Побег

      Андерс тяжело перевел дыхание и оперся рукой о корявый ствол дерева. Кора больно впилась в ладонь, но он только мотнул головой. Нет, не в этот раз.       Он давно оценил собственный предел. Нет сил на то, чтобы бесследно уйти. Нет сил на то, чтобы полноценно драться.       Сердце стучало как бешеное — и с каждым его ударом все ближе раздавались шаги.       Наконец совсем рядом позади треснула ветка, и а следом за этим звуком послышался голос:       — И что, ты даже не ударишь в меня заморозкой?       Голос был разочарованным и насмешливым одновременно.       — Прости, если разочаровал, Морис.       Андерс оттолкнулся от ствола и бесстрашно повернулся. За храмовничьим шлемом, конечно, не было видно лица, но Андерс точно знал, что сейчас на этой проклятой храмовничьей роже написано. И улыбнулся в ответ.       — В прошлый раз ты не добрался даже до Лотеринга, а сейчас ушел на двадцать миль севернее. Делаешь успехи.       — Это намек на то, что еще через пару раз я, наконец, буду избавлен от созерцания тебя? — поинтересовался Андерс. — И да... Спасибо, что отметил мои успехи. Я старался. А где твой отряд?       — Рядом, — довольно резко отозвался Морис. — Так что если хочешь атаковать, делай это сейчас. Потом у тебя уже времени не будет.       Андерс криво усмехнулся:       — Я не справлюсь. С тобой — может быть, но не с твоим отрядом. Так чего ты ждешь? Если хочешь сделать что-то, делай сейчас. Потом... Хм, потом времени у тебя может и не быть — если меня все-таки вздернут.       Храмовник постоял пару секунд, переминаясь с пятки на носок своих тяжелых сапог — и резким движением сорвал с головы шлем. По блестящей броне разметались длинные вьющиеся пряди.       — Ну уж нет, — выдохнул он. — Грегор мне все еще должен. Я буду не я, если не вытащу тебя из петли.       — О, — Андерс прищурился. — Кажется, понимаю. А что же ты будешь делать, когда я все-таки сбегу?       Морис качнул головой и извлек из поясной сумки блестящий фиал:       — Думаю, пока со мной это, тебе не грозит успешный побег. Даже если ты покинешь Ферелден, любая Церковь тебя выдаст. Лучше бы ты смирился, Андерс. Хотя спорить не буду, твоя настойчивость... возбуждает.       — Стало быть, чтобы избавиться от твоего настойчивого внимания, мне следует проявить покорность? — Андерс фыркнул. — О нет, этому вряд ли суждено свершиться. Понимаешь, Морис, покорность возбуждает других. Это замкнутый круг, а меня, как ты догадываешься, от слова «круг» уже тошнит. Я не собираюсь возиться с твоей броней. В прошлый раз я прищемил пальцы, а руки очень важны для мага! Ты даже не представляешь, насколько криво могут работать заклинания, созданные кривыми руками! И сразу скажи, что именно ты хочешь, чтобы не доставлять меня в кандалах? Это ужасно утомительно и унизительно.       — Ты знаешь, что, — Морис аж охрип. — Слушай, Андерс, я вовсе не желаю тебе зла. Просто... Таковы законы, такова суть вещей.       Андерс прикрыл глаза, глубоко вздохнул, убедившись, что ритм сердца почти пришел в норму, и раздраженно бросил:       — Ты воспринимаешь только то, что тебе удобно. Хотел бы я почитать Песнь Света без редакции Ордена храмовников... Однако если тебе что-то надо, то снимай свою гремящую амуницию сам, иначе... Иначе я просто отправлю в небо любое заклинание, и твой отряд будет здесь через несколько минут. Ты же не хочешь, чтобы твои друзья застали тебя в столь... компрометирующем положении?       Морис нахмурился, а потом отрывисто выплюнул:       — Ты наглеешь с каждым разом. А ты не хочешь, чтобы твои приятели-маги узнали, как именно ты выживал все те разы, что сбегал?       — Я? — Андерс притворно удивился. — Да пожалуйста! У молодежи появятся новые идеи и цели. Это ли не замечательно? А кроме того, ты больше скомпрометируешь себя. Потому что что-то мне подсказывает, что святые матери и сестры будут не в восторге от твоей снисходительности, и притом купленной такой ценой.       Храмовник сжал зубы и с лязгом снял мощный пояс, а потом и латную юбку. И промолчать, конечно, не смог:       — Ты поплатишься за свою дерзость после суда.       — Добавлю пару пунктов к длинному списку, — снисходительно поправил Андерс. — Ну так что? Штаны тоже сам снимай.       — Ими ты пальцы не прищемишь, — возразил Морис.       — А мне лень, — улыбнулся Андерс. — И возможность отправить в небо цветистый сноп у меня все еще есть.       — Брось посох, — несколько запоздало потребовал Морис.       — На цветные искорки я и без посоха способен, — парировал Андерс, но посох отбросил.       Какая от него вообще польза, от этого унылого творения Усмиренных? Настоящие посохи... Андерс держал такие всего дважды в жизни. Настоящие посохи способны творить настоящую магию, а не это печальное ее подобие. Но для этого нужно, чтобы их изготавливали не под тотальным надзором в Круге, а хорошие и свободные мастера. Вроде магистров из Тевинтера. Или хасиндов. Или долийских эльфов. Ну, или по уникальному запросу, если в Круге хорошая репутация, но о несбыточном-то не стоит мечтать?       Морис тем временем стянул свои грубые штаны и выжидательно уставился. Андерс мельком глянул на предложенное и привычно закатил глаза. А слухов-то! В Круге каждая третья магесса хоть раз да сплетничала о дарованном Создателем Морису богатстве. Но ни одна не видела, хотя многие пытались. А ларчик просто открывался: нужно быть не магессой, а магом. И, похоже, еще желательно светловолосым и нахальным. И сбегать раз в полгода.       И нет тут никакой особой роскоши. С таким здоровенным мечом можно было и что получше демонстрировать.       Однако нравится или нет, а сделать это придется, и Андерс со вздохом опустился на колени. Прямо на влажную землю, обильно поросшую мхом. Мох пружинил, ничего затекать не должно.       Чтобы было не так противно, Андерс прикрыл глаза, но и вкус не порадовал. Морис преследовал беглого и страшно опасного мага почти три недели — и, конечно, не тратил времени на мытье. Андерс едва подавил тошнотворный позыв, но почувствовал, как любовник прижимает его за затылок латной перчаткой, и смирился. Это точно придется пережить.       А Морис успокаивающе и самодовольно произнес:       — Ничего, ты же уже делал это? Понимаю, большой, но ты умеешь не давиться, я помню.       Возразить было нечего, и Андерс поскорее сглотнул. Стало полегче, а в том плане, о котором говорил Морис, Андерс вообще не напрягался. При желании можно было бы и два таких одновременно... Вот только желания не было.       Морис быстро сдал позиции. Они, храмовники, вообще быстро сдаются, если правильно атаковать. Вот только берут числом и подлостью — вроде тех же филактерий. Если бы любой из них рискнул сразиться с магом один на один без заранее заготовленных преимуществ, победа была бы не за храмовниками.       Однако сейчас Андерс был почти спокоен. Любовник охает, гремит латной перчаткой о собственный нагрудник, хватается за дерево и стонет, как умирающий от ран на смертном одре. Сдох бы он и в самом деле, что ли...       Но он, конечно, не сдох. Андерс с отвращением пережил несколько омерзительных секунд, пока в рот сливалась горькая дрянь, которую сам Морис в более благоприятных условиях высокопарно именовал «живительным семенем». Андерс считал, что у кого-то, может, и живительное, но только не у него. Однако сейчас оставалось только вытереться и выпить лириумного зелья. Толку, конечно, ноль, зато у него привкус прохладный, свежий...       — Это зачем? — с подозрением спросил Морис, упаковываясь обратно в броню. — Драться собрался?       — Угу, со всем Орденом, — съязвил Андерс и устало добавил: — Сил нет. Последние мили я уходил изрядно измотанным.       — Не делай глупостей, — посоветовал храмовник и, проверив экипировку, зычно дунул в рог. — Если будешь сопротивляться, сделаешь себе хуже.       — Я? — Андерс изумленно приподнял бровь. — Вовсе нет. Какое сопротивляться? Я вообще надеюсь, что в телегу меня отнесут. Устал. Посплю, помечтаю о виселице.       Морис ответить не успел. Его бойцы оказались куда ближе, чем, видимо, предполагал он сам — и невдалеке раздался топот, а потом и кто-то громко воскликнул:       — Вы здесь, капитан? Вы не пострадали?!       — Нет, — спокойно отозвался Морис. — Маг сдался сам. Пригоните телегу к лесной дороге, он порядком потрепан.       — Будет знать, как убегать! — припечатал один из младших.       А второй спросил:       — Его же казнят? Он малефикар?       Андерс с трудом пережил презрительный взгляд Мориса:       — Нет, он не малефикар. Это же Андерс, не узнаете? А, вы просто слишком сопливые юнцы. Этот маг сбегает из Круга не впервые. Он немного скорбен головой, но вовсе не опасен.       — Не впервые? — изумился второй.       А первый, хотя ему и явно было очень интересно, был вынужден скрыться в лесу — вероятно, за телегой.       — И что? — продолжал второй. — Разве тому, кто не впервые сбегает, могут даровать жизнь?       — Иногда могут, мальчик, — покровительственно отозвался Морис. — Зависит от того, кто бежит.       Андерс снова подавил тошнотворный рефлекс. Гадость какая!.. В этот раз не вышло, и следующего придется ждать довольно долго — чтобы все успокоились. Но дорога в Киркволл — туда, куда увезли Карла — продолжит звать. И Андерс, прославившийся как мятежный маг, пройдет ее до конца. А к тому моменту, стоит надеяться, будут и деньги, и возможности, чтобы предложить Карлу бежать. Вместе. Даже если... Даже если он больше не захочет ничего, кроме дружбы. И он, конечно, поймет. Андерс мог сохранить либо жизнь, либо верность.       — Значит, будет суд? — спросил юный храмовник. — А что делает суд, когда сталкивается с такими возмутительными случаями?       Андерс не удержался, громко фыркнул. Юный и наивный... Андерс и сам до первого побега был таким же.       А вот Морис — не был. Андерс не знал, сколько ему, но явно под сорок. И тот снисходительно пояснил:       — Да все уже известно заранее. Я говорил с Грегором, говорил с Ирвингом, им и судить. Год в одиночной камере — достаточное время для того, чтобы подумать о своей судьбе.       Андерс, так и не поднявшись с земли, замер. Год... в одиночной камере?! И Ирвинг позволил? Видно, Грегор припер его к стенке.       А Морис тем временем продолжал:       — Это я предложил такой выход. Может быть, одиночество вразумит этого несчастного мага. Может быть, разум окончательно его покинет. Но это было единственным, что могло спасти его жизнь.       Андерс понял, что последние слова адресованы ему самому. В груди полыхнула ярость. Как же этот проклятый храмовник пытается убедить, что сделал все для того, чтобы спасти! Или все-таки для того, чтобы иметь любовника, который доступен по первому слову? Оголодавшего до простой беседы?       И в душе появилась решимость. Морис ничего не получит. И следующий раз станет последним, так или иначе.       — Капитан! — послышался голос храмовника-посланца. — Телега дальше не проедет. Извольте пройти полсотни шагов, пожалуйста.       — Помочь тебе встать? — повернул к Андерсу Морис.       Андерс молча поднялся, даже не покачнувшись. Решимость уже не горела так ярко, словно впитывалась, а он сам только укреплялся во мнении.       — Я дойду сам, — бросил он сухо. — Планируешь навещать несчастного узника?       — Молись, чтобы я был один, — посоветовал Морис.       Андерс промолчал. Не так уж часто потакал тем, кому не следует потакать, да и за «добрым» словом в карман обычно не лез, но сейчас промолчать стоило. Это дороже любых язвительных слов.       Он прошел под конвоем к телеге, между оглоблями которой лениво щипала придорожную траву меланхоличная лошадь, и сам забрался на доски. Нужно что-то большее, чем просто желание сбежать. Нужно что-то большее, чем цель.       И Морис сам даст ему и то, и другое.