Непроработанные детские травмы

Тёплый свет настольной лампы, покоившейся на прикроватной тумбочке, приятно расслабляет глаза. Луч света падает лишь на кровать с новыми мятыми простынями, и шуршащим белым одеялом без пододеяльника. Тёплые мужские руки приятно водят по телу, отчего в местах прикосновения кожа горит огнём. Огнём похоти и страсти. Тихие полустоны полувсхлипы, тоненьким, тихим голоском плывут по комнате, кое-где можно различить глухие вздохи, издаваемые с приятным мужским тембром. Они эхом раскатываются по комнате, отпрыгивая от стен. Кажется, что картина, разворачивающаяся прямо у вас на глазах, не самая приятная для некоторых: двое полуголых мужчин, а точнее взрослый врач с ариктократическими манерами, и совсем юнный мальчишка с острыми локтями и коленками на одной кровати занимаются явными непотребствами, и стоит сказать, что они приходятся друг другу братьями. – Поля...– тихий, сухой голос с хрипотцой приятно бьёт по ушам, кажется, будто от этого голоса тебя уносит куда-то в поднебесье. В ответ слышится лишь тихий всхлип, и мальчишка утыкается своим мокрым и тёплым, как у щенка, носиком в изгиб крепкой мужской шеи. Юное сердце внутри грудной клетки отплясывает чечётку. С ним это происходит впервые. Новые ощущения и эмоции штормом нахлынули на юношеское тело. – Серёжа... – голос предательски дрожит, Муравьёв-Апостол младший облизывает и без того мокрые губы, после чего до крови прикусывает внутреннюю сторону щеки. Во рту гуляет медный привкус, а на губе маленьким алым пятнышком остаётся кровь. Ногти на аристократично тонких пальцах юноши впиваются в бледную, полупрозрачную кожу Серёжи. Останутся глубокие царапины. А изо рта вырывается непрошенный стон. Щёки мальчонки тут-же заливаются пурпурным румянцем. Он отворачивает личико от пристального взгляда мужских глаз, взволновано изучающих его: Не сделал ли он что-то неприятное своему брату? Если Ипполиту больно – Муравьёв никогда себе этого не простит. Сейчас не тот момент, где можно показывать свою грубость. Хотя, Серёжа никогда не был суров по отношению к своему младшему брату, он только холил и лелеял его, боясь сделать что-то не так. Ах, беззаботное юношество. Муравьёв-Апостол успокаивает себя тем, что это всего лишь глупые детские забавы, ничего более. Как тогда, когда они были ещё мальчишками. Поля понятие ничего не имеет об отцовской заботе. Он рос со строгим и консервативным отцом, поэтому неудивительно, что теперь он без ума от довольно взрослого мужчины, который просто проявляет заботу по отношению к нему, и между прочим так же является его страшим братом. Это не любовь, а всего лишь непроработанные детские травмы. А вот самому Серёже стоило бы задуматься о том, что он сейчас делает, ведь он сейчас творит непотребство, и неважно, что этому мальчишке пару месяцев назад стукнуло двадцать, во-первых: он юноша, во-вторых: он его брат а в-третьих: он буквально всё ещё ребёнок, хоть и старается всеми силами показать, что он весь взрослый и независимый. «Разве так тебя воспитывали родители, Серёж?». Этим вопросом мужчина обращается сам к себе, хоть и знает, что вопрос риторический, а найти ответ на вопрос о том, зачем и что он сейчас делает, не получится даже на подкорке сознания. На пухлые мальчишечьи губы цвета фуксии от прилива крови и с привкусом сигарет, ложится осторожный поцелуй, оставленный сухими мужскими губами, в некоторых местах с небольшими трещинками.