Единожды нарушенное правило

      Я так давно бежала, что уже смутно помнила от чего. Ни то от демонов, ни то от самой себя. Сильный страх засел внутри, не давая дышать. Просыпалась и засыпала с ним из года в год. Казалось, что вместе с бессмертием Джон даровал мне это мерзкое чувство, которое ходило по пятам. Менялись города, страны, континенты и только одно было константой — вязкое ощущение в груди.       За столько времени я уже успела и забыть, каково это — жить без страха. До дрожи в пальцах я боялась с кем-то сближаться. Была слишком слаба, чтобы каждое десятилетие бросать близких. К тому же, как минимум глупо отдавать частичку сердца кому-то, зная, что через десять лет придётся вновь инсценировать смерть или пропасть без вести. Так ведь не останется ни грамма от того, что когда-то называла душой.       Когда погиб Лоуренс, пусть мы и прожили вместе долгих двадцать шесть лет, хотела уйти в затворники. Лишь бы никогда не испытывать это снова. Боялась подпускать к себе кого-то. Ведь каждый раз, заканчивая жизнь очередной своей личности, мне приходилось оставлять любимых. Сколько бы лет не проходило, всегда мало. Что четверть века с Лоуренсом, что пара месяцев с Антонио — ничтожно мало.       Редко позволяла себе нарушать правило о несближении. Но иногда чувства были сильнее меня. Настолько, что даже скала по имени Теодора Эйвери, а ещё Елена Флорес, Одри Фламинг и множество других давала трещину.       У меня было два правила: не сближаться, а если и сблизилась с кем-то, то приходило время пропадать и не искать тех, кто успел стать дорог. Появилось бы слишком много вопросов. Почему за десятилетия на моём лице не появилось ни морщинки? Почему тогда пропала? Почему причинила такую боль?       Но первое правило я нарушала так же, как и второе. Хотя второе всего единожды. Узнав о смерти Антонио единственным правильным казалось навестить его могилу. Прошёл тридцать один год, а я всё ещё помню те незабываемые два месяца, что он мне подарил на маленьком итальянском острове.       Опираясь спиной на его надгробие, едва сдерживала слёзы. Когда Томас телепортировал меня в Лондон, я много раз порывалась вернуться к Антонио. Он заслуживал чего-то большего, чем просто письмо. В конце концов, я заслуживала чего-то большего, чем сумбурное прощание. Может, прощаться вовсе было необязательно?       Страх, тот самый, что сидел во мне с 1914 года, не давал спокойно дышать даже в Великобритании, за сотни километров от места встречи с Экаль’Иваром. Давно пора признать, что я — обычная трусиха, которая годами бегала от этой мысли. Я сгорала каждый раз, как думала про Антонио. Но вернуться в Форрамо было выше меня.       Чем дольше я не могла решиться тем больше времени проходило. Тем труднее было бы вернуться. Одно дело заявиться спустя два месяца, совершенно другое — спустя пятнадцать лет.       Когда я начала думать хоть немного трезво — было поздно. Прошло слишком много лет. Я не могла вновь появиться в городе спустя столько времени и выглядеть так же, как в 1963. Уж тем более никто из жителей не знал, что моё лицо не менялось с 1914 — вот уже более шестидесяти лет.       Я не была готова рассказать об этом даже Антонио. Дело не в недоверии, вовсе нет. Я боялась. Всё снова и снова сводилось к проклятому страху, что ненавидела всей душой, но продолжала испытывать. Кто-то столь понимающий как он принял бы меня даже с этой ношей. Но безопасно ли обычному человеку знать про демонов? Что, если охотясь за мной, кто-то из демонов убьёт его?       Знала, что не смогу простить себе, если с Антонио что-то случится.       Но что с того? Вот она я, целая и невредимая, не видевшая демонов тридцать один год, сидела на его могиле. Он умер в восемьдесят четыре во сне. Тихо и спокойно, в полном одиночестве. Антонио не женился и не завёл детей. Только… открыл бар, назвав его в мою честь. Хотя, можно ли было так считать? Ведь он назвал в честь Елены Флорес, не Теодоры Эйвери.       Была ли моя вина в том, что он так и не смог стать счастлив с кем-то другим? Наверняка. Я должна была стать матерью его ребёнка и мне на палец он должен был надеть обручальное кольцо. Но Антонио не повезло полюбить необычную женщину. Ту, что не задерживалась ни в одной стране дольше, чем на десять лет, оставляя после себя лишь страдания.       Да гори оно всё! Будь проклят тот день, когда я побежала в горящую деревню. Будь проклят тот миг, когда Джон, спасая меня, передал частичку себя. Будь проклят тот день, когда я стала бессмертной.       По щекам потекли слёзы. Будь Антонио тут, он бы непременно вытер их, а после поцеловал в лоб, нашёптывая, что всё будет хорошо. Но его не было. И от этого осознания хотелось выть во всю глотку. С удовольствием предпочла бы лежать на его месте двумя метрами ниже. Но не могла. Как бы ни хотела не могла.