно больше. Чан замечает паузу и пользуется ею: — Если тебе страшно, то почему? — Мне не кажется, что всё станет хорошо: то время прошло и оно не повторится. Но я могу вернуться туда... И меня пугает этот выбор. — Не нужно возвращаться. Ты можешь выбрать: остаться или... Останься и стань сильнее. Как я и сказал, просто плыви по течению. — Хорошо, — согласился Уджин. Ему это порядком надоело. И раздражает, что плыть по течению никогда не было ни его, ни Чана путем. А лидер хочет навязать совершенно иное, что не лезет в рамки менталитета Кореи. — Кстати, если ты боишься, то просто снизь планку важности. Это сложно, действительно сложно, но это работает. Представь худший исход событий и готовь к нему несколько планов обхода. Так страх пройдёт, ведь ты будешь подготовлен. — Умно сказано, — хлопает он по плечу младшего, который, как обычно, весь из себя отец или наставник. — Ладно, я тебя понял. Идём, похолодало уже. Вон какие уши красные. Чан грустно улыбается в ответ на всю ту же фальшифую улыбку, уже собирался послушно встать, но его рука дрогнула. И в ней ничего не оказалось. Ни давнего тепла, ни толстовки старшего. Он смотрит: вдали только позднее небо, белые облака, принадлежащие светящемуся городу. А город этот больше не отражается в зажигаемых глазах Уджина. Они больше не горят сами, их только зажигали когда надо. Чан опускает руку на холодное здание агентства, в котором, может, и сейчас умирают души, подобно душе Уджина когда-то. Руки дрожат, уставшие и обжигаемые холодом; плечи опускаются, но они никогда не упадут вниз — куда упал Уджин. Только слезы упадут за ним. Капюшон скроет его чёлку, дрожащую под судорожным дыханием. Плакать в агентстве — нельзя, слёзы нужно оставлять у входа, куда сейчас они послушно срывалась. Ким просто не выдержал, ему не помог разговор, и дело тут было не в Чане, неспособным удержать его, а в выборе уйти. Так же тихо, как и ноты его голоса.