Месть

— Хватит крутить своей задницей перед всеми подряд, — рычит Дазай, когда они садятся в машину. Чуя лишь закатывает глаза, одними губами шепча что-то вроде «заебал». Вечер начинался совершенно нормально, званый ужин в дорогом ресторане, куча народу, дядек и теток в вычурных костюмах и поддельном восхищении на лицах. Все то, что так ненавидел Осаму; вообще изначально он не хотел посещать подобное мероприятие: рисоваться перед кем-то, выдавливать из себя лживые эмоции, когда единственное, что он чувствовал -- это полное отчуждение и желание сорвать эту гребанную удавку с шеи, именуемую галстуком. А вот Накахара же напротив, чувствовал себя как рыба в воде, восхищая всех присутствующих лишь одним своим видом. А там действительно было чем: костюм сидел просто идеально, подчеркивая все изгибы крепкого юношеского тела, а штаны так плотно облипали задницу, что так и хотелось крепко сжать ее в своих руках, а еще лучше оставить пару шлепков. Накахара чувствовал подобное восхищение собственной персоной, рисуясь еще больше, то и дело кидая насмешливые взгляды в сторону Осаму, которому дорого стоило соблюдать стоическое спокойствие от вида того, как очередной мужик, который точно вдвое старше Чуи, ненавязчиво приобнимает юношу за плечо, явно имея более грязные намерения. Дазай знает, что его парень не из тех, кто млеет от каждого прикосновения богатеньких папиков и в случае того, если толстосум позволит себе лишнего, Накахара спокойно раздавит его кисть руки, размозжив кости, но сейчас он просто играет, внимательно следя за реакцией Осаму. Дазай знает это, старается не вестись на манипуляции, ведь рыжий только этого и добивается. Весь вечер проходит для Дазая как на иголках, в наблюдении за тем, чтобы его хитрого рыжего лисенка никто не увел из его поля зрения. Уже по окончании мероприятия, Осаму с силой хватает Чую под локоть, чтобы после запихнуть в машину, словно провинившегося ребенка, слушая недовольные фырки. — Какая же ты все-таки сука, — Дазай залезает на соседнее кресло с силой вцепляясь в ляжку, обтянутую тканью дорогих брюк. О да, он мечтал об этом весь вечер. — Рисуешься перед всеми, будто ты животное в ебанной течке. Так охота под кого-то подставиться? Чуя возмущенно вскидывает брови, уличенный в собственной распущенности, но после его губы изгибаются в кривой усмешке. Осаму злится, он хочет искусать их, чтобы кровоточили, чтобы с них срывались только стоны и его имя. — Неужто ты ревнуешь? — миниатюрная ладонь ложится поверх, руки все еще сжимающей ляжку, мягко поглаживая напряженные вены и сухожилия. У Осаму охуенные руки, Накахара готов кончать только от вида музыкальных пальцев, в особенности, когда мужчина снимает с них кольца, суля явное сладкое продолжение. — Нет, — практически выплевывает Осаму в брезгливом раздражении, тут же с силой прикусив бьющуюся жилку на шее рыжего, вызывая у того табун мурашек и шумный «ох». — Я прекрасно знаю, что только я могу дать желаемое твоей развратной натурке. Тебе ведь нравится дрожать и хныкать, когда мой член входит в твою узкую задницу. — переходящий в шепот баритон будто бы ласкает все тело, заставляя тугой узел завязаться где-то чуть ниже пупка. — Ты же этого только и добиваешься, засранец, — Дазай едва ли не губами обводит чужую мочку, обдавая горячим дыханием от чего Чуя лишь поджимает губы, уперевшись в сильное плечо, будто бы в попытке отстранить, но Осаму все напирает и напирает. — Хочешь, чтобы я взял тебя прямо здесь? Растрахал, как следует пальцами пока ты не начнешь рыдать, умоляя сделать что-то большее? Знаешь, кажется, где-то в бардачке завалялись резинки, так что мы и вправду могли бы… От таких «вкусных» описаний у Чуи буквально пересыхает во рту, он покорно слушает, не смея перебивать, будто познавая новую истину. Осаму практически не касается его: рука как и покоилась на ляжке, так там и осталась, а вот губы все так же не касаются мягкой кожи, будто бы Накахара был под стеклянным куполом, что неимоверно выводило из себя и одновременно будоражило нейроны. Дазай нарочно нагонял между ними напряжение, которое, казалось, вот-вот должно было с треском лопнуть и они накинутся друг на друга, как два животных. Ну вот сейчас, сейчас… Но ничего не происходит. Накахара нервно косится на бардачок, уже желая самолично достать эти гребаные презервативы, лишь бы только прекратить эту сладострастную пытку ожиданием, но Дазай вновь подает голос: — Вот только смазки там нет, не думаю, что твоей нежной попке придется такое понраву, будешь как обычно, пищать и хныкать, — блять, да он же просто издевается, дразнясь, целиком и полностью отзеркалив поведение Накахары. От подобных комментариев Чуя рычит, сжимая чужое плечо едва ли не до хруста, от чего и сам Осаму болезненно морщится. — Не утрируй, блять… — шипит оскорбленный рыжий, уже готовый требовать доказательства, когда он в последний раз во время их совокупления «пищал» и «хныкал». Разве, что один раз, и явно не так, как описал это Дазай. — Хотя… Ты, наверное, хочешь, чтобы я как следует вылизал твою непослушную задницу? Тебе ведь в прошлый раз очень понравилось сидеть на моем лице, — Дазай, казалось, не обращает внимания на агрессию партнера, кое-как отодрав от своего плеча его руку. Он говорит о таких вещах в таком будничном тоне, словно рассказывает о том, что ел на завтрак, а не как выеб рыжика языком, пока тот восседал на нем, дрожа всем телом. Рука в бинтах все же невольно проскальзывает между чужих бедер, сразу же натыкаясь на приятный сюрприз в виде твердого бугорка. Осаму усмехается, неужто малыш Чу так завелся на простые слова. Накахара тут же тихо стонет, рефлекторно пытаясь сжать ноги, на что получает успокаивающий шепот из серии «ну, тише, тише», а после рука и вовсе исчезает, что достаточно разочаровывает. — Боже, как же ты тогда стонал… — Дазай буквально на губах смакует сладкие воспоминания о том дне. Нет, Накахара всегда был очень эмоционален во время секса, но тогда было что-то с чем-то: даже соседи с силой долбили по батарее в надежде заткнуть неугомонных любовников. Чуя хмурит брови, горделиво поднимая подбородок, уже желая съязвить в ответ, но Дазай не дает, просто отстраняясь под охуевший взгляд юноши, который, кажется, только понял, что Осаму, действительно не собирается ничего делать. Кожу, которую только что грело чужое дыхание, мгновенно обдает сквозняком из открытого окна, от чего настроение портится еще больше. А на что Накахара надеялся, что достаточно лишь раздразнить мужчину, чтобы получить желаемое? Ну уж нет, Осаму давно прочухал эту фишку с манипуляциями и был не намерен вестись на провокацию. Чуе ведь так безумно хотелось, чтобы они сделали это прямо в машине, чтобы Дазай грубо взял его, обливая всеми возможными проклятиями, сгорая в пучине собственной ревности, втрахивая в кожаное сидение. Но Осаму давно не подросток и вполне может контролировать себя, пусть сейчас очень хотелось проделать все вышеописанное. — Сегодня ты ничего не получишь, — холодно бросает он, вновь принимая горизонтальное положение к рулю, мельком бросив взгляд на багровеющее пятно на шее партнера. — Ты был слишком вредным и непослушным малышком сегодня, а таким ничего не положено. — мужчина самодовольно усмехается, заводя машину, буквально кожей ощущая, как Накахара с минуты на минуту готов взорваться, а значит месть удалась на славу. — Думай, как будешь извиняться за свое поведение, а я, так уж и быть, подумаю над тем, чтоб хорошенько трахнуть тебя. — Больно надо, блять! — пристыженно рычит рыжий, с силой дернув ремень безопасности, желая выместить на нем всю обиду за обломанный секс. Дазай не сдерживает смешка, хотя подобный вид мести бумерангом ударил и по нему — тяжко рулить, когда рядом недовольное, но донельзя рыжее чудо, а собственный стояк так явно выпирает сквозь ткань штанов.