дальше космос

старые окна пропускают сквозь себя всё: крики чаек, рыскающих здесь в поисках еды, сирены, шум больших бетонных коробок-производств, неугомонный ветер. иногда чесу кажется, словно они пропускают через себя слишком много, что вот-вот стёкла лопнут и посыпятся на обшарпанный подоконник, смешаются с пеплом сигарет. они нашли себе пристанище на другом конце заводского района, потому что денег с их старых концертов оставалось немного, а аккуратный конверт с пачкой денег от чеса, так и не отправленных по адресу, никто открывать и не думал. глэм мог часами сидеть на стуле, поджав под себя ноги, разглядывать поржавевшие рельсы и совсем редкие поезда, проезжающие по ним с громким рёвом колёс; мог открыть окно и просто подставлять лицо под потоки холодного ветра. «жаль, что не под лучи солнца», думается чесу, потому что его голубые глаза смотрятся красивее под солнечным светом. чес берёт пачку с пыльного холодильника, открывает её и смотрит почти разочарованно на последнюю сигарету. глэм говорит ему бросить. и он обязательно… когда-нибудь. — ты заболеешь, — голос отдаёт хрипотцой и странноватой (всё ещё непривычной для глэма) нежностью, когда чес закрывает окно и поправляет свитер на костлявых плечах. на плите стоит старый и слегка заржавевший чайник, что вот-вот засвистит, последняя сигарета остаётся в пачке, пропахший хвоей и приторными духами (украденными чесом лично после влюблённого вздоха глэма в магазине) свитер смотрится слегка мешковато на тощем теле и не подходит своим тёплым светом этой тусклой и пыльной кухне, а глэм — в руках чеса. там, где и должен быть. слегка сжимает пальцами его футболку, трётся носом о тёплую шею и ластится, словно кот, ищущий тепла в случайном прохожем. чес не случайный. они оба это знают, поэтому глэм может позволить себе оставить смазанный и неумелый поцелуй на чужой щеке, прижаться ближе, словно так безопаснее, словно так они могут слиться в одно целое. чайник не выдерживает, и комната наполняется неприятным скрежетом-свистом, пока чес с неохотой не снимает с себя чужие руки и не тянется к плите, чтобы убрать огонь. глэм вздрагивает, но это скорее от холода, нежели от испуга, потому что руки вновь неестественно холодные. чай в кружке — кофе у чеса — покрывается мелкой рябью, потому что глэм дышит обрывисто и дрожит всем телом. за окном крики чаек, а рука чеса — тёплая, странно-нежная — мягко накрывает его дрожащие руки. — что дальше? это одновременно кажется самым очевидным и самым страшным вопросом в его голове, а потому голос у глэма неуверенный, тихий. а в глазах у чеса — почти пустота. карие волны с каким-то сожалением и скорбью, теплота (возможно, её может разглядеть там только глэм) и совсем мелкие крупицы любви (их точно видит только глэм), которые дают о себе знать через невесомые прикосновения и сбивчивое «люблю», когда у глэма температура или он плачет. в карих и почти пустых глазах чеса нет ответа, но есть смысл. смысл для того, чтобы остаться здесь ненадолго, потому что чес обнимет его и вытрет ему слёзы; потому что эта старая квартира — единственное место во всём этом мире, где глэм почувствовал себя живым. он встаёт, чтобы приглядеться к виду за мутноватым стеклом, чтобы увидеть вдалеке дымящие заводы и сливающиеся по цвету с выжженной и сухой травой рельсы, и чувствует мягкие объятия со спины. — дальше — космос, — чес укладывает голову ему на плечо, шепчет еле слышно, смотрит в затянутое блёклыми тучами небо. — космос, — глэм повторяет одними губами, так, что даже бог бы его не услышал, и накрывает руки чеса своими.