Счастье приходит осенью

***

            Она появилась в отражении его взгляда в первых числах сентября — легкая, воздушная, — промелькнула будоражащим облаком, совсем не взглянув на него. Хотелось подняться со скамьи и прокричать, потребовать, попросить, чтобы она посмотрела в его сторону.             Она наполнила его дыхание запахом роз — от неё всегда исходил этот терпкий аромат, наполненный страстью и едва уловимой горечью. Теодор вдыхал этот запах, когда блуждал гордый, одинокий, пропитанный с ног до головы грустью в саду родового поместья — саду, когда-то красивом, ухоженном, окружённом любовью и заботой его матери, а теперь утратившем былое благородное величие. Он любил гулять там в предрассветной тьме, собирая капли росы на свою дорогую, начищенную до блеска обувь. И в тот момент, когда новая ученица, переведённая из Шармбатона, появилась в Хогвартсе, Нотт почувствовал что-то — что он уже и не надеялся почувствовать после тупого безразличия, которое овладело им очень-очень давно, после смерти матери.             Ожидание стоило того, потому что сейчас он мог получить намного больше.             Наверное, она почувствовала его безмолвный призыв, найдя Теодора взглядом среди всех слизеринцев, когда села за стол факультета Гриффиндор, на который её распределила шляпа. Её карие глаза — умные, проницательные, сфокусированные на нём, — прищурились, всмотрелись в его лицо с таким пониманием и глубиной, словно знали о всех его тягостях и страданиях.             А потом она просто улыбнулась ему.             Светлой, лучезарной, чистой улыбкой, без слов обещая помочь. И Теодор неосознанно потянулся, устремился, рванул к этому источнику надежды, улыбнувшись гриффиндорке в ответ, игнорируя ошарашенные взгляды всех слизеринцев. ///             Он узнал её имя на следующий день, во время совместного с Гриффиндором урока Зельеварения, когда Слизнорт спросил у всех о содержании трёх дымящихся котлов. Рука новенькой тут же взлетела вверх, поразив профессора и всех студентов. Тогда Теодор и узнал её имя.             Гермиона.             Гермиона Грейнджер.             Гер-ми-о-на.             Четыре слога. Восемь звуков. Идеально подходящих ей восемь букв.             Драко Малфой мерзко хихикал где-то за спиной, треплясь, как девчонка, о грязноте её крови. Желание схватить его за блондинистые патлы и окунуть лицом в кипящий котёл было как никогда сильным, но Нотт заставил себя остыть, и полностью посвятил своё внимание Гермионе.             Ему было плевать, что она не чистокровная и не входит в список «Священных двадцати восьми». Она стала для него солнцем. Тем осенним солнцем, которое пасмурной дождливой порой заглядывает в крошечное окошко чердака ласковыми лучами, не освещая практически ничего, лишь одним бликом согревая щёку мальчишки, — единственного посетителя пыльного места. В тот час солнце не в силах разогнать мрак, но приносит столь нужное чувство радости и покоя.             Когда Гермиона заканчивает с поразительно точным и правильным ответом, заработав не свойственное для Гриффиндора большое количество баллов, — Теодор теряется, не замечает течения времени, но оно идёт, продолжает идти, а он остаётся в том мгновении, прокручивая раз за разом чарующий голос девушки в голове.             Он выныривает из транса, успевая перехватить взгляд Гермионы, направленный прямиком на него, и в тот миг ощущает себя счастливым. Впервые за долгое время, счастливым до такой степени, что хочется кричать, но губы не слушаются, оставаясь неподвижными.             Тогда аромат амортенции для Тео стал другим — напомнил запах роз, тепло солнечных лучей и ощущение абсолютного счастья. ///             Гермиона стала для Теодора грёзой, о которой он и не мечтал. Тем призраком, что лёгкой тенью навещал его долгими ночами, не позволяя рассмотреть себя, и исчезал так же тихо, незаметно, как приходил.             И сейчас, когда этот фантом, иллюзия, мираж воплотился в действительность, приобрёл осязаемую форму и передвигался коридорами Хогвартса, казалось, что Нотт Гермиону просто-напросто выдумал.             Но Гермиона вполне себе реальна: она дышала с ним одним воздухом; посещала те же занятия; разделяла помещение библиотеки; ходила по ступенькам, на которые ступал он; выпивала какао, прежде чем приступить к завтраку, и ненавидела глупую болтовню, время, потраченное на которую, могла бы использовать с умом и пользой. Всё это и многое другое он разузнал на третий день учебы Гермионы Грейнджер в Хогвартсе, с целью доказать себе самому правдивость её существования.             Теперь Теодор знал, что он чувствовал, когда был ребёнком и делал свои первые шаги. Это был восторг. Он испытывал его каждой частичкой тела благодаря возможности просто находиться с Гермионой в одном здании.             Его ноги больше не подгибались под грузом пережитого горя. Шаги твёрдые, уверенные, как прежде, без сопровождения мучительных воспоминаний. Гермиона помогала ему со всем справиться, когда просто смеялась над тупой шуткой Уизли или поддерживала Поттера, винившего себя во вчерашнем поражении Гриффиндора в матче по квиддичу с Когтевраном.             Теодор осознавал — она не его, не рядом с ним. Они не разговаривали по душам и не ссорились с яростным энтузиазмом. Они не враги и не друзья. Не любовники и не бывшие.             Есть просто он и она.             Чистокровный и магглорождённая.             Слизеринец и Гриффиндорка.             Они как чёрное и белое. Тьма и свет. Инь и янь.             Он общался с эхом её смеха. Слушал её ответы на уроках. Помогал ей мысленно составить правильную цепочку рун и доставал фолиант с верхних полок, который она забывала притянуть с помощью магии.             Теодор был согласен на всё это, боясь потерять то малое, что у него есть. ///             Погода менялась. Тёплый ветерок сменился на прохладный и со всей игривостью втягивал облетевшую листву в озорные вихри — то тут, то там танцующие, зазывающие учеников пуститься в пляс. Мягкий разноцветный ковёр усыпал землю и музыкально шуршал под ногами. Вокруг перемешивались яркие осенние краски, и лишь тёмно-зелёные пятна елей нарушали красновато-жёлтую палитру.             Осень приближалась к середине, когда случилось то ужасное, чего Теодор боялся сильнее всего.             Гермиона Грейнджер покинула его.             Её родители пострадали в автокатастрофе и оказались в больнице, поэтому Гермиона в сопровождении Альбуса Дамблдора отправилась во Францию.             Теодор Нотт почувствовал себя брошенным, разбитым, опустошенным. Он не понимал, что делать без неё в этом замке, этом мире, этой жизни.             Гермиона не возвращается на второй день…             Всё валится из рук. Теодор одиноко гуляет по самым отдалённым углам Хогвартса, прислушивается к шорохам в подземелье, вдыхает запах сырости.             Не возвращается на третий день, четвёртый…             Удовольствия больше не приносят воспоминания о её улыбке, смехе, голосе.             Пятый день… Гермионы всё ещё нет…             Небо затянуло тучами. Пошёл дождь. Мелкий, противный, холодный дождь, превращающий осенний ковёр в груду гниющих листьев. Теодор тысячу раз видел дождь, но именно сегодня он плачет его непролитыми слезами. Громко, зло, отчаянно. Каждая капля отдаёт болью, остро отдающейся в рёбра.             Шестой день…             В душу постепенно заползает страх. Страх одиночества. В толпе студентов он ощущает, что одинок.             Неделя выпадает из жизни.             Гермиона возвращается неожиданно и внезапно. В понедельник за завтраком он видит её исхудавшее лицо, потухший взгляд, осунувшуюся фигуру и роняет тост с джемом Малфою на выглаженные брюки. Тот расходится гневным криком, что совершенно не волнует Теодора, не отрывавшего глаз от Грейнджер. Он жадно впитывает в себя каждую её эмоцию, каждый жест, каждое мимолетнее движение и седое, тоскливое, угрюмое одиночество, преследующее Нотта без неё, — отступает, уходит на второй план, исчезает так же быстро, как и пришло.             Расположенная на самом краю стола, Гермиона словно пытается отделиться ото всех, закрыться в своём мире, абстрагироваться от окружающей обстановки, но её однокурсники на видят этого, кружась вокруг неё, как пчёлы вокруг улья, наседают с вопросами и пытаются утешить бесполезными словами поддержки. Она как сосуд, наполненный до краёв, в котором не хватает лишь одной капли, чтобы всё выплеснулось наружу. И когда Рон Уизли цепляется с вопросом «Умеют ли маггловские машины летать?» в третий раз, терпение Грейнджер лопается надувным пузырём.             Она одним глотком допивает всё ещё тёплое любимое какао, подрывается со скамьи, берёт сумку с учебниками и покидает Большой Зал — оставляя удивлённых гриффиндорцев слушать раскатистый стук её каблуков.             Когда время утренней трапезы подходит к концу и потоки студентов с неохотой отправляются по лекциям — Теодор, забросив сумку на плечо, отыгрывает роль для слизеринцев, шагая позади на лекцию по Рунам, и, когда все шестикурсники входят в класс, он, как тень во тьме, бесследно теряется в коридоре. ///             На улице вновь ливень такой силы, словно хочет превратить сушу в океан.             Теодор находит Гермиону во дворе возле волшебного фонтана. Дождь безжалостно бьёт её хрупкое тело, волосы выбились из пучка на голове, крепко прилипнув к лицу и шее, — ноги в туфлях отвратительно чавкают, и каблуки тонут в сырой земле.             Растерянно закусив губу, Нотт нерешительно подходит ближе, не заботясь о том, что его одежда в секунду становится мокрой. Он настигает девушку, когда она усаживается на влажный, ледяной, неприветливый мрамор фонтана, пытаясь проговорить согревающие чары, но попытки тщетны — её голос дрожит от холода.                          — Фовèрус, — произносит заклинание Теодор, направив волшебную палочку на Гермиону, — её одежда и волосы мгновенно стали сухими.             Она не вздрагивает от прозвучавшего почти над ухом голоса, зная кому он принадлежит.                   — Спасибо, — шепчет она, всё ещё стуча зубами от промозглого воздуха.             Сдержанно кивнув, слизеринец садится перед Гермионой на корточки, заключая её маленькие ладошки в свои и вопросительно заглядывает в глаза.                   — Гермиона, что случилось?                   — Мои родители… — наконец не сдерживается и всхлипывает Грейнджер, тяжело сглатывая. — Они потеряли память после аварии… Они не помнят меня, и я не знаю… как им помочь…                   — Я могу быть рядом, если ты захочешь, и помогу, чем смогу.             Гермиона замирает и смотрит, долго-долго смотрит сквозь слёзы на парня, выискивая подвох, тайный смысл, любые признаки лжи или корысти в его зелёных глазах, но не находит.                   — Спасибо, Тео. Ты единственный, кто сегодня действительно обо мне побеспокоился.             Нотт искренне удивляется, подаваясь вперёд.                   — Ты знаешь моё имя?                   — Как и ты моё, — отвечает она, загадочно улыбаясь.             И в то ужасное, зябкое, дождливое утро понедельника Теодор Нотт понимает, что влюбился: по уши и бесповоротно.