Грехопадение

Место было исключительно необычным, а оттого ещё более привлекало взор таких, довольно специфических личностей, как Фёдор. Христианская церковь на самом отшибе кипящей жизнью Йокогамы — шутка ли? Однако, в действительности шуткой все это не являлось, а старый заброшенный храм был вполне осязаем. Окружённый густой растительностью, в полумраке ночи, он тихим изваянием непринуждённо стоял вот уже какое десятилетие — совершенно нетронутый. Время здесь будто застыло, и не слышно было даже лёгкого ветерка, кожа словно не чувствовала ни малейшего дуновения. Лишь слабый стук старых настенных часов, набатом раздающийся в полной тишине, оповещал гостей о том, что это место — не сон и не плод их собственного воображения. Мрак помещения был до родного уютным. Свет луны из огромных окон растягивал тени, а пару свечей на самом алтаре добавляли общей картине какое-то лёгкое очарование. Но в большей степени, сам шарм и едва осязаемый риск, создавал лишь один единственный человек, в мягком свете свечей читающий какой-то библейский трактат. Он едва ли шелохнулся, когда чужие шаги по дощатому полу прогремели в полной тишине. — Интересное место ты выбрал для чтения, Достоевский. Русская церковь, если не ошибаюсь… Неужели, даже такой человек как ты, может предаваться ностальгии и по чему-то скучать? — голос с изрядной долей насмешки заставил Фёдора едва слышно вздохнуть. Пусть сам по себе Дазай и был довольно интересной личностью, однако общение с ним сейчас совершенно не входило в его планы. Напротив, даже мешало. — Что привело тебя сюда, Осаму? — худые пальцы рук захлопнули старую книгу и бережно провели по корешку, стирая многолетний слой пыли. Плечи как-то меланхолично опустились и устало двинулись, словно человек простоял не меньше нескольких часов в одном положении. — Я просто знал, что ты будешь здесь, Фёдор, — стоило Дазаю сделать пару шагов, как тёмная фигура резко развернулась, впечатываясь раздраженным взглядом в лицо собеседника. — И зачем же тебе понадобилась моя скромная компания в столь поздний час? — усмешка на чужих губах уже являлась ответом, в действительности — конечно, все очевидно. Фёдор устало облокотился на невысокий алтарь, сцепляя руки в замок. — Какой прохладный приём, — Дазай театрально возвел глаза к потолку и тут же тихо рассмеялся. — Неужели моя компания так неприятна тебе, дорогой Достоевский? Осаму буквально в пару шагов оказался напротив, всматриваясь в чужие, яркие в лунном свете, сиреневые глаза. Сейчас они казались наполненными цветом, и даже лёгкое покраснение не отнимало и капли их очарования. В совокупности с бледной кожей лица, весь Достоевский представлял собой ту самую мрачную красоту. Эстетику — одновременно завораживающую и пугающую. — Твоей компании я бы предпочёл чтение, Дазай-кун… Однако, судя по твоему виду и запаху, что от тебя исходит, ты так просто не уйдёшь, — Фёдор дернул уголком губ, рассматривая Осаму. Тот был немного пьян и судя по всему добирался до места на своих двоих. Это заставило губы Достоевского растянуться в гадкой улыбке. — О, ты про прекрасный шлейф дорогого виски? — Дазай сделал шаг ближе, — ты прав, уйти сейчас было бы слишком глупо. Да и судя по твоему интересу в глазах, ты и сам вряд ли меня отпустишь, я прав? — Неужели в агентстве настолько скучно, что ты отчаялся и пришёл ко мне за так необходимым тебе адреналином? — Достоевский наклонился ближе к чужому лицу, так, что можно было почувствовать горячее дыхание. Запах алкоголя стал чувствоваться острее, а в месте с ним тонкой ноткой заметен и запах табака. Сигареты? Как интересно. — Кто как не враг может его обеспечить, а в особенности, такой враг как ты, Фёдор, — Осаму положил руки на худые тонкие плечи напротив, чувствуя, как сильно они напряжены от усталости. Пальцы игриво прошлись по шее, вызывая волну мурашек. — Какое интересное хобби… Но неужели желание оказаться в шаге от смерти перевешивает твои моральные нормы? — Шёпот на самое ухо. — Тебе ли говорить мне об этом, Фёдор? Ты ведь знал, что я приду, однако, если бы ты не желал этой встречи так же, как и я… То наверное вряд ли стал бы меня здесь дожидаться? — Шёпот на ухо разгорячал тело, и Осаму едва заметно, на секунду, прикрыл глаза. — Не сомневался, что ты заметишь. Однако ожидание длилось так долго, что я уже успел заскучать, — в темноте что-то блеснуло, и через секунду Дазай почувствовал на своём затылке неприятный холод металла. — Вижу ты хорошо подготовился, Фёдор, — об улыбку Осаму можно было порезаться, однако в ней чувствовалось полное удовлетворение происходящем, — впрочем, как и я. Рука соскользнула с чужого плеча, и с этим действием Дазай почувствовал лёгкую боль от впившегося в нежную кожу острого ножичка. Давление было едва неприятным, но принесло то самое желаемое чувство. В особенности — от знания, что Фёдор действительно может его убить — по его телу распространялся липкий и такой желаемый страх. Добраться до собственного оружия — вовсе не являлось проблемой, однако почувствовав руку Фёдора на своих штанах, он лишь усмехнулся. Без препятствий чужая рука пробралась в карман, прытко вытаскивая оттуда увесистый пистолет. И Дазай с моральным удовлетворением проследил, как оружие исчезает в закромах чужого пальто. О, неужели он хочет его использовать? — Дазай-кун, ты остался совершенно беззащитным, однако знаешь что я вижу перед собой? — Давление лезвия на шее усилилось, и Осаму почувствовал первые горячие капли крови, что выступили из пореза, тут же впитываясь в ткань бинтов. — Что же ты видишь, Фёдор? — Прекрасный пример адреналинового наркомана. Ты играешь со смертью, потому что тебе жизненно необходимо оказаться на самом краю, лишь бы почувствовать хоть что-то. Дыхание Достоевского прямо на губах Осаму разжигало что-то темное внутри него, одновременно запретное, но такое нужное. Податься вперёд и коснуться чужих сухих губ — самое больное желание — единственное, о чем он мог думать. Поцелуй — проигрыш, полная капитуляция перед взглядом собственного врага. — Не хоть что-то, Достоевский. Я хочу почувствовать все. И ни секунды на раздумья. Дазай наклонился, медленно проводя языком по губам Фёдора. Те были действительно сухие и горячие, с потрясающим вкусом крови из обкусанных, еще не запекшихся, раночек. Фёдор не шелохнулся, лишь сильнее надавил на нож с насмешливой улыбкой, заставив Осаму тихо прошипеть от уже ощутимой боли. Фёдор — тот ещё демон. И прикрыв глаза, Дазай подался вперёд, сминая чужие губы в медленном глубоком поцелуе. И если это и есть проигрыш — то из проигравших здесь — они двое. Потому как ответная реакция Фёдора не заставила себя долго ждать. Достоевский ответил на поцелуй с не меньшим энтузиазмом, тут же углубляя его и настойчиво проникая языком в чужой рот. Укус за губу прошелся током по позвоночнику, и Осаму тихо промычал что-то невнятное. Схватился рукой за чёрные волосы, с удивлением отмечая их мягкость, и притянул ближе к себе. В голове все смешалось от ощущений — контраст с опасной остротой лезвия и горячим влажным поцелуем дарил Дазаю бурю эмоций, впервые за столько времени вновь заставляя прочувствовать яркость собственных чувств. И оттого, будучи полностью погруженый в эти ощущения, он не заметил, как чужие руки ловко и резко перевернули и буквально посадили его на алтарь. Церковные свечи лишь чуть покачнулись. Фёдор отстранился. — Ночной заброшенный храм, не знал, что ты такой романтик! — Наглая улыбка украсила лицо Дазая, а сам он внимательно наблюдал за действиями Достоевского. Последний же убрал красивый резной нож от его шеи и, достав из кармана белый платок, аккуратно вытер лезвие от алой крови. — Говоришь, что не любишь боль, а сам уже успел возбудиться. Не знал, что ты настолько распутный, Дазай-кун, — настолько же наглая улыбка растянулась и на лице Достоевского. На это Осаму лишь склонил голову набок, коротко усмехнувшись. Пальцы его рук зацепились за собственную рубашку, нарочито медленно, под жадный внимательный взгляд напротив, расстегивая одну за другой маленькие пуговицы. На его ноги легли холодные руки, а Фёдор приблизился к оголенной шее, вдыхая запах крови и медицинских бинтов. Язык прошелся аккурат по голой коже до уха, вызывая у Дазая приятную дрожь. — Хочешь осквернить горячо любимые тобой религию и бога, мы ведь в храме, Фёдор, — он тяжело выдохнул, почувствовав аккуратный укус за ухом. — Избавить мир от греха, не испачкав руки в собственной греховности — все равно что отрицать суть убийства, прикрываясь работой палача… Впрочем, смерть есть освобождение, и я с удовольствием подарю его тебе, как придёт время. Достоевский резко стянул рубашку с плеч Дазая, проходясь пальцами по груди, лёгкими движениями очерчивая изгибы чужого тела и чуть царапая ногтями не покрытую под бинтами кожу. Спустившись рукой к низу живота, он склонился, оставляя секундный поцелуй на губах напротив. — Вообще-то я хотел парное самоубийство… — закончить ему не дали, худая рука сжала сквозь ткань штанов его член. Дазай откинул голову и тихо простонал, когда чужие пальцы поглаживающими движениями прошлись по всей длине. Дазай каким-то ошалелыми взглядом посмотрел на Фёдора. На лице того просияла подозрительно нормальная улыбка, и от этой улыбки по телу прошелся лёгкий секундный холодок. Тем временем, ловкие руки расправлялись с застёжкой его штанов. Осаму, не медля, помог, без стеснения тут же спуская их до колен. Практически голый, на алтаре старого храма, он выглядел, очевидно, так грязно и развратно, что имейся у него хоть капля стыда или совести, он тут же прикрылся бы. Однако, ни первого, ни второго у него по определению не существовало, а потому, с наглой улыбкой он взирал на Фёдора, и игриво прошелся руками по собственному телу. Под чужую тихую ухмылку немного раздвигая ноги. — Нравится, Достоевский? — Прекрасный вид, Осаму, — елейно осведомил Фёдор, касаясь оголенного члена поглаживающими движениями. Под тихий разочарованный вздох рука внезапно пропала, а пальцы его коснулись губ Дазая, с нажимом проводя по ним. Тот понял намёк, раскрывая рот и проходясь языком по костяшкам. Глаза внимательно следили за лицом Фёдора, а губы и язык старательно вылизывали каждый сантиметр кожи, с каким-то больным упоением посасывали и покусывали чужие пальцы рук. Старался Осаму не зря, а потому, с удовольствием отметил в глубине глаз напротив темное липкое возбуждение. Кажется, пытаться сорвать с Фёдора маску отстранённости являлось для Дазая безумно интересным развлечением. Тихий вдох от Достоевского был как капля воды в пустыне. Пальцы покинули влажный рот, а губы словили едва слышное мычание Дазая, когда тот почувствовал, как влажные пальцы коснулись его входа. — Собираешься сделать это прямо на алтаре? Да ты чертов извращенец, Фёдор! — И тихий смех разнесся на все помещение. — Лучше повернись спиной, Дазай-кун, — Фёдор лишь поднял уголки губ в улыбке, с интересом наблюдая, как Осаму все с тем же тихим смехом становится к нему спиной и на манер девушки погибает спину, поворачивая голову с хитрым взглядом. Однако улыбка на лице Дазая на секунду застыла, стоило ему почувствовать, как что-то увесистое и холодное прижимается к его спине. Тот самый пистолет?.. — Оу, неужели ты испугался, Осаму? — палец скользнул внутрь, растягивая тугие нежные стенки. Послышалось тихое шипение Дазая, под аккомпанемент лукавого смешка Фёдора. Пистолет прошелся по лопаткам, холодом металла вызывая едва заметную дрожь. Улыбка и взгляд Осаму граничили с безумием, и поворот головы внёс ясности — у Фёдора они точно такие же. Сумасшествие — одно на двоих — приносило этой паре тот яркий азарт, которого оба так сильно желали. Второй палец вошёл уже чуть более туго и сорвал первый громкий стон с губ Осаму. Вероятно, он задел какую-то приятную точку, и Фёдор поспешил повторить движение. Стоны Дазая были изящны и приятны на слух, в особенности Достоевский наслаждался их какой-то странно несвойственной для партнера нежности. Затягивать с растяжкой Фёдор не стал, когда третий палец уже свободно двигался внутри Осаму, а сам Осаму начал несдержанно подмахивать бедрами, он вытащил их, усмехаясь разачарованному вздоху. Собственное возбуждение уже изрядно болело и требовало к себе внимания, а выдержка держалась лишь на изрядной доле упертости. Член входил туго, а Дазай, тихо шипя невероятно приятно сжимался от непривычных ощущений. Пистолет уперся дулом прямо в затылок, раздражая и так порезанную кожу и привнося всей ситуации мрачное очарование. Резкий толчок на всю длину разнес по тишине помещения болезненный стон Дазая, что хриплым голосом тут же проговорил что-то невнятное. — Ну же, Дазай-кун, ты же так хотел острых ощущений. Или тебе все еще не хватает перчинки? Однако Фёдор все же притормозил, давая партнёру привыкнуть. В Осаму было горячо и узко до тёмных пятен перед глазами. Достоевский наклонился ниже, вжимая тело сильнее в старый алтарь, и тихо постанывая, медленно двигался, не забывая изредка кусать и целовать чужую испещренную шрамами спину. Болезненные стоны плавно перетекли в возбужденные, и с каким-то отчаянным рвением Дазай начал насаживаться сам, его стоны становились все более громкими и несдержанными, а из уст вырывались изредко какие-то обрывки фраз. Однако ни ему, ни Фёдору не было до них совершенно никакого дела. Темп все больше ускорялся, а Достоевский буквально вбивался в податливое тело. Неожиданно для Дазая, в его рот уткнулось дуло пистолета, размазав по влажным приоткрытым губам его собственную кровь. С улыбкой Осаму приоткрыл рот, тут же пуская внутрь неприятный на вкус металл, привкус крови на нем ощущался ещё более мерзко, однако сама ситуация возбуждала его до одури. Щелчок предохранителя — как гром среди ясного неба — раздался по помещению. Дазай непонятливо дернулся, скрывая собственную дрожь в теле. Дуло уперлось прямо в горло, заставляя собравшуюся слюну стекать по подбородку и капать на старину досок. Близость с Достоевским была настолько же опасна, насколько и прекрасна в своём эмоциональном окрасе — и Дазай ощущал это на собственной шкуре, в особенности, когда палец едва стал давить на курок. Страх и наслаждение смешались в один большой фантасмагорический комок из чувств и эмоций. Глубокие быстрые толчки приносили невероятное наслаждение, и Осаму чувствовал, как вот-вот готов кончить… А чужой палец все больше сжимающий курок пистолета — полностью сносил голову. В один момент перед глазами потемнело, оргазм накрыл тело Дазая, и вместе с ним послышался громкий щелчок нажатия на курок. Фёдор кончил следом, с тихим стоном выходя из обмякшего тела. И убрал оружие. — Ты… — О, как жаль, пистолет оказался не заряжен, Дазай-кун. Достоевский нагло ухмыльнулся и прошелся по позвонкам Осаму пальцами. Тот лишь измученно улыбнулся, чувствуя все ещё приятную послеоргазменную негу. Ноги подкашивались, а сердце, кажется, всерьез вознамерилось вырваться из груди. В горле за секунду пересохло, и Дазай чувствовал, как приятная усталость волнами распространяется по его телу. А мысли — яркие и обжигающие — полностью заполняют сознание удивительным спектром полного удовлетворения и возмутительностью произошедшего. — Ты действительно хотел меня убить или знал, что он не заряжен?.. Фёдор лишь пожал плечами, откидывая пистолет куда-то в сторону и заправив одежду, уверенным движением направился к выходу, лишь на секунду обернувшись с какой-то странной улыбкой. Дазай коротко рассмеялся, чувствуя поступающие безумие и перевернулся, лениво облокотившись на алтарь. Чужая сперма неприятно стекала по ногам, но единственное, что его сейчас интересовало — это ответ Фёдора. — Ты не мог знать наверняка… Шаги постепенно удалялись, скрипнула тяжёлая массивная дверь, неприятным звуком разрушив тишину идиллии. Тёмная фигура на секунду задержала взгляд на собеседнике и лишь приглядевшись, можно было увидеть, как неопределённо дернулись чужие плечи. — До встречи, Дазай Осаму. И тихий смех вновь заполнил помещение старой церкви.