***
Летняя жара уступила место прохладе вечера. В поместье Санеми, однако, всë ещë хранилось тепло, накопленное за день. Нагретые солнечными лучами доски были приятные на ощупь. Санеми любил провожать закаты на энгаве, опираясь на одну из колонн и предвкушая скорый отдых. Этот вечер Санеми проводил так же, как и всегда: его взгляд следил за облаками — их румяные бока и белоснежные вершины были особенно красивы в этот день. Тепло, что излучало тëмное дерево, медленно перетекало в тело Санеми и клонило того ко сну. Внезапно тишину в поместье нарушил скрип ворот. Гости. Санеми нечасто навещали. Остальные Хашира жили слишком далеко для частых визитов, и Томиока либо Узуй всегда посылали к нему ворона с предупреждением. Санеми подался вперёд, чтобы получше рассмотреть того, кто вот-вот покажется в проëме. — Шиназугава-сан? — позвал знакомый голос. Из-за створки высунулось юношеское лицо со шрамом на лбу. Санеми нахмурился в недоумении при виде Танджиро на пороге своего дома. Что же мальчик здесь делает, тем более в такой дали от своего дома? Танджиро уже шëл глубже к дому, когда следом за ним из-за ворот юркнула Незуко. Еë огромные живые глаза с любопытством разглядывали каждую мелочь во внутреннем дворе. А она подросла с их последней встречи: наконец оказавшись в человеческом облике, еë тело принялось навëрстывать проведëнные демоном годы. Санеми едва сдержал мягкую улыбку. Несмотря на неожиданный визит, ему было приятно, что кто-то помимо других Хашира вспомнил о нëм. Танджиро тем временем заметил Санеми, скрывающегося в тени энгавы. — Шиназугава-сан, — Танджиро неглубоко поклонился. — Ваш ворон сообщил, что вы сегодня будете дома. Прошу прощения, мы с Незуко пришли без приглашения. — Мы вас не потревожили? — с искренним беспокойством поинтересовалась Незуко. Санеми поспешил подняться на ноги и ответил на поклон коротким кивком. — Нет, — произнëс он коротко. За плечами Танджиро и Незуко он увидел дорожные сумки. Они, наверное, устали в долгом пути. Санеми и сам помнил, сколько дней ему пришлось идти до хижины Камадо. Жестом руки он позвал их пройти к гэнкану. — Заходите, что ли, — пригласил Санеми. — Я как раз собирался готовить ужин. Кухня в поместье Шиназугавы едва вместила трëх человек. Танджиро с Незуко теснились за столом, перед каждым из них были стояло по чашке чая с охаги — небольшое лакомство перед ужином, что оказалось под рукой. Санеми же сидел у очага, поглощëнный готовкой. — Так значит, вы живëте вчетвером с Зеницу и Иноске? — подытожил Санеми, выслушав щебетания Незуко. В сковороде шипели кусочки сала. С каждым помешиванием они наполняли кухню тëплым липким ароматом. — Да, но нам совсем не тесно, — добавила Незуко звонким голосом. — только Иноске иногда жалуется на толпу людей, тогда он на пару дней уходит на природу. Хорошо, что рядом с нами есть лес. С губ Санеми сорвался едва слышный смешок. — Вместе всегда лучше, — пробормотал он себе под нос. Лëгкая ухмылка не слезала с лица Санеми. Она была навеяна воспоминаниями о собственном детстве. Им ввосьмером так же приходилось ютиться в маленькой лачуге. Однако Санеми, выросшему в этой уютной тесноте, никогда не приходило в голову жаловаться о своëм положении — совсем наоборот. Чего было не любить в вечерах, что он проводил среди братьев и сестёр, ожидая возвращения матери с работы? Всегда в тепле, всегда обласканный, никогда не одинокий. Горечь стала наполнять его мысли, но еë яду не удалось пустить корни в настолько светлые воспоминания. Лишь проступившие на челюсти желваки указывали на ту душевную склоку, что его собственные слова вызвали в нëм. — А вы живëте один? — внезапно поинтересовался Танджиро, словно знал, что было на уме у Санеми. Его голос звучал настолько искренне, что Санеми не мог подозревать усмешку в его вопросе. Танджиро порой был до неверия наивен и чистосердечен. Как он сумел пройти через все лишения и сохранить свою душу настолько же доброй? — Да, — протянул Санеми. — Сорай, мой ворон, иногда прилетает ко мне на пару недель. Но, — он сделал паузу, неуверенный в том, действительно ли он хочет произнести это, — я привык жить один. Санеми замолчал, размышляя над собственными словами. Хорошо, что он сидел к Камадо спиной. Тем временем якимеши уже приготовился, и Санеми снял сковороду с огня. — Итадакимас, — спешно произнесли Танджиро с Незуко перед тем, как приступить к еде. Санеми всегда ел один, оттого компания сотрапезников была ему непривычна. Его пальцы не так быстро как обычно потянулись к палочкам. Его взгляд был устремлён на Танджиро и Незуко, на то, с каким аппетитом они ели приготовленную им пищу. На мгновение Санеми будто бы выпал из реальности: настолько неправдоподобно ему это казалось. Полгода назад он никогда не подумал бы, что будет сидеть за одним столом с Камадо. Девочка, ставшая одной из демонов — грязных кровожадных тварей, которых он ненавидел. И мальчик, вопреки собственному ремеслу защищавший младшую сестру и посмевший противостоять ему, Хашира. Теперь, глядя на события прошлого через призму настоящего, Санеми осознавал жестокость своих действий. Однако любой другой истребитель поступил бы так же на его месте. Демонов следовало убивать, ибо никакие семейные узы не могли бы одержать верх над голодом этих мерзких созданий, что и пытался доказать Санеми, глумясь и истязая Незуко. На левой руке заныл шрам от пореза, что он сделал себе в тот день. Искушать демона кровью маречи было сродни пытке. Тем не менее, они его простили. Танджиро с Незуко шлют ему бесчисленные письма, пусть он не может написать в ответ. Вот и сейчас они навестили его в его одиноком поместье. Санеми взглянул на лучащиеся лица Камадо, и тень непрошеной улыбки залегла на его губах. Они оба слишком добрые. Обычно добрые и мягкие люди больше всего страдают в этом мире, их чистое сердце чересчур открыто для вселенской жестокости. Только вот они сумели уберечь друг друга. А Санеми, со временем очерствевший и покрывший своё сердце бронёй, теперь один. — М, объедение! — повторяла Незуко чуть ли не с каждым кусочком. — Теперь, когда я снова человек, вся еда кажется такой вкусной! Санеми с Танджиро переглянулись: в глазах обоих мелькнуло умиление. Что-то подсказывало, что Незуко при каждой трапезе приходит в такой восторг. Уже полгода прошло с её обращения, не утомилась ли она ещё радоваться? Санеми только сейчас взял палочки в руку — левую. Только на левой руке у него было достаточно для этого пальцев. За этой трапезой Санеми вспомнил былые дни. Из всех Хашира чаще всего он делил пищу с Гёмеем: их совместные обеды проходили в покое и неспешности. Отвыкшему от компании Санеми была всё равно приятна эта тишина. Когда ужин подошёл к концу, порция Санеми осталась едва тронута. Зато миски Танджиро и Незуко пустели — усталость, вызванная насыщением, быстро сморила их, и Санеми проводил обоих в их комнаты.***
Лёгким движением Санеми сдвинул фусуму: недавно натёртая воском дверь бесшумно скользнула в сторону. Деревья снаружи отбрасывали длинные тени на стены, погружая всю комнату в полумрак. Единственным местом, куда падал лунный свет, был крошечный пятачок у изголовья футона. Его Санеми взял из дома Гёмея — на нём когда-то спал Генья. Этот вашицу был одной из лучших спальных комнат в поместье. Окна его выходили на восток, встречая восходящее солнце. Совсем неподалёку росли кустарники спиреи, облюбованные певчими мухоловками. Зимой здесь всегда было тепло, а летом прохладно. Санеми окинул взглядом уютное убранство. Генье наверняка бы понравилось. Особенно то, что соседняя комната использовалась как кладовка, в которой Санеми хранил сласти. Полы юкаты шелестели с каждым шагом, что Санеми делал в сторону футона. Этот путь, пусть и короткий, всегда давался ему с трудом. Наверное, это всё из-за пустой постели. Санеми опустился на колени перед изголовьем и поставил подношение: в этот раз это было тайяки. На рынке Генья часто крутился возле прилавков с тайяки, вынужденный лишь предполагать, каковы фигурные рыбки на вкус. В минутном колебании его пальцы задержались на покрывале футона. Он мог что-то сказать. Согласно шинтоистким верованиям, до похорон души всë ещë обитают в доме, так что Генья должен его услышать. Вот только мысли никогда не облекались в речь. Никакое слово не казалось Санеми достаточно исчерпывающим, поэтому он предпочитал молчать. Но, возможно, сегодня было исключением. — Танджиро сегодня в гостях, — произнёс Санеми, опустив глаза на татами. — Мне казалось, вы с ним были друзьями, — в голове всплыли воспоминания о том дне в его доджо, когда Танджиро вступился за Генью. — Незуко тоже здесь. Она снова стала человеком. Санеми взглянул на свою трёхпалую кисть. — Я подумал, что эта новость тебя обрадует. Ночью в поместье чувствовалось особенно одиноко, и Санеми хотел задержаться в вашицу Геньи подольше. Не наблюдать часы, склонившись у изголовья футона. Так долго оставаться в комнате усопшего было против правил: воздух, хоть и прокуренный благовониями, всё равно нёс в себе болезнетворные частицы разлагающейся плоти. Это не касалось Санеми. Его взгляд поднялся на пустующую подушку. Лишь небольшая впадина в центре указывала на то, что на ней раньше кто-то спал. Санеми не знал, хотел ли бы он так с подношениями каждый день приходить к телу Геньи, мёртвому и искалеченному. Смог ли бы он вынести постоянные напоминания о жестокой гибели брата? В памяти Санеми Генья оставался простодушным подростком с лучистыми глазами, а не окровавленным мертвецом, рассыпающимся у него на руках. Нет, он бы не смог день ото дня видеть своего маленького брата таким. Слишком больно это было бы. Хотя… На ум пришло непрошеное воспоминание о похоронах Масачики. Тогда Санеми стало легче после того, как он увидел тело погибшего товарища в гробу. Вид ран, обескровивших Масачику, больше не вселял чувство отчаяния и беспокойства за друга, а скорее напоминал о предрешённости его гибели. Несмотря на истерзанность тела, лицо Масачики, очищенное от пота и крови, не было искажено гримасой боли и осталось таким же ясным, что и при жизни. Если бы не мертвенная бледность, Санеми подумал бы, что тот спал. После похорон слёзы более не душили его при каждой мысли о павшем товарище. Словно нить слепой надежды оборвалась в тот момент, уступая место горькому смирению. Масачика мёртв. Масачика лежит погребённый в земле, откуда не возвратиться. С этим осознанием скорбь Санеми больше не приносила такой боли. От правды сложно было сбежать в укрытие лживых грёз. Санеми так желал, чтобы эта нить оборвалась для него снова. От дыма благовоний в вашицу стало трудно дышать и першить в горле. Санеми, в последние полгода особенно подверженный проблемам с дыханием, решил не испытывать лимиты своего тела и с краткой молитвой на устах покинул комнату. Сон так и не пришёл к нему. Санеми, минуя свою спальню, направился к энгаве в надежде на то, что прохлада ночного воздуха внушит ему дремоту. Луна стояла высоко в небе, и в саду было светло как днём. Приглашая сон, Санеми закрыл глаза и начал прислушиваться к дуновениям ветра, что раскачивал ветви деревьев. К шелесту листвы добавился ещё один шум, и Санеми повернул голову в сторону его источника. С другой стороны к нему шёл Танджиро; походка его была заторможенной, но глаза оставались ясными, будто и не спал вовсе. Любит же мальчик подстеречь его на крыльце. — Шиназугава-сан, — произнëс Танджиро мягким голосом; его словно не удивило увидеть Санеми на энгаве посреди ночи. — Вам тоже не спится? — Наверное, — бросил Санеми и вновь развернулся к саду. — Это не первая ночь для меня, которую я так провожу. Танджиро опустился на энгаву рядом с Санеми. — Я тоже иногда не могу заснуть, — признался Танджиро, слабо улыбнувшись. — Всë жду, когда ко мне прилетит ворон и даст мне задание. А потом я вспоминаю, что в мире больше нет демонов. Санеми было знакомо это чувство. Он столько лет был истребителем, проводя бессонные ночи за охотой на демонов, что его тело отказывалось отдыхать после захода солнца. Такой образ жизни давно прикипел к Санеми, и его невозможно было уже вытравить. Странно только, что такой юный истребитель как Танджиро мог страдать из-за того же. — Привычка, — пояснил Санеми. — У Томиоки что-то подобное тоже есть. Он и я ведь целых семь лет уничтожали демонов. Его взгляд поднялся на диск луны. Белая и сияющая, она была словно отлита из серебра. Однако разум Санеми, чьи глаза были слепы к подобной красоте, занимала лишь одна мысль: в эту ночь ему было бы особенно легко охотиться на демонов. — И я сомневаюсь, что мы когда-нибудь от этого избавимся, — тяжёлый вздох вырвался из его груди. У них с Томиокой не осталось столько времени, добавил про себя Санеми. Тишина сада успокаивала. В эту ночь даже цикады — частые гостьи в сливовых зарослях — не волновали воздух своим пением. Веки Санеми вновь опустились: он весь обратился в слух в попытке уловить какой-нибудь посторонний шум, будь то шаги заплутавшего зверя или крик спугнутой птицы, но безуспешно. До него доносилось лишь дыхание Танджиро, что сидел рядом с ним. Санеми было приятно сидеть в саду в компании кого-то ещё. В конце концов, красотой природы не следовало наслаждаться в одиночку. Совсем скоро все растения здесь будут в цвету — бутоны на ветвях полнели и тяжелели с каждым днём, вот-вот готовые распуститься. Жаль, что Санеми будет единственным, чтобы застать это зрелище. На сколько, интересно, у него останутся Камадо? И согласятся ли погостить подольше? — Вы пахнете Геньей, — вдруг произнёс Танджиро. — Чего? Санеми, оцепеневший от таких слов, распахнул глаза и бросил быстрый взгляд на мальчика. Черты Танджиро оставались такими же мягкими, ни единая тень издёвки либо злого умысла не омрачала его лица. — Этим вечером на кухне я тоже почувствовал запах, но теперь он только усилился, — пояснил он терпеливо. Танджиро продолжал смотреть на него. С каждым мгновением взгляд мальчика становился всë тяжелее для Санеми, пусть его глаза и продолжали лучиться теплотой. Всë-таки его визиты в тот вашицу стали слишком продолжительными, раз тонкий нюх Камадо смог это уловить на нëм запах Геньи. Рукавами своей юкаты Санеми часто по случайности касался футона усопшего. Не в силах более встречать этот взгляд Санеми отвернулся. То, как прозвучал голос Танджиро — в нём заключалось нечто больше обычного любопытства. Ладонь Санеми сжалась в кулак. — Это.., — его губы на мгновение сомкнулись в бескровную линию, — я приносил подношения к его постели. Впервые Санеми признался кому-то, что приступил к погребальным обрядам. Даже от Оякаты-самы он скрывал, не говоря уж о других Хашира. Для них всех Генья был давно уже похоронен. А от нюха Танджиро ничему не укрыться: даже сейчас мальчик, наверное, чувствует аромат свечного воска и благовоний, что Санеми оставлял у прикроватного столика брата. Танджиро молча кивнул, будто Санеми своим ответом подтвердил его подозрения. В его единственном зрячем глазу затеплились искры, а на губах залегли тени. Это было не сочувствие — Санеми всегда презирал жалостливые взгляды в свою сторону и не мог терпеть их так, как терпел сейчас взор Танджиро. Это было не сочувствие, а солидарность. — Когда папа умер, я тоже отвечал за подношения, — взор Танджиро обратился к россыпи звёзд на тёмном небосклоне. — И за все остальные приготовления тоже. — Как и я, когда мой окочурился, — ответил Санеми мрачным тоном: у него в отличие от Танджиро не было ни одного светлого воспоминания об отце. Санеми порой не верилось, что это случается с ним во второй раз. Что ему опять приходится заниматься подготовкой к погребению. Как самый старший сын в семье он должен быть привычен к этой задаче, со смирением принять на себя эту роль — но нет. Когда Санеми готовил тело отца к похоронам, он ненавидел это. Когда же пришло время для погребения Геньи, Санеми всё не мог проводить брата в последний путь. Он перекрестил руки на груди, закрываясь от холодного порыва ветра. — Я не знаю, будет ли вам приятно от этого знания, Шиназугава-сан, — лицо Танджиро украсила улыбка, — но я тоже думаю о Генье. И скучаю по нему. Воздух с шумом вышел из лёгких Санеми, однако тот продолжил молчать. — Он всегда говорил с теплотой о вас, — продолжал Танджиро, — даже когда Зеницу сквернословил вас, то он очень злился из-за этого. Какое-то время Санеми боролся улыбкой, что всё грозила изогнуть ему губы. Какими бы приятными ни были бы слова Танджиро, им нельзя было поддаваться, позволить им опрокинуть его в омут воспоминаний, откуда было больно возвращаться. Санеми знал, чем это закончиться. Больше никогда. И всё же… Смешок прозвучал в тишине сада. — Генья с самого детства был очень добрым. Иногда к тем, кто этого не заслуживал, — Санеми встретился с Танджиро взглядами. — Даже если это шло ему в ущерб. — Я бы не сказал, — искренне возразил мальчик. — Генья сначала на меня сердился из-за нашего разногласия на отборочном испытании. Но потом мы быстро подружились. Санеми слышал что-то об этом: не следовало поднимать руку на дочь Оякаты-самы. Хотя и он при первой встрече с Главой тоже не блистал обходительностью — видать, это семейное. Танджиро склонил голову набок, будто вспоминая: — А в остальном… Его бесстрашие всегда восхищало меня, — он вдруг подобрался. — Мне никогда не было бы стать настолько храбрым. Без техники дыхания я никогда не подумал бы сражаться с демонами. Со словами Танджиро непрошеная гордость вспыхнула в груди Санеми, которую он тут же попытался искоренить. Для этого чувства было уже поздно — не после всего того, что он наговорил брату. Да и речи его ничего не изменят. На ум вновь пришли воспоминания о битве с Молодой Луной, чья катана рассекла голову Геньи надвое. Такие раны даже демонам не под силу восстановить. Образ умирающего Геньи, подобно снегу тающему у него на ладонях, в который раз появился перед глазами. Нижняя губа Санеми задрожала, а зрение затуманилось. Вот как знал, чем всë закончится, однако всë равно позволил себе предаться воспоминаниям. Чуткость Танджиро подсказала ему замолчать и наблюдать. В ночной тиши его взгляд казался не таким осуждающим и по-особенному тëплым. В попытке справиться с волной наступающих слëз Санеми сделал глубокий вдох, но на всякий случай всë же отвернулся от Танджиро. "Шиназугава-сан, с вами всë хорошо?" — всë ожидал услышать Санеми из уст Танджиро, но тишина продолжала стоять. "Если бы" да "если бы" это единственное, что крутилось на языке. В словах нет толку — Санеми давно об этом знал, так почему сейчас он всë рвëтся сказать что-то? Наверное, потому что Танджиро рядом. — Когда я подоспел к сражению, Генья уже какое-то время бился с Молодой Луной. Совсем один, — Санеми начал комкать полы своей юкаты в кулаке. — Будь я немного быстрей, доберись я до места раньше, я бы смог защитить его. Генья остался бы невредим. Что бы ни делал Санеми, он всегда приходил слишком поздно. Он не успел спасти своих младших братьев и сестёр от обернувшейся демоном матери. Он — Хашира — не смог защитить своего единственного выжившего брата. Танджиро всё ещё ничего не говорил, однако его молчание не висело тяжёлым камнем на плечах Санеми. Оно не было осуждающим или преисполненным жалости — ни то, ни другое Санеми не смог бы сейчас вынести. Танджиро как никто другой должен был знать его чувства. — Старшие братья всегда ведь опора для семьи, — Санеми поднял глаза на Танджиро в поисках понимания с его стороны, — “Онии-чан всё исправит, онии-чан что-нибудь придумает” я всё повторял Генье, хотя сам от страха даже ясно мыслить не мог. Санеми ненавидел свою беспомощность. Санеми ненавидел свою ложь. Санеми ненавидел себя за нарушение собственной клятвы. — Почему в мире, полном демонов, младшие братья должны умирать раньше старших? — Я вас понимаю, Шиназугава-сан, — вдруг заговорил Танджиро нетвёрдым голосом. — Когда мы с Незуко остались одни, мне это тоже казалось ужасно несправедливым. Мы всей семьёй должны были дожить до глубокой старости, но… Этому не суждено было случиться. Я не виноват в том, что Незуко тогда стала демоном. И вы не виноваты в смерти Геньи. Лишь Кибутсуджи здесь единственный виновник и злодей. Танджиро развернул к нему своё лицо: покрытый бельмом правый глаз выделялся на фоне юных черт. Санеми пальцем коснулся шрамов на собственном лице. — Я, пожалуй, слишком сильно оберегал Незуко. В моих глазах она всё ещё была моей малюткой-сестрой, — каждое слово Танджиро било ровно в цель; всё, о чём он говорил, Санеми тоже когда-то чувствовал. — Не понимал, что она тоже может постоять за себя и принимать собственные решения. Как тогда в деревне кузнецов. Танджиро украдкой улыбнулся воспоминаниям, пусть слёзы и начали собираться в уголках его глаз. — Незуко сама не знала, что в тот день покорит солнце. Когда бросалась под лучи, чтобы помочь мне, понимала, что её ждёт смерть. Но от этого зависел исход всей битвы. Молодую Луну нужно было убить, чтобы ослабить Кибутсуджи и предотвратить ещё больше людских смертей, — Танджиро положил руку на сердце. — Мы ведь с Незуко поклялись избавить мир от демонов. С таким условием Ояката-сама и другие Хашира согласились оставить мою сестру живой. Своей жизни Незуко предпочла благополучие других людей. И я не мог судить её за это. Взор Танджиро вдруг принял грозный вид, на дне его глаз будто вспыхнули искры. — Поэтому не говорите, что вы не смогли защитить своего брата! — с неукоснительной строгостью произнёс мальчик. — Я бок о бок сражался с Геньей и не понаслышке знаю о его боевом духе и способностях как истребителе. Согласно отчётам ворона, у Геньи осталось совсем немного демонической плоти. Её хватило бы либо на восстановление своего тела, либо на ещё одну технику крови. Уж слишком сильно начали ранить его речи Танджиро. Как мальчик мог говорить такое, если Санеми на самом деле подвёл своего брата? Его мутный взгляд едва фокусировался на лице Танджиро — так потерян он был в воспоминаниях прошедшей битвы. — Что-то одно, Шиназугава-сан, — продолжил Танджиро, набирая воздуха в грудь. — Вы не могли его спасти. Генья умер смертью истребителя, и это было его решение. Пожалуйста, не отказывайте ему в этом выборе. Как никогда Санеми хотелось огрызнуться на подобные слова. Поставить до тошноты праведного Танджиро на место. Это не он сейчас хоронит брата. Если бы на месте Геньи была бы Незуко, отпустил бы он свою сестру с той же лёгкостью? В тишине ночи Санеми больше не мог найти умиротворения. — Я — Хашира, — отчеканил Санеми, — избранный самим Оякатой-самой для истребления демонов. Я сильнее обычного мечника, я быстрее обычного мечника, я смертоноснее обычного мечника. Так скажи мне, какого чёрта я не смог снести башку тому демону в считанные секунды? Почему отрубился до окончания битвы? Голос Санеми набирал всё набирал силу, однако он не смотрел на Танджиро. Совсем не на мальчика он злился. — Почему именно я остался в живых, если истребление демонов — это всё, на что я годен? Из них двоих как раз Санеми не был создан для размеренной жизни, что закончилась для него с убийством собственной матери. Он жил для истребления — половину своих лет он посвятил этому. Теперь же, в мире без демонов, Санеми чувствовал себя пришельцем. Танджиро, как обычно, не нарушил своей собранности. Казалось, его черты только приобрели бóльшую твёрдость, тени залегли на его лице. Слова Санеми его будто расстроили. — От вас пахнет слезами, — мрачно объявил Танджиро. — Будто вы их копите и всё не выпускаете. Шиназугава-сан, почему? Обезоруженный его спокойствием и прямолинейностью, Санеми позволил своей голове упасть на грудь. — Я.., — он облизнул пересохшие губы, — не чувствую, что должен сильно по нему скорбеть. Я хочу его отпустить — боги знают, как сильно я хочу его отпустить — но не могу, — последнее слово утонуло в плохо скрытом всхлипе. Санеми не мог более отрицать жжение в уголках глаз. Ладонь потянулась к жгучим слезам. В рваном вздохе он глотнул прохладного воздуха. Плач едва помогает с невзгодами — Санеми понял это ещё в раннем детстве. Старший брат никогда не должен был впадать в уныние, должен был оставаться стойким, иначе младшие последуют его примеру и тоже поддадутся грусти. Но сейчас, когда он был с Танджиро, слёзы не казались настолько запретными. — Оставаться одному всегда тяжело, — голос мальчика мгновенно потеплел. — Я тоже иногда тоскую по своей семье. В слезах всегда можно найти утешение, — Санеми ощутил прикосновение на своём плече. — Но Генья не хотел бы, чтобы вы постоянно роняли слёзы из-за него. Наверное вы тоже не хотели бы видеть своего брата несчастным, правда ведь? Санеми молча покачал головой. В его жизни есть место и для других вещей помимо скорби. Может, остаток своих лет Санеми проведёт не один, а в кругу новой семьи — так, как он желал и для Геньи. Поток слёз всё не прекращался, но они более не приносили такой сильной боли, как пару месяцев назад. Пройдёт время, и любая мысль о Генье будет светлой и лёгкой. — Точно, совсем забыл, — воскликнул вдруг Танджиро и потянулся к кинчаку на своём поясе. — Мы же с Незуко как раз поэтому вас навестили. Проворные пальцы выпростали из мешочка фурошики, в которую был обёрнут некий крошечный предмет. Танджиро вложил свёрток в ладонь Санеми, всё ещё влажную от утираемых слёз. — Что это? — он в недоумении поднял глаза на Танджиро, однако всё же начал раскрывать края фурошики. В центре крошечного шёлкового отреза лежал зуб. Человеческий. Совсем сбившись с толку, Санеми вновь взглянул на Танджиро. — Это Геньи, — пояснил мальчик и спешно продолжил, когда брови Санеми сошлись к переносице. — Он потерял его ещё в деревне кузнецов, а я подобрал. Пытался вернуть, а он не принял, — верхняя губа Санеми сама собой поползла вверх от смеси отвращения и изумления. — Тогда он точно также на меня посмотрел, как и вы сейчас, — не без улыбки отметил Танджиро. — Не знаю, почему у Геньи выпадали зубы. Возможно, всё дело в его демонических силах. До Санеми постепенно доходил смысл услышанного. В неосознанном движении он поднёс ладонь, держащую зуб, ближе к себе. — Не замечая того, я всё это время хранил зуб у себя. Я только недавно его нашёл, и сразу вспомнил о вас, — Танджиро заглянул Санеми в глаза. — Вы ведь переняли на себя похороны Геньи. Вот я и подумал… Губы Санеми сжались в бескровную линию. Неужели это правда? Этот зуб действительно принадлежал Генье? Взгляд опустился на ладонь. Крошечный резец из местами пожелтевшей кости — совсем обычный зуб. Вот только после слов Танджиро он стал для Санеми совершенной драгоценностью. — Спасибо, — только и прошептал Санеми, спешно сжимая зуб в колыбели своей ладони. Теперь есть то, что он может предать земле. Генья будет похоронен согласно традициям, и его душа наконец получит шанс на перерождение. А Санеми наконец найдёт утешение в знании, что после смерти брата он сделал всё возможное для его покоя. И тогда — если судьба будет снисходительна — Санеми сможет отпустить Генью.