Синдром юношеского убожества

      Один не очевидный плюс и одновременно минус огромного скопления заключается в том, что там легко потеряться. Искать кого-то бесполезно, как и пытаться запомнить мелькающие лица. У того, кто становиться частью этой неоднородной массы, стирается лицо. А в толпе безликих, где что не лицо, то пустое блюдечко, даже самый искусный узор становиться лишь частью фона.              Младшеклассник заворожено глядел на коробку, в которой извивались и мяукали крошечные создания. Их недавно открывшиеся глаза слезились от пыли и грязного воздуха бульварной улицы. Невинные души, которых ждет сегодня один из двух вероятных исходов: найти приют или быть загубленными.              Девушка-подросток описывала характеры котят, рассказывая, какими те станут в будущем так уверенно, будто лично чертила их натальную карту. Кассиус нагнулся и взял самого робкого на вид. Остальные котята прильнули к его руке, словно умоляя взять и их тоже. Мальчик выпрямился и, зажмурившись из-за черных пятен перед глазами, осторожно спрятал котенка под жилетку.              Положив комок меха и костей, который он назвал Один, на подушки, он скатал ковер и разорвал черный пакет, в несколько слоев обернутый клейкой лентой.              — В этом есть и твоя вина, — мягко говорил Кассиус, легонько отталкивая Один от колбы, перевязанной так же, как и пакет, в котором та хранилась. — Какой смысл тебе быть таким скучным, если никому не нравятся животные, с которыми не поиграть?              Один послушно села в стороне, больше не тыкаясь мордочкой в занятые руки хозяина. Увидев ее пассивный вид, Кассиус вздохнул.              — Тебя бы все равно никто не взял, кроме меня. Даже шерстка у тебя обычная.              Один зевнул, повалившись на серый бок, и прикрыл глаза. Детеныш больше не присматривал за хозяином, полностью посвятив себя вечерней дреме. Разбудила его резкая смена положения. Тонкие руки подняли его в воздух, а затем посадили в опасной близости с жарким огнем.              Кассиус прижал ладонью мяукающего от неприятной позы питомца к полу, перевернув того на спину. Вонзив половину лезвия обычного ножа в напряженную грудь мягкого тела, он одновременно зашептал магические слова. Свеча вспыхнула, озарив выцарапанную на древесине пентаграмму.              Неумело распотрошив переставшее дергаться тело, мальчик окунул свои руки в кровь, размазывая ее по полу и заливая прорезанный рисунок вязкой жидкостью. Закончив, он брезгливо отложил изуродованный труп с вываливающимися внутренностями и поднял нож.              Лезвие ткнулось в покрытую мурашками кожу, под которой заходилось в бешенном вальсе слабое сердце. Кассиус старательно сохранял дыхание ровным, оставляя порезы на груди, и безупречно выговаривал сложные слова языка, придуманного не для людей. Заклинание выходило само собой, не приходилось даже напрягать память; язык словно онемел и более не подчинялся воле своего владельца.              По мере того, как речь убыстрялась, огонь в свече разгорался и менял цвет. Тонкий парафиновый маяк нагревал воздух до тех пор, пока легкие не начало жечь, но ни одна капля воска не упала. Град из пота, стекающего с лица Кассиуса, застывал в сантиметре от пола, усеянного пропитанными кровью знаками.              Синяя вспышка исполнила предсмертный танец, заключая комнату в своем сиянии. На секунду Кассиус поднял глаза и увидел, как замерло все: стрелки часов, не осевшая пыль в воздухе, даже шторы, развивающиеся от потустороннего вмешательства, превратились в неподвижный слепок. Спальня, которая стала для ребенка маленьким миром, обрела неуязвимость перед законами Мира остальных людей, а через секунду все исчезло.              Темнота чернильными кляксами растекалась и заполняла собой каждое свободное пространство, каждую щель и уголок, забираясь внутрь легких с одним судорожными вздохом, а затем множась там, словно раковые клетки. Кассиус ощущал первобытный страх перед этой тьмой. Инстинкт самосохранения будто был создан для того, чтобы избежать встречи с этим. Но Кассиус был умнее предков и полагал, что имеет полный контроль над своим телом.              Так что он не поддался искушению спасти, что осталось от его души.              В тишине, вечной спутнице мрака, Кассиус понял, каким шумным был ранее мир. И речь даже не про игнорируемый сознанием звук собственного дыхания, шепот природы естественной и гул природы, созданной человеком. Все это время он не замечал какофонии, заглушавшей голос его собственных мыслей и подчинявшей разум.              Но предоставленный самому себе, без «гостей» в черепной коробке с картонными стенами и беспорядком, он ощутил невероятный дискомфорт. Тот, который испытывают люди, оставшиеся сами с собой и своим «я». Один на один. Прекрасная возможность понять это самое «я», но цена за нее слишком высока. Ведь сильнее всего каждый человек боится того, что прячется у него внутри, своих желаний и скрытых подсознанием мотивов. Запертый со своим подельником и единственным союзником, Кассиусу не оставалось ничего другого, кроме как еще раз решить, для чего он это делает.              Схватившись за немеющее плечо и поморщившись от боли в сердце, он отсек от себя последнее сомнение, все это время паразитирующее у него под кожей. В этот момент он ощутил, как чей-то взгляд парализовал его. Кассиуса обдало холодным потом — естественная реакция. А сам он испытал такую эйфорию, будто ему ввели инъекцию чистого счастья.              Глаза его видели только две огромные ноги, хотя ногами их назвать можно было только при помутнении рассудка (к счастью, Кассиус на его отсутствие не жаловался). Это больше было похоже на конструкцию из множества костей, перешитыми жилами и толстыми венами. Экзоскелет покрывался неравномерным слоем мяса и кожи. Все это было похоже на извращенную анатомическую модель человека.              Кассиус взял в дрожащую руку свечу.       — Самаэль, — позвал он и замолчал.              Демон не ответил, внимательно слушая. Впрочем, мальчик не тешил себя мыслью, что это было из уважения к нему. Скорее, столь великому существу было не по статусу отвечать на каждый писк насекомых. Кассиусу стало интересно, какого это быть могущественным настолько, что все в мире и сам Мир трепетали перед одним только присутствием.              — Я желаю, — мальчик поднял глаза, всматриваясь в темноту. Тварь из тьмы упиралась в самый потолок. Глаза падшего ангела были единственным, что свидетельствовало о некогда божественной природе их обладателя. — Желаю обладать тобой.              Кассиус замер. Удивленно прикрыв рот ладошкой, он вытянулся лицом. Чистые глаза под потолком медленно моргнули, видимо также не ожидая подобного ответа. В порочной душе ребенка происходило что-то, чего он еще не до конца осознавал. Он знал только, что он не должен дать Демону уйти. Это знание выжглось в его памяти.              Адское существо молчало, и в этом молчании барабанной дробью звучал неправильный стук болезненного ребенка. Внезапно, ему стало страшно. Он пожалел о сказанных словах; это не то, ради чего он все затеял.              — Тогда измени свое желание.              Вкрадчивый голос Самаэля заставил мальчика вздрогнуть. Дрожь прошла вдоль изогнутого позвоночника, но подобные ощущения Кассиус испытал впервые. Эта дрожь была приятной, хотелось, чтобы волнение, вызывающее ее, въелось в кости и никогда не уходило.              Кассиус положил руку на грудь. Бракованный орган из последних сил поддерживал жизнь. Ни врачи, ни родители не знали, в какой момент та оборвется. Лишь сам мальчик знал точно, что теперь — никогда.              Губы сложились в готовности произнести новое требование, легкие наполнились воздухом. Неожиданно для всех, из открывшегося рта вылетела струя воздуха, задувая единственный источник освещения — свечу.              Не успел Кассиус испугаться, а все его нутро начало гореть, будто он проглотил расплавленный метал. Мальчик закричал и упал на землю, покрывая тело кровью животного. Он катался по полу в попытке облегчить боль, не слыша собственного вопля. Пальцы зарывались в волосы и выдергивали целые клочки, надеясь заглушить адское пламя внутри. В моменте полного безумия в голове мальчика возникла сцена, как отходы скотобойни проходят через мясорубку; хрустят суставы и перемалываемые кости, кишки входят с противным чавкающим звуком. Он ощутил себя тем месивом из крови, хрящей и органов в ржавом металлическом ведре, которое с жадностью зверя принимали в себя острые зубы машины.              Агония не кончалась. Мысли, подобно крысам, первыми сбежали с этого тонущего плота. Остался только бессмысленный клич: «Господи!»              «Здесь нет Бога. Господу нет никакого дела до этого места».                     ***                     — Я не люблю людей, их ужимки и манеры. Все это скучно. Проповеди, клятвы, лицемерные слова. Вечно ведут себя так, будто хоть что-то понимают, — Кассиус затянулся сигаретой, прикусывая фильтр. Ягодный дым заполнил легкие, и юноша прижал исписанную шрамами ладонь к сердцу. — Рассуждать о свободе, будучи при этом одержимыми тем, что они называют личностями, но что на самом деле является всего лишь продуктом, созданным кем-то другим. Разве не смешно?              Ему никто не ответил. Потушив сигарету об пол, он поднялся с пола и оттряхнул ладони.              Внутри Кассиуса живет пустота. Его сердце работает как часы на солнечной батарее. Его солнце — тьма, жрущая его по кускам. Кассиус кусается в ответ, надеясь однажды проглотить ее полностью, слиться с ней.              С тех пор, как их души оказались связанны, для исполнения желаний нужно было искать других жертв. Приблизившись к связанному телу на полу, Кассиус вонзил в сонную артерию лезвие. Нож входил в рану не спеша до тех пор, пока снаружи не осталась только рукоять. С рассеянным взглядом юноша отрубал голову недавно живому человеку, блуждая мыслями.              — Это смешно, — Кассиус откинул обрубок в угол и потянулся за пределы пентаграммы. В руках оказался кусок торта с единственной горящей свечкой. — С днем рождения нас.              Огонек свечи погас. На теле вздулась черная полоса. Кассиус поморщился, но стерпел.              «С днем рождения тебя».              В пустоте живет имплант счастья, вшитый леской и всаженный глубоко. Он выглядывает из-за ребер, свив гнездо там, где механически отбивает стук гнилое сердце, неспособное умереть. Вскрыть бы себе грудную клетку, да отправить то, что принадлежит ему обратно внутрь, через пищевод; Кассиус блаженно опустил веки, наслаждаясь вкусом клубники на языке.              Иногда ему не нравился Самаэль, но не было ни мгновения, когда он бы его не любил. Когда его чувства давали сбой, и он терял интерес к демону внутри, он искал бродячих животных. Маленькая жизнь собаки, маленькая жизнь синицы, человеческая жизнь нормального размера, — в зависимости от того, кто окажется в магическом кругу, демон даровал соразмерные возможности. Но Кассиус делал это не ради вознаграждений.              Когда Падший поглощал души, душа Кассиуса служила вместилищем для всех умерщвленных. Он был раем, Эдемом и сосудом для «Бога». Он сам был своей первой жертвой и стал последней надеждой. Без Самаэля Кассиус не представлял своей жизни. Человек уходил от мыслей, что это было простой одержимостью, но демон, кажется, понял это раньше него.              Единственному верующему Бога-еретика не нужен был остальной мир. Вселенная из досок, пропитанных кровью и четырех стен уже была достаточно большой, чтобы вместить в себя симбиоз двух паразитов, питающихся за счет друг друга. Их экосистема показывала удивительную живучесть, изредка подпитывающаяся пойманной добычей.              — Люби меня, — прошептал Кассиус. Пять день рождений подряд его желание не менялось. Он умолял о любви такой же большой, что осела в нем, и это было самое жалкое, что он мог попросить. — Мы всегда будем вместе.              Кассиус кусал пальцы, сжимая челюсти на твердых костяшках. Кровь заполняла его рот, стекая по подбородку, однако не падая вниз. Каждая капля с жадностью отправлялась обратно в глотку теми же кровоточащими пальцами. Протыкая клыками вены и зализывая раны, Кассиус представлял пальцы Самаэля на месте своих. С каждым исполненным желанием демон откусывал от него по кусочку. Вооруженная гонка; победитель отберет «я» у проигравшего.              Никто из них на самом деле не испытывал удивления, когда тонкое, но неестественно могучее тело подростка привязывали к полу. Точно так же, как каждая ложь однажды всплывет, каждого одержимого демоном рано или поздно поймают экзорцисты.              — Не беспокойтесь, мэм, — священник фиксировал руки вырывающегося Кассиуса, закатывая тому рукава. Увидев черные линии, мать подростка схватилась за горло, сдерживая подступающую рвоту. — Изгнать дьявола можно только там, где его и призвали. Здесь хранится отданная душа вашего сына. Она не пострадает.              Спина издала хруст, изогнувшись в невозможную для человеческого тела кривую. Боль была адская — она была глубже, чем простая физиология. Кассиус надеялся, что не испытает это вновь, но теперь ему приходилось проходить все это заново. Он кричал и просил остановиться, хотел объяснить, что его душа связана с Самаэлем, но слова не выстраивались в предложения. Из горла выходил только хрип двух существ, слитых в едино.              — Он меня не выпускает! — с кровью выплюнул эти слова Кассиус. Закатившиеся зрачки не мешали ощущать нагревающуюся под спиной пентаграмму.              Бьющийся в припадке юноша желал одного — чтобы эта боль прекратилась, но она длилась вечность. Вечность, длинною в четверть часа, стала последним пристанищем для всех воспоминаний агонизирующего сознания.              «Самаэль, Самаэль, Самаэль…»              Глаза ангела, сущность демона; наполовину Бог, наполовину труп. Продукт горения, дым со вкусом ягод и металла. Аутопсия храма из мяса и костей, внутри — мертворожденный идол, гниющий мотор и безмолвные иконы убитых святых. Солнце, опускающее тень на галактику и мир внутри бетонной коробки. Хлам, мусор, отходы, — пропустить через мясорубку и собрать свое «я». Любовь, которая ничего не исправила и никого не спасла, и Уроборос, пожирающий сам себя.              Раньше он мог пройти сто тропинок, теперь он не сможет ступить и на одну, если рядом не будет Его. Раздельное существование осталось так далеко в прошлом, словно все это было лишь мифом. Как доказать, что когда-то они тащили за собой тяжесть шагов в одиночестве? В чем смысл возвращаться к той эпохе, что скрылась в смоге, позорно пряча свою неполноценность? Это нельзя будет назвать даже выживанием, только существованием овоща с рассеченным надвое мозгом.              Рука со вздувшимися венами выгнулась, будто из нее вынули все кости. Одержимый кричал, но продолжал вытягивать руку.              — Кассиус, не смей! — звериный рык вырвался из его горла, которое тут же зашлось в спазме. Подобно вулкану, мальчик извергал ярко-красную кровь, обжигающую оголенные участки кожи.              Конечность, покрытая черными синяками, змеей извивалась, ощупывая плитку. Кончики пальцев коснулись тепла и тут же заскользили в сторону увеличившегося жара. Сломанные пальцы обернулись вокруг свечи, подтаскивая ту к изрыгающему кровь рту.              «Не существовать», — думал Кассиус, слабым дыханием убивая ровное пламя.