Мужская борода щекочет лицо, от чего постоянно хочется улыбаться. Зубы впиваются в губы напротив, слегка лишь прикусывают, не причиняя практически боль. За этот выпад, в качестве мести, по ягодице Хюррем с глухим хлопком ударяет тяжелая ладонь, из-за чего она громко ахает и выгибается в спине. Мурашки бегут вдоль позвоночника и ощущаются на коже, словно мелкие крупицы песка, сыплющиеся сверху.
— Султан души моей, мое сердце навеки отдано тебе лишь одному. Я никогда не предам твои чувства, и если я грешно лгу сейчас, пусть Аллах заберет мою душу!Платье на груди разрывается резким движением рук, швы обиженно трещат, и округлые груди, выкатившись, показываются из-за ткани, заставив носительницу отвернуться и покрыться пунцовым румянцем. К горящей коже припадают губы, — а борода все так же издевательски щекочет — язык ведет мокрую дорожку к впадинке между грудей, и через секунду зубы почти неощутимо, но со сладостным ощущением напряжения, подцепляют сосок. Женщина тихонько стонет, ведет спиной своего мужчину к кровати, падает спиной на мягкую постель и смотрит ему в глаза. Страсть, пробегающая между телами ощущалась как легкий удар статического электричества, страсть, подкрепленная вином из султанского погреба выбивала истеричный смех, смех со вкусом предвкушения.
— Я никогда и никого в своей жизни так не любила, и никогда не проявляла ни перед кем слабость, а под взглядом твоих глаз мне хочется пасть на колени и целовать твои ноги, целовать подол твоего платья, пока ты не позволишь мне подняться и прикоснуться к тебе.Затуманенный алкоголем глаз бежит по обнаженной женской плоти, огоньки свечей колышутся в такт ударам сердец любовников, освещают их тела, но не позволяют теням вторгнуться в пространство между ними, не позволяют им нарушать процесс соития. Сулейман редко позволял Хюррем вести страстный ночной танец их любви, поэтому она цеплялась за любую возможность; с минуту она наблюдает снизу за обнажающимися мужчиной, и в тот момент, когда он собирается войти в нее, превращая их тела на мгновение в одно единое, ногами она сжимает его бедра и толкает в бок, а он и не против, податливо переворачивается, спиной ощутив множество мягких подушек, и позволяет ей кокетничать: Хюррем касается губами своих пальцев, а после — его губ, передавая поцелуй, она тянется ладонями вверх, подобно проснувшейся кошке, — её ребра раскрываются и изящно выпирают из-под кожи — она втягивает живот и расслабленно выдыхает — таков ее ритуал, так она делает почти всегда.
— Я твоя жена, на веки вечные единственная и любимая, даже по истечении многих лет, ты по одному моему взгляду поймешь, что моя любовь к тебе никогда не была выдумкой.Короткими ногтями, слегка царапая, ведет по широкой груди, обеими руками обхватывает ребра и подтягивается выше, пересаживается с его ног на его бедра, и он взглядом очерчивает сначала изумительные черты её невероятного по красоте лица, а после цепляется за капельку пота, торопливо бегущую по её телу, и он даже слегка ревнует, потому что никто кроме него не может прикасаться к ней так. Она вдруг, без доли стеснения на лице, прикасается рукой к его отвердевшей плоти, проводит пару раз вверх и вниз, наблюдает, закусив губу, как эмоция «железного спокойствия» на его лице сменяется на желание, влечение, слабость, раздражение, готовность.
— Разве ты плачешь обо мне по ночам, милая? — Тысячу раз в день я прокручиваю твой образ в голове, и все мои мысли о тебе. Сулейман, ну как я могу полюбить другого, если каждую секунду своей жизни всё так же мечтаю о тебе и твоей любви?И сама она уже давно мокра так, будто стояла по колено в море. Она сделает для него все, лишь бы он вот так снова приподнимался на локтях и умоляющее скулил, в надежде, что она наконец позволит ему проникнуть внутрь, и она позволяет, наконец, но совсем немного, лишь край его плоти может чувствовать её. Ей нравится руководить, но еще больше ей нравится его гнев, его неумение терпеть, его ненависть. Он скользит одной рукой по ее ноге, вдавливает больно пальцы, молча приказывает, призывает к повиновению, и тогда она осторожно опускается, опирается коленями в жестковатый матрас, руками откидывает назад волосы, мешающие взгляду, и громко выдыхает.
— Я отчаянно привязалась к тебе, сама не заметив этого, и сейчас, когда ты подозреваешь меня в грязном предательстве, я чувствую ужасную пустоту внутри и не знаю, как справиться с этим! За что ты так со мной? — Разные слухи ходят по моему дворцу, Хюррем. Я верю тебе, верю в твою искреннюю верность мне, но знай, что я сам — стены этого дворца, ничто не пройдет мимо, так или иначе, я узнаю обо всем.Обычно наложниц подкладывают под султана с целью зачатия ребенка, но за последние пару лет отношение Хюррем к физической близости крайне изменилось.
Время побыть вместе выкраивается не часто, потому что она занята своими детьми и управлением гарема, а он — Османской империей. В основном друг с другом они не особо церемонятся, не оставляют времени на прелюдия, нежные ласки и уж тем более не дают волю своим чувствам друг к другу перерасти в более близкие, чем есть сейчас. Их общая тайна не предполагает наличие романтических чувств, это лишь страсть овладения телом, животная жажда удовлетворения, желание избавиться от тяжело груза внизу живота. Не исключено, что когда-то — а может, и сейчас — друг другу они нравились, вполне возможно, что они ненавидят друг друга. Но природа берет вверх каждый раз.
Он знает, что, не имея целей обзавестись потомством, вступать в половую связь нельзя, а она знает, что просить помощи у повитух, чтобы не забеременеть, слишком уж подозрительно. Он знает, что делать это нужно исключительно над женщиной, нельзя позволять ей перехватывать инициативу, но она всегда добивается своего, всегда заставляет его биться в нервных тиках блаженства и шептать её имя.
— Просто помни то, что я сказала тебе, — Хюррем откланивается и легонько стучит в дверь султанских покоев, уходит оттуда почти бегом, напряженная разговором. Что его не устраивает? Разве все эти годы она не отдавала ему всю себя, зачастую идя наперекор тому, чего она хочет на самом деле? Разве это не она берегла их любовь так отчаянно? Неужели она оступилась, он засомневался и все узнал? Правильно ведь сказал — он сам является стенами этого дворца, ничего не ускользнет от его первоклассного чутья.Он вдавливает тело в кровать её собственных покоев, и она не сопротивляется, опускается грудью на постель и поднимает бедра настолько, насколько это возможно, а он одной рукой, несколькими лишь пальцами, осторожно ведет по её позвоночнику: он не хочет, чтобы она мучалась от стреляющей боли, поражающей всю поясницу, не хочет, чтобы она была не в силах поднять на руки шехзаде Джихангира, не хочет, чтобы это выглядело подозрительно.
В тишине рассвета они оба стараются вести себя тише, иначе девушки, караулящие у дверей, решат, что госпоже вдруг стало плохо и она стонет от недуга, иначе они подумают, что она пригласила его к себе в такой час, чтобы он агрессивно аплодировал ей до самого рассвета.
Но Хюррем не плохо, очень сильно наоборот, с периодичностью в несколько минут все мышцы таза сокращаются в оргазме, от чего она заметно вздрагивает под ним и сжимает на его спине пальцы, и смеется тихо, потому что он кусает свою нижнюю губу и смотрит ей в лицо с искренним интересом, словно не моргая даже, изучает и перенимает каждую её эмоцию, сосредотачиваясь на общих ощущениях проникновения.
Хюррем садится на кровать, попросив стражу по возможности никого в покои не впускать, и закрывает лицо руками. Она не хочет, чтобы он думал, будто она предала «их», будто она изменила его чувствам, ведь она делала все для того, чтобы сохранить его рядом с собой, ведь она делала все это — грешила — лишь во имя их семьи.Его движения становятся рваными, он опускается на локти и протяжно выдыхает над ухом — от чего еще продолжительное время, при возникновении воспоминаний о той ночи, бедра будет щекотать жаром, а колени будут стремиться друг к другу непроизвольно — и все внутри нее содрогается, а внутренние органы захлестывает штормовыми волнами возбуждения.
Шепчет: «сейчас» — и она перекрещивает ноги на его пояснице, прижимает к себе, давит, пытаясь помочь ему вторгнуться глубже, задеть ту самую чувствительную точку, запрятанную в глубине ее тела. Оргазм приходит к нему неожиданно. С его губ срывается грубый стон, плавно перетекающие в нечто похожее на львиное рычание, и он целует её шею. Бешено, интуитивно, разбросано. Подцепляет зубами мочку уха, а она улыбается, обнажив зубы, ощущая, как его член пульсирует внутри нее, раздражает.
— Отстранись.
— Дай мне мгновение, — он тут же нагло оговаривается, — ты не представляешь, насколько я сейчас чувствителен.
— Представляю, — она нарочно ерзает, от чего он крупно вздрагивает и раскрывает губы в беззвучном вскрике блаженства, — прямо до дрожи.
Хюррем прожигает взглядом Сюмбюля, своей фирменной походкой входящего в покои, и она пытается выставить его прочь, ссылаясь на самое неудачное расположение духа, а он, осыпая султаншу извинениями, лишь передает ей клочок бумаги и удаляется.«Повелитель ждет Вас в Его покоях. Он молчалив и зол.»
Хюррем комкает записку в руках и прижимает ко лбу, надеясь лишь на то, что не встретится с его взглядом, надеясь, что Султан обладает выдержкой и ангельским терпением.— Уже уходишь?
— Предлагаешь мне остаться здесь на ночь? — Он кисло усмехается, застегивая последнюю пуговицу кафтана, — Не смеши.
Она стоит перед ним в полупрозрачном халате, накинутом на голое тело, скрестив на груди руки. С одной стороны ей хочется, чтобы он остался здесь, чтобы он согревал её ночью, а не теплые одеяла, а с другой…
— Не могу перестать думать о тебе, зная, что ничем хорошим это не кончится.
— Я тоже, — он целует её в плечо и уходит. А она стоит спиной к дверям еще какое-то время, одной рукой держась за плечо, будто боясь, что его поцелуй растворится на её коже.
Горе-любовник, сбегающий от любимой под утро, боясь быть задавленным напором её мужа? Или же своей жены?
В этом и заключаются отношения Ибрагим-Хюррем. Раз в неопределённое количество времени им удаётся сбежать от реальности — от не устраивающей их реальности — и дать волю своим желаниям.
— Мы забылись, пашá, — она рассматривает его боковым зрением, когда они ожидают аудиенции повелителя перед его покоями, для себя отметив, что он переживает даже больше, — и вот этот день настал. — Если нас казнят… — Прекрати. — Госпожа, если нас казнят, в моей последней мысли будет Ваш образ. Их взгляды сталкиваются. Она улыбается обнадеживающе, а он опускает глаза. Связанная, она смотрит, как палач пронзает клинком его спину. По белой рубахе, словно искусное вино, изо рта течет кровь, душа покидает тело вместе с кратким криком неприятного ощущения, и последнее, что он видит, прежде, чем его глаза навсегда закроются — она. Она, не прогнувшаяся под пощечиной султана, не сопротивлявшаяся во время ареста, не скандалящая в темнице. Она, твердо стоящая после нескольких суток регулярных избиений, без страха принимающая свою учесть, набравшаяся смелости плюнуть в лицо главе янычарского корпуса. Она, оставшаяся в его глазах семнадцатилетней Александрой с искрящими надеждой глазами. Она, превратившаяся в его глазах в запретный плод, перед которым он не смог устоять.