Хочешь не жди меня, но и не держи,
Глубокие шрамы весёлой души, Мои искры не потушить,
Ведь мои искры — это ты
«Искры» Тима Белорусских
Это не поцелуи, а голодные игры. Пьянея от нехватки кислорода, он поглощает розовые со вкусом клубничной помады губы, заводит пальцы в её светлые локоны и прижимает к себе сильно, крепко, жадно. Другой рукой он нащупывает и приоткрывает верхнюю пуговицу её шёлковой блузки, затем следующую и ещё, пока кончики пальцев не скользят по горячим голым ключицам. Напившись сладкими клубничными губами, он, не обделяя вниманием загорелую шею, поцелуями спускается на неизведанный участок, в то время как она с закинутой назад головой, обрывисто дыша, ласкает его мягкие каштановые волосы. «Нам нужно расстаться.» Честно и прямо в глаза. Так сказала ему однажды Эля. Эленька. Элька. Сегодняшняя то ли Юля, то ли Маша не получит даже этого. Сообщение в ВК – в лучшем случае. Но до лучшего случая ещё как-то не доходило. Нельзя расстаться, не начав встречаться, так что «не забывай вещи» и до свиданьица. «Я не хочу и не могу тебя больше обманывать.» Ваня не обманывал Элю. По крайней мере никогда не обманывал в главном. Он спросил, есть ли у него хоть какие-то шансы, и она ответила «да». Он принял на веру, а она соврала. Он по-настоящему радовался её милой улыбке, обращённой к нему, и возможности держать её за руку и согревать её вечно мёрзнущие маленькие пальцы в своей широкой тёплой ладони. Радовался, как влюблённый дурачок, пока она играла, кривлялась для фальшивых парных селфи, обманывала его, как влюблённого дурачка. Теперь он сам обманывает почти каждый день, каждую. – У тебя глаза самые красивые. Неправда. Неправда. Неправда. Потому что самые красивые – большие и карие с искорками, которые никогда не зажигал Ванин взгляд. Никогда по-настоящему. – У тебя духи самые обалденные. Ложь. Ложь. Ложь. Потому что прошло уже полгода, а он до сих пор не вдыхал аромата более дурманящего, возбуждающего, обалденного, чем окружающий Элю аромат смородины, горького шоколада и осеннего дождя. Его белая футболка давно на полу, как и её шёлковая блузка, и, обнимая её за плечи, за талию, повсюду, Ваня направляет сегодняшнюю Лизу или Лену к кровати, и, рухнув на спину, она утопает в мягком матрасе, недвусмысленно улыбаясь и облизывая губы. Он снова целует её в эти манящие губы, горячо и долго, пытаясь притупить голод, утолить жажду, хотя бы на этот вечер. Потому что на дольше не получится, он знает. Это не она. Не она. Не она. «Мне нравится Данил.» Конечно, Данил. Всегда Данил. Умный, правильный, тихий, послушный Данил. Данил – вундеркинд, гордость семьи, любимец каждой библиотекарши. Готовый полвека робко пожимать ей руку и довольствоваться невинными соприкосновениями губ Данил. Конечно, не Ваня. Никогда не Ваня. Ей не нравится Ваня, с ветром в голове и жвачкой вкуса «Пина Колада» во рту. Ваня – широкая улыбка. Ваня – широкая душа. Готовый лазить к ней в окно, как тот сдуревший от любви помещик из легенд, валяться с ней в сугробах, и согревать её нетерпеливыми поцелуями. Волна удовольствия прокатывается по всему телу, и он без сил валится набок рядом с сегодняшней… красоткой, как бы её ни звали. Лениво приобняв её, он кончиками пальцев проводит по нежной загорелой коже живота и носом зарывается в растрёпанных белокурых прядях. И в этот момент Ване хорошо, спокойно, жизнь в кайф. Она не выставит его за дверь, как Эля из своего номера когда-то, потому что сейчас они в его комнате. Она не вышвырнет его, наигравшись, из дома, как Диана, – собирай ранец, Ванюш, домой поедешь, – потому что сейчас они у него дома. Она не бросит его, не сможет, потому что сейчас работают его правила: он бросит её, этим же вечером. Одевшись и собрав вещи, она в последний раз поцелует его, сладко, долго, будто скрепляя печатью их вечную любовь, потом с просьбами позвонить ей и обещаниями ждать, скроется за дверью, и Ваня будет засыпать с улыбкой. Потому что он знает, что на утро красотка не получит от него ни звонков, ни сообщений, ни вечной любви. «Прости.» Последнее, что Эля сказала тогда, на заснеженном школьном крыльце, своему парню понарошку, парню в шутку, своему реквизиту для пьесы. Спектакль окончен, занавес. Не прощу. Не прощу. Не прощу. Простить? Нет, Ваня должен благодарить её: она оставила подарок, сувенир, который невозможно потерять – шрамы. Первый – глубоко внутри, на месте, где оборвалось вдруг что-то, что Ваня до тех пор и не знал, может рваться. Он сидел один у себя, с этой дыркой в себе, смотрел в стену перед собой, набирал её номер в пятнадцатый раз, слушал гудки полминуты, пока шёл вызов, потом повторял, и порванное место неровно зарастало, рубцевалось, и так, пусть их отношения и оказались сшитой в подвале поддельной сумкой «Chanel», фальшивкой, Эля подарила Ване его первый настоящий шрам. Второй и третий она подарила на лице, от уголков рта и до самых ушей, потому что с ними запросто можно скрыть первый. Ни один из четырёх родителей не расспрашивал Ваню о расставании с Элей, не предлагал слов утешения, будто зная, что нужно экономить, чтобы было чем впоследствии вытягивать из болота послесвадебной тоски несостоявшегося мужа Данилу. А может, подсознательно полагая, что у Ваньки-дурачка всё равно не сердце внутри, а так – музыкальная шкатулка, в которой рычажок заело, так что она теперь играет да играет и будет играть непрерывно, без заводки, без смазки. Никому в семействе не нужен Ваня с разбитым сердцем. С разбитым сердцем Ваня не нужен даже самому себе. Потому что это странно. И глупо. И образ кислого неудачника с разбитым сердцем подходит таким, как Данилка, а Ваня не такой. Ваня за улыбкой ещё ослепительнее, ещё шире прежней прячет малейшие намёки на грусть от самого себя. Ваня той же ночью идёт в бар, заказывает ром с колой и засыпает в жарких объятьях новой знакомой. В его жизни нет больше места для Эли, Эльки, не-смей-называть-меня-Ариэль. Танечками, Оленьками, Ирами он заполняет свою широкую душу до предела. Вот-вот лопнет, ещё чуть-чуть и польётся через край – настолько полная Ванина душа. В её жизни места для него не было никогда. Нашёлся один сырой, грязный угол в предбаннике, и она пустила его туда, как дворового пса. Почесала за ушком, кинула косточку и указала на выход, стоило её потеряшке-тойтерьеру приплестись к порогу. Указала на выход, и он вышел оттуда, куда по-настоящему никогда не входил. Они по-прежнему видятся почти каждый день. Он всё так же сыплет шутками, а она по-прежнему закатывает глаза, качает головой и, усмехнувшись, твердит, что чувство юмора – это не его. Потом он рассказывает о вчерашнем свидании с новой красоткой, а она целует Данилку, кладёт голову Данилке на плечо. Всё по-обычному, всё так, словно Ваня никогда не согревал её вечно мёрзнущие маленькие пальцы в своей широкой тёплой ладони, будто его смеющиеся губы никогда не таяли на её. Всё по-обычному. Из нового: три шрама в весёлой душе.