Катакомбы

— А ты уверен, что нам сюда можно? — с сомнением поинтересовался Аттик, косясь на древнюю арку. Луч фонаря выхватил из влажного мрака катакомб резную надпись, высеченную прямо в пористом камне арки. Надпись призывала оставить не то одежду, не то надежду. Ясно было только, что какие-то вещи внутрь арки проносить не следует. — Уверен ли я? — брат-сержант Каннеллони выразительно постучал пальцем по своему шлему. — О, да. Я на двести процентов уверен, что нам туда нельзя. Аттик с облегчением вздохнул. — Рад, что мы туда не пойдём, — произнёс он, уже поворачиваясь спиной к загадочной арке. — А вот этого я не говорил. Аттик развернулся по той же траектории. — В смысле? — У нас был приказ очистить катакомбы от тиранидских организмов, а не пройти с экскурсией по разрешённым местам, — заметил брат Фарфаль. — Не думаю, что тираниды читают надписи. — И потом, там, куда действительно нельзя входить, обычно есть какие-то механические средства, этому препятствующие, — добавил сержант. — Ворота, например, или решётки. — Или хотя бы бархатный канат, — ехидно добавил Вермичелло, поглаживая хеллбластер. Аттик тяжело вздохнул. Сырые катакомбы под крепостью-монастырём ожидаемо не вызывали у него приятных эмоций. Сам факт наличия сырых катакомб в мире, где девяносто процентов суши занимает пустыня, мог кого угодно выбить из колеи. А старший библиарий в довершение всего ещё и обмолвился, что ещё никому не удалось докопаться до этих катакомб с поверхности планеты. Словом, перспектива вырисовывалась так себе. Будь примарисы способны испытывать страх, Аттик бы честно испугался. Теперь же вместо этого он ощущал какую-то смутную неправильность. — Давай вперёд, — скомандовал Каннеллони. — Как там твои навыки библиария? Чувствуешь что-нибудь? Аттик с мрачным видом, который из-за шлема всё равно никто не смог бы оценить, шагнул внутрь, держа болтер наизготовку. Изнутри веяло холодом. — Чувствую желание пойти куда-нибудь ещё, — отозвался он. — А тиранидов? Лексиканий честно прислушался к своему сверхъестественному чутью и не ощутил примерно ничего. — Я что, похож на ауспик? — Не очень. Ауспик издаёт меньше звуков, и те по делу. — И он сдох, — добавил Вермичелло сзади. — Хотя бы ты не сдыхай. Аттик подумал, что плазма за спиной как-то не способствует оптимистичному настрою в этом вопросе, но счёл за лучшее промолчать. За три часа блуждания в катакомбах — условные три часа, поскольку время здесь, кажется, жило по своим законам, — они нашли меньше десятка тиранидских организмов. Последний гаунт и вовсе выглядел так, словно собирался вскоре сдохнуть без посторонней помощи. Фарфаль убил его одним могучим ударом об стену. С тех пор никаких столкновений не было, и братья начали ощутимо скучать. — Я не чувствую впереди никакой чужацкой вони, — заявил Аттик во всеуслышание. — Что совершенно не означает, что её там нет. Если до этого у молодых Кровавых Ангелов оставалась какая-то надежда, то они, как и полагается, оставили её при входе, пересекая линию арки. За аркой катакомбы не слишком отличались от того, что было перед ней, разве что влаги прибавилось — теперь с потолка местами капало. Аттик попытался вспомнить, не предполагает ли геологическое строение Ваала какое-нибудь подземное море, но так и не припомнил ничего похожего. — Откуда здесь такая сырость, это же пустыня? — хмуро пробасил Фарфаль где-то позади. — Тираниды обоссали, — отозвался Вермичелло, и в канале раздался взрыв хохота. Аттик вздохнул. Он до сих пор не мог почувствовать себя своим в рядах отделения, к которому оказался приписан по воле случая. В роли случая выступал брат-капитан Афаэль, но это были уже детали. Братья относились к лексиканию неплохо, но не более того. Возможно, дело было в том, что Аттик так и не сменил имя. С именами вышло интересно. Отделение сержанта Каннеллони — тогда у него было скучное и не такое красивое имя, не то Марк, не то Брут — высоко оценило оказанную ему честь присоединиться к самим Кровавым Ангелам. Чтобы показать свою гордость по этому поводу, а заодно чтобы достойно выглядеть в рядах ордена-основателя, они решили каким-то образом почтить это событие. Например, поменять имена на ваалитские, более приличествующие Ангелам. Увы, рождённые кто на ультрамарских задворках, а кто и вовсе в пустоте, братья-примарисы не слишком разбирались в ваальской культуре. Обработка на гипномате дала им крайне общие представления об истории и языке родной луны Сангвиния. Что ни говори, это был очень красивый язык — но не очень понятный. А новоиспечённым Кровавым Ангелам хотелось красивые имена. Идти с вопросами к старшим братьям казалось им неловким. Для самостоятельных исследований не хватало знаний. Решение пришло внезапно и показалось всем очень изящным. Кому-то на глаза попалась фреска, украшавшая теперь разорённую тиранидами кухню. Это совершенно точно был островок подлинной ваальской культуры, которую надлежало почитать и сохранять. Космодесантники без колебаний приняли красивые имена, почерпнутые с неё, и каждый выбрал себе по вкусу. Отделение обрело гармонию и единство стиля, весьма ценимое сынами Великого Ангела. Правда, ветераны смотрели на братьев как-то странно. Но Каннеллони не унывал, уверенный, что в скором времени старшее поколение по достоинству оценит глубину их проникновения культурой новой родины. Словом, не было ничего удивительного в том, что Аттик плохо вписывался в коллектив. К сожалению, в общество библиариев он вписывался ещё хуже. Большую часть последних от его присутствия до сих пор тошнило. — Какая-то активность на два часа от тебя, — передал по воксу Вермичелло. — Если это не артефакт. — Ауспик воскрес? — Он не Святая Селестина, чтоб воскреснуть, он скорее бьётся в конвульсиях. Аттик пошарил перед собой лучом подствольного фонаря, но луч упёрся в стену. Скользнув левее, он выхватил створку огромных ворот, в которые без проблем проехал бы Репульсор. Библиарий на всякий случай приблизился и толкнул ворота. Те ожидаемо не поддались. На помощь ему пришёл Фарфаль, и вместе братья навалились плечами на створки — ожидаемо тщетно. — Заперто, — констатировал Фарфаль и без того очевидный факт. — Сержант? Идём дальше? Каннеллони некоторое время молчал, задумчиво задрав голову кверху. — Нам нужно открыть их, — внезапно заявил он. — Зачем? — удивился Аттик. — Тираниды туда явно не добрались. — Может, там генокрады забаррикадировались, — возразил Вермичелло. Аттик выразительно направил луч фонаря на стык створок, окованных чем-то подозрительно напоминающим адамантий. — Я не вижу следов когтей и не чувствую ничего подозрительного по ту сторону, — отрезал он. — Там что-то есть, — настаивал Вермичелло. — Тень на ауспике? Я не вижу никаких следов прису… — Ты выше посмотри, — послышался голос Каннеллони в канале. — Увидишь кое-что интересное. Аттик посмотрел, для чего ему пришлось отойти на несколько шагов от ворот. Над высокими створками вилась надпись, выбитая явно тем же шрифтом, что и ранее увиденная ими над аркой. Примарисы уставились на неё. Первым молчание нарушил Фарфаль, смущённо откашлявшись. — Ну? — спросил он. — Кто?.. — Буквы вроде знакомые… — хмуро протянул Вермичелло. Брат-сержант усмехнулся. — Не вы ли двое хвастались, что учите староваальский? — поинтересовался он. — Давайте. Читайте. — Я только начал, — запротестовал Фарфаль. — Было много боестолкновений! Я не успел. — Ты на курсах по живописи своей торчал, — фыркнул Вермичелло. — Конечно, не успел. — Аттик, ты же библиарий, — произнёс Каннеллони тоном, который не предвещал ничего хорошего. — Можешь прочитать? “Тыжебиблиарий” сглотнул. Почему-то этим всегда заканчивалось. Когда у братьев не оставалось других способов что-то сделать, они шли к библиарию. А тот, как волшебник в голубом тандерхоуке, должен был совершить чудо или хотя бы подарить эскимо. — Если в общих чертах, то здесь написано, что заключённое за этой дверью не должно быть явлено миру, эээ, снова, — озвучил Аттик. — Так что предлагаю просто пойти дальше. Но было уже поздно. Каннеллони загорелся идеей, как бак с прометием от случайно брошенного окурка. — Мы должны найти способ открыть эти ворота! — заявил он. — Здесь явно скрыта какая-то тайна. — Я тебе как библиарий скажу: большей части тайн лучше оставаться скрытыми, — хмуро заметил Аттик. — Скрыта и скрыта. У нас есть задание. — Это важно, и внутри что-то есть. Нужно это проверить, — отрезал сержант. — Это приказ, братья. Открываем. Вчетвером они навалились на ворота — с тем же успехом, что и в первый раз. — Пора признать, что они заперты, — повторил Аттик. — Но здесь ни сканера, ни ген-замка, ни даже просто замочной скважины, — резонно возразил Каннеллони. — Как же, по-твоему, они должны отпираться? Аттик пожал плечами. — Может, пароль? — предположил Вермичелло. — Ну, надо сказать что-то и войти. Я когда-то читал книгу… — в его голосе зазвучали ностальгические нотки. — Очень давно. Ещё до того, как агенты Коула меня забрали. Там надо было сказать “друг”, чтобы войти. — У Коула? — с недоверием уточнил Фарфаль. — Ты идиот? В книге, конечно. — Как будет “друг” на староваальском? — поинтересовался Каннеллони. Аттик ответил. Ворота от этого не открылись. — Странно было ожидать, что сработает, — заметил он. — Фуфло твоя книжка, — попенял Фарфаль. — И вообще, причём тут друг? Если бы я ставил пароль, выбрал бы что-то более подходящее. И сложное. — У тебя на дата-паде пароль стоит “раз-два-три-четыре”, — напомнил Вермичелло. — Это другое! Аттик задумчиво разглядывал ворота. На высоте, подходящей для роста астартес, располагалась пара ручек без всяких признаков любого запирающего механизма снаружи. Это могло означать две вещи. Ворота могли запираться изнутри. Чуть выше виднелся небольшой прямоугольник пластéка с плохо различимыми символами. Аттик протянул руку и стёр перчаткой вековую пыль с таблички. — Кажется, я знаю, как их открыть, — сказал он и потянул за ручки. С яростным скрипом древних механизмов створки ворот медленно поддались. — Что ты сделал? — спросил Каннеллони. Аттик усмехнулся. — Я же библиарий. — А что там написано? — Древнее заклинание открытия, — отозвался он. — “На себя”. Темнота за воротами пахла пылью, ладаном и священными маслами. Лучи фонарей выхватили из мрака фрагмент алой брони, слишком крупный для простого силового доспеха. Или даже терминаторского. Аттик повёл фонарём выше и осознал, что смотрит на шасси дредноута. Дредноута “Фуриозо” в цветах Кровавых Ангелов, уточнил он, приглядевшись. Дредноут стоял у дальней стены подземелья, его визор оставался тёмным. Машина не двигалась и не подавала никаких признаков жизни вроде звука работы двигателей. По всей видимости, дредноут спал — если, конечно, внутри вообще был живой пилот. — И вот это не должно быть явлено миру? — протянул Каннеллони. В голосе сержанта звучало разочарование. Он, должно быть, уже успел вообразить себе, как раскрывает великие древние тайны или хотя бы сражается с ужасными монстрами, заточенными в катакомбах. Но, насколько было известно Аттику, все монстры остались в другой части лабиринта. — Он прикован, — заметил Вермичелло. Присмотревшись, Аттик понял, что он прав. Манипуляторы дредноута и в самом деле обвивали толстые адамантиевые цепи. — Зачем приковывать дредноут? — спросил он вслух. — Его же можно просто обездвижить. — И зачем прятать дредноут здесь? — добавил сержант. — Во всём этом точно есть какая-то мрачная тайна. — Ну, давайте его спросим, — ляпнул Фарфаль. Космодесантники разом повернулись к нему. — Что? — он пожал плечами под их тяжёлыми взглядами. — Это же самый простой способ всё узнать, разве нет? — А ты у нас технодесантик в глубине души и сможешь пробудить дредноут? — ехидно поинтересовался Вермичелло. — Строго говоря, мы все созданы на Марсе, так что тоже в каком-то смысле дети Омниссии, а не только Сангвиния, — осторожно заметил Аттик, но поспешил умолкнуть раньше, чем в него полетит что-нибудь тяжёлое. Пожалуй, не стоило об этом напоминать. — Я знаю того, кто может, — заявил Фарфаль. — Ну? Мы собираемся разгадать эту загадку или нет?

***

Магистр искусств прошёлся перед аудиторией из стороны в стороны, заложив руки за спину, и продолжил хорошо поставленным голосом. — На этих уроках вы не научитесь убивать карнифекса с одного удара и класть на лопатки хеллбрут с помощью ножа и топора. Я не расскажу вам, как задушить Аватара и есть ли у эльдарок грудь. И я не научу вас, как раз и навсегда подавить в себе жажду, несмотря на все ваши надежды или опасения. Он смерил слушателей строгим взглядом. Большая часть заворожённо внимала каждому слову. Один бритый налысо космодесантник в углу, кажется, записывал. — Но я дам вам нечто большее. В ваших руках окажется инструмент власти над своей духовной силой. Я покажу вам, как обратить зверя в своей душе не к разрушению, но к созиданию, — он сделал театральную паузу. — Я покажу вам путь. Идти ли по нему, и как далеко зайти, ступив на него однажды, вы должны будете определить сами. Понятно ли это? Стройный хор голосов уведомил его, что лекция принята к сведению. Магистр искусств удовлетворённо кивнул. — Приступим же! — провозгласил он, театральным жестом сдёргивая алый шёлк со стола. Ткань отлетела в сторону, открывая взорам изумлённой публики цилиндр, шар и куб. — Рисуйте, — приказал Церетеллио. — Через час я вернусь и проверю. Он уже покидал аудиторию, когда краем глаза заметил подозрительное движение. Боевой брат, яростно записывавший каждое слово, что-то держал на коленях. Церетеллио изменил траекторию движения с грацией хищника, завидевшего более интересную добычу. Заметив это, примарис попытался спрятать подозрительный предмет, но поторопился. Расторопность в таких вещах никогда не помогала. Книга рухнула на пол. — Ты уронил источник вдохновения, брат Облессиус, — заметил Церетеллио, остановившись рядом. Щёки примариса залила краска — слишком густо для того, кто просто уронил книгу. Он потянулся, чтобы поднять том, но Церетеллио успел раньше. — Никогда не видел, чтобы цитаты из Себастьяна Тора читали с таким упоением, особенно на занятиях искусством, — произнёс он, выразительно приподняв бровь. Краска, заливавшая щёки примариса, переползла на уши. Церетеллио открыл книгу и пролистал пожелтевшие от времени пергаментные страницы. — О. Брантомус, — прочитал он. — “Блистательные Ангелы”. Весьма подходящая пища для юного и пытливого ума. — Спасибо, — пробормотал Облессиус. — К сожалению, командор Данте распорядился сжечь все известные экземпляры книги, — безжалостно продолжал Церетеллио. — Посчитав, что некоторые подробности в ней могут скомпрометировать известных лиц. Вероятно, поэтому обложка книги не очень хорошо отражает содержание. Юный примарис поднял на него обречённый взгляд. — Понимаешь ли ты, то это значит, брат мой? Облессиус кивнул. — Это значит, что я должен обо всём рассказать капеллану? — спросил он. Церетеллио тяжело вздохнул, напоминая себе, что примарисы ещё слишком молоды и слишком недавно покинули крестовый поход, возглавляемый Робаутом Жиллиманом. Это не могло не сказаться на их мировоззрении. — Это значит, что ты должен получше скрывать свои источники вдохновения и не ронять их посреди публичных занятий, — почти с жалостью пояснил он. — Серьёзно, братья, неужели я должен объяснять настолько простые вещи? Вы не же вчера вылезли из саркофага! На заднем ряду взметнулись в воздух несколько рук. — Мы вчера, — смущённо произнёс один из примарисов. — Или позавчера? На этой планете дни такие длинные. Церетеллио мысленно застонал. — Я очень рад, что хоть кто-то из наших новых братьев сможет впитать в себя благотворное влияние искусства так скоро, — заявил он. — Теперь рисуем кубы. — А кто такой Брантомус? Магистр искусств позволил себе лёгкую улыбку. — О, если бы всё было так просто. Никто не знает, кто же скрывается за псевдонимом О. Брантомуса. Согласно легенде, эта тайна так никогда и не была разгадана. Что, конечно, делает его произведение только интереснее. — А что в нём написано? Брат Облессиус, только что начавший возвращаться к более естественному цвету кожи, вновь залился краской. Церетеллио нахмурился. — Боюсь, ты ещё слишком юн, дорогой брат, чтобы узнать эти подробности. Давай подождём, когда с момента покидания саркофага пройдёт хотя бы пять дней.

***

— Что вы на этот раз сломали? — поинтересовался сервочереп, стоило Кровавым Ангелам переступить порог кузни. — Почему это сразу сломали? — возмутился Фарфаль. — Может, мы нашли образец невероятно ценного археотеха и теперь хотим презентовать его тебе, как самому сведущему технодесантнику роты! Сервочереп что-то пропищал на бинарнике и выразительно защёлкал мелкими, но острыми манипуляторами. — Бог-Машина учит нас не идти на поводу у иллюзий, а доверять лишь увиденному своими глазами, — заявил сервочереп. Аттик мог бы с уверенностью сказать, что такому учил разве что Коул, тот ещё пророк Омниссии на полставки. — Ты нас не видишь собственными глазами, — резонно возразил Вермичелло и ткнул пальцем в сервочереп. Тот возмущённо запищал и отлетел на безопасное расстояние. Они двинулись дальше в жаркие даже по ваальским меркам залы, насквозь пропитавшиеся дымом благовоний и ароматом священных масел. Хор киберхерувимов где-то под высокими сводами распевал литанию Точной Настройки. Древний и скрипучий вок-рожок хрипло выводил полувековой давности хит какой-то некромундской попсы, любовь к которому молодое поколение подхватило у Имперских Кулаков. Вместе с лязгом, треском, звоном, стуком и скрежетом множества механизмов и манипуляторов, работающих с ними, какофония получалась впечатляющая. То, что в этом хаосе удавалось распознавать слова, можно было объяснить только хорошей работой Уха Лимана. — Никто не приходит в апотекарион, чтобы показать апотекарию новый интересный организм, — продолжал сервочереп, нарезая круги над головами братьев. — Нет, ты приходишь туда, потому что тригон откусил тебе половину задницы. Точно так же ты не идёшь в кузню, потому что у тебя всё прекрасно работает. Ты являешься сюда, потому что один гладий сломал, а другой потерял. — Ты не поверишь, Ротини, — произнёс наконец терпеливый сержант. — Но сегодня мы и правда кое-что нашли. Они завернули за угол и наконец увидели технодесантника. Вернее, его закованные в броню ноги, торчащие из-под полусгоревшего остова “Рино”. В первый момент могло показаться, что машина переехала его, а во второй — что просто рухнула сверху, поскольку на ней отсутствовали гусеницы. По традиции технодесаники носили доспехи не в геральдике ордена, а красные, в знак их преданности Марсу. Это хорошо выделяло их среди братьев — если только речь не шла об орденах Крови. Те застолбили за собой все оттенки красного, и после присоединения недавних Бесчисленных сынов к Кровавым Ангелам технодесантники стали сливаться с общей массой. Аттик до сих пор не мог к этому привыкнуть. Конечно, оттенок был другой. После долгих уроков искусства и пары чувствительных тумаков от брата Церетеллио лексиканий даже научился обращать на это внимание. Он мысленно отметил разницу, когда Ротини всё-таки вылез из-под останков БТРа и предстал перед братьями во весь немалый рост. — Ты в курсе, что некромантия тут не одобряется? — спросил его Аттик, разглядывая “Рино”. Он запоздало понял, что машина не горела. На ней было столько слоёв чёрной краски, что даже едкая кислота тиранидов не смогла сожрать все. Но это не отменяло того, что выглядела она так, будто её выловили из пищеварительного пруда. Возможно, так и было. Ротини не оценил юмора. — Не обижай малышку, — отрезал он. — Она поедет. — Лучше бы не, — хмуро заметил Каннеллони. — Это же транспорт роты смерти. Зачем он? Технодесантник повертел серворукой у виска. — Возить роту смерти, как можно догадаться, — он нежно погладил “Рино” по покорёженной лобовой броне. — Лучше не зли её, брат. Её машинный дух — сам по себе средоточие ярости. — Не будет никакой роты смерти, — уверенно произнёс сержант. — Коул исправил Изъян. Мы не повторим мрачную судьбу наших предшественников. Бросай свою некромантию, мы нашли тебе занятие поинтереснее. Ротини поморщился. — Не помню, чтобы я жаловался на скуку. Фарфаль усмехнулся. — Если уж ты надеешься починить БТР, который один раз уже сожрали, сумеешь ли ты пробудить дредноут? — Не знаю, — моментально последовал ответ. — Ни разу не пробовал. Каннеллони не сдержал разочарованного вздоха, но Фарфаля не так просто было сбить с намеченного курса. — Всё когда-нибудь происходит в первый раз, — уверенно заявил он. — Хочешь попробовать? Технодесантник посмотрел на него с подозрением. — А почему я? — задал он вполне резонный вопрос. — Разве больше некому? И откуда у вас вдруг взялся дредноут? — Расскажем по дороге, — дипломатично заявил Вермичелло и ещё более дипломатично взял недоумевающего брата за наплечник. — Идём. Когда ещё у тебя будет возможность проверить свои знания в деле, без стоящих над душой наставников? Он потянул вяло упирающегося технодесантника за собой. После некоторого колебания, тот всё-таки двинулся к выходу.

***

Габриэль Сет схватил резное каменное блюдо со стола и с размаху запустил им в стену. Осколки брызнули, как шрапнель, и застучали под доспехам Апполлуса, который стоял ближе всего к месту попадания. Верховный капеллан Расчленителей обратил на это происшествие довольно мало внимания. — А я говорил, — добавил он, как будто уже сказанного было недостаточно. — Данте что-то скрывает от нас. Сет поднял на него налитый кровью взгляд, но промолчал. — Ты предпочитаешь верить ему, а не мне, своему брату. Как ты там говорил? “Я ему доверяю”? — Я этого не говорил, — процедил Сет сквозь зубы. — Ты это делал. Тут отрицать очевидное уже не имело смысла, а под рукой не осталось предметов, которые можно быстро схватить и кинуть. Совладав с желанием немедленно оторвать Апполлусу голову — оно и в менее патетические моменты бывало сильно, — Сет перевёл взгляд на примариса. Тот стоял неподвижно, и, похоже, отчаянно желал провалиться на несколько палуб ниже. Но в конструкции “Виктуса” таких опций не закладывалось. — Что за книга? — хрипло произнёс магистр. — Ты знаешь, что в ней? Примарис помотал головой. — Только то, что Данте велел сжечь все известные экземпляры, — сказал он, но в голосе недоставало уверенности. — И что никто не знает о судьбе автора. Возможно, его сожгли вместе с книгами. — Но текст сохранился? — поинтересовался Апполлус. Примарис кивнул. — Достань его, — отрывисто приказал Сет. — Делай что хочешь… Как тебя там зовут? — Нобилес. — Так вот, брат Нобилес, — добавил Сет, — делай что хочешь, но достань мне текст этой проклятой книги. Мы должны знать, что Кровавые Ангелы решили скрыть от своих ближайших родичей. — Возможно, они нашли его, — подлил масло в огонь Апполлус. — Лекарство от Изъяна. Но Данте не хватило смелости им воспользоваться. Сет мрачно заскрежетал зубами. Одна его часть жаждала вколотить это обвинение капеллану обратно в глотку. Другая резонно замечала, что такое было вполне возможно. Существовали вещи, которые Данте счёл бы неприемлемыми, даже если бы они сулили спасение. Да, такое было возможно. Да, это вполне укладывалось в его характер. “Если твоя душа слишком чиста, чтобы воспользоваться этим, — подумал он, — Что ж. Я готов сделать это за тебя — как всегда”. — Перерой весь Ангеликум, если понадобится, но принеси мне грёбаную книгу, — повторил Сет вслух. Нобилес с готовностью ударил кулаком по груди. Кажется, он был счастлив просто уйти от магистра с не разбитым лицом. Мало кому из нового поколения удавалось совершить подобный подвиг.

***

В подземелье стало светлее от жаровен, на которых курились благовония. Вермичелло и Фарфаль на всякий случай встали на страже у ворот. Каннеллони сверлил дредноут взглядом, но за прошедшие пару часов никаких изменений не произошло. Ротини утверждал, что и не должно было произойти, и вообще, хватит отвлекать его от работы. Аттик понимал причины нетерпения сержанта и всех остальных. Души братьев жаждали подвигов, а пятые точки — приключений. Всё это сложновато было найти в почти зачищенных катакомбах, но вот появился дредноут. — А почему всё-таки мы не можем просто доложить о нём и двинуться дальше? — шёпотом осведомился он у Каннеллони. Тот лишь отмахнулся. — Посмотри вокруг. Нашим братьям просто не до того. — Но дредноут всё-таки серьёзная находка, верно? Сержант отмахнулся снова. Аттик вздохнул и смирился с неизбежным. Ему сейчас очень не хватало совета старших братьев. Те наверняка придумали бы, как выкрутиться из этой ситуации. Увы, они были далеко, а дредноут вместе с распевающим бинарные псалмы технодесантником — прямо перед ним. Ротини утверждал, что читал на “Фуриозо” техническую документацию. По мнению Аттика, это совсем не означало, что он разбирается в вопросе. Но технодесантник выглядел увлечённым. В конце концов, он был обучен подручными Коула, а тот всегда поощрял эксперименты. Потом что-то изменилось. Аттик сперва почувствовал это, а затем услышал нарастающий гул запустившихся двигателей. Визор дредноута моргнул и зажёгся. Сервочереп Ротини пронёсся под широкой дуге над древней машиной и победно прочирикал что-то бинарным кантом. — Получилось! — прошептал обрадованный технодесантник, украдкой повернувшись к братьям. Кажется, он сам был удивлён своим успехом. Каннеллони показал ему кулак с оттопыренным большим пальцем. Раздался гул сервоприводов и лязг цепей, натянувшихся, когда дредноут попытался пошевелиться. Вокс-динамик на его корпусе затрещал, но не более того. Ротини торопливо опустился на одно колено. — Прости, о Древний, что мы нарушили твой покой, — начал он. — Ты ему вокс-то подключил? — прошипел Каннеллони, толкнув его в бок. — Я всё ему подключил, — так же шёпотом, который можно было расслышать за пару коридоров от ворот, отозвался технодесантник и продолжил: — Волею Омниссии мы пробудили тебя, чтобы… Громкий треск заглушил его дальнейшие слова. Ротини замолчал, благоговейно прислушиваясь. — Раз… Раз-два… Какого хрена? — произнёс наконец Древний. Взоры всех Кровавых Ангелов в подземелье обратились к нему. Дредноут пошевелился снова, натянув цепи так, словно собирался их разорвать. Один из адамантиевых крюков наполовину вылез из стены, в которую был вбит. — Кто вы такие и какого хрена я здесь делаю? — поинтересовался дредноут. — И что на вас за доспехи? Братья переглянулись. — Сами объясняйте, — умыл руки Ротини. — Я свою миссию выполнил. — Чур, не я, — открестился Вермичелло. Аттик упустил момент, когда его вытолкнули вперёд. — Ты ж библиарий, — заявил Каннеллони. — Ты и объясняй. Лексиканий набрал в грудь побольше воздуха. — Мы — поколение Примарис, Древний, — произнёс он. — Доспехи на нас — Марк X, если это важно. И нам, в общем-то, тоже очень интересно, что ты здесь делаешь. Давай ты расскажешь нам свою историю, а мы тебе — свою? Мгновение дредноут размышлял над этим предложением. — Сначала отвяжите меня, — заявил он. Аттик почувствовал сомнение, но братья уже кинулись расклёпывать цепи. Он вздохнул. Освобождённый дредноут с лязгом и скрежетом отошёл от стены и развёл манипуляторы в стороны, словно потягиваясь. — Приготовьтесь услышать самую удивительную историю, которую только можете себе представить, — прогрохотал он. — Ибо я — хранитель великого знания. Примарисы навострили уши и приготовились внимать.

***

— Ты мне ее покажешь? — проникновенно спросил Нобилес. — Ту книгу, которую дал тебе брат-капитан? Их с Облессиусом история могла бы стать удачным сюжетом для мыльной оперы по головидению. Братьев разделила война, но разделила не так, как это случается обычно. Вместе служившие в Бесчисленных сынах, они оказались не по разные стороны баррикад, а по одну. Просто в разных орденах. Невозможно было понять, в силу какой ошибки Облессиуса сочли достойным пополнить ряды Кровавых Ангелов, тогда как Нобилес оказался среди Расчленителей. Но стоило последнему заикнуться о том, что, возможно, его с кем-то перепутали, как Апполлус, коршуном смотревший на “Ультрамаринов в красном”, язвительно поинтересовался: “Неужели орден Второго основания недостаточно хорош для дворняжек Жиллимана?” Нобилес был сообразителен. Он быстро понял, что дело пахнет жареным, и поспешил исправить свой промах. “Я неверно выразился, брат-капеллан. Я усомнился, есть ли в моих сердцах достаточно пламени, чтобы служить в рядах истинных сынов Великого Ангела. Ведь я всего лишь “Ультрамарин в красном”. Распределение в славный орден потомков Нассира Амита показалось мне слишком великой честью. Только эту ошибку я имел в виду, и никакую другую”. Если Апполлус и впечатлился этой речью, то виду не подал. Однако Нобилеса он запомнил. И вот теперь тот расхлёбывал последствия. Улыбка Облессиуса сверкнула ещё ярче, чем его бритый череп в свете люменов, и он выудил из-под койки потрепанный том. — Не смотри на обложку, — опередил он вопросы. — Возможно, только благодаря ей книга до сих пор цела. Может быть, это последний том, сохранившийся на Ваале. Нобилес понял, что выпросить том для ознакомления может оказаться сложнее, чем он надеялся. Книга жгла руки. — Это правда? — спросил он, в упор глядя на брата. — Там действительно есть секрет избавления от Изъяна? — В каком-то смысле, да, — Облессиус похлопал его по плечу. — И ты прочёл? — Если хочешь, мы можем прочесть её вместе. С замиранием сердец Нобилес открыл первую страницу. Взгляд скользнул по строкам. Знай же, мой юный неофит: нет ничего дурного в том, чтобы скреплять братские узы соприкосновением тел, как мы скрепляем клятву кровью или дружбу воинским рукопожатием. Ниже я поведаю тебе, сколько пользы может быть извлечено из такой сильной братской привязанности. Прочти эти строки внимательно, дорогой неофит, и употребляй эти знания с пользой для себя и к вящей славе нашего Ордена. Рука Облессиуса на плече вдруг показалась очень горячей и тяжёлой. Очень… Вещественной. Нобилес услышал его дыхание — слишком частое, как ему показалось. Прислушавшись, различил биение сердец. Очень близко. Слишком близко. Нервно облизнув губы, Расчленитель погрузился в чтение. …известно, что некоторые братья, памятуя об опасности, принуждают себя воздерживаться от всякого проявления чувств, удовлетворяя возникающие телесные потребности самостоятельно. Кажущаяся надёжность этого пути, впрочем, обманчива, ибо подавленное желание и невозможность открыть душу любимому во время соития ведут лишь к скорейшему падению в безумие. Замечено, что братья, не скрывающие своих чувств и не ограничивающие себя в любовных связях, реже впадают в мрачную меланхолию и дольше сохраняют ясность ума. Он поднял взгляд на Облессиуса. — Значит, Кровавые Ангелы действительно нашли спасение от Изъяна? Почему же эту книгу тогда запретили? Они не хотели делиться этой тайной с другими орденами Крови? — Ты дальше читай, — посоветовал Облессиус. — Там… Много интересных историй. …Примером тому может служить наш уважаемый Магистр, никогда не ограничивавший себя в любовных связях. Говорят, ещё в юности он привлекал к себе немало влюблённых взглядов, несмотря на то, что имел незначительный дефект внешности — пигментацию кожи, а именно россыпь золотистых веснушек по всему телу, что редко, но встречается среди светловолосых братьев нашего Ордена. Рассказывают, что юный Данте поначалу до того стеснялся этого недостатка, что его наставникам даже пришлось показать ему древнее изображение нашего Отца с веснушками, дабы убедить, что ничего зазорного в этом нет. Вскоре, впрочем, Данте совершенно перестал стыдиться этого, ибо братья нашли сию черту необычной и чрезвычайно милой. Однако, сделавшись Магистром, он счёл столь легкомысленную внешность неподобающей, и с тех пор скрывает лицо от посторонних глаз под личиной золотой маски, открываясь лишь немногим. Говорят даже, что не каждый, с кем Магистр делил ложе, видел его лицо, хотя удостоенные созерцания тела были, по их словам, вполне удовлетворены открывшимся зрелищем. — Это правда? — прошептал Нобилес. — Откуда я знаю? — резонно поинтересовался Облессиус. — Я его видел пару раз издалека. И уж точно не видел без доспехов! Но, кажется, наш капитан что-то такое знает. Нобилес едва не застонал. Он должен был найти способ показать эту книгу Сету. Ради всего своего ордена должен был. Но как это сделать? Он решил, что лучше всего будет сказать правду. — Ты ведь понимаешь, что это знание нельзя скрывать? — тихо спросил он брата. — Расчленители заслуживают разделить эту тайну. Им это нужно как никому другому. — Я понимаю, — согласился Облессиус. — Но мы ведь не можем дать братьям информацию, не проверив сначала её правдивость? Он перелистнул в половину страниц разом, открыв книгу на середине. “О способах любовного соития” — гласило название главы. — Предлагаю начать с позиции шесть в третьем разделе, — заявил Кровавый Ангел. Нобилес с готовностью согласился.

***

— Так значит, ты и есть тот самый О. Брантомус, о котором никто ничего не знает?! — воскликнул потрясённый Аттик. Дредноут издал громоподобный гул, который можно было интерпретировать как удовлетворённое хмыканье. — Отрадно слышать, что столь юное поколение всё ещё пользуется моим учебным пособием, — пророкотал он. — Невероятно! — прошептал лексиканий. — Можно автограф? Каннеллони похлопал его по наплечнику. — Мы все рады, что ты, как положено библиарию, прочитал много книжек и какие-то даже запомнил, — произнёс он. — Но не будешь так любезен объяснить нам, непосвящённым, кто такой Брантомус и чем он так знаменит? Аттик немного смутился, но лишь немного. — Это автор того самого наставления неофитам, которое запретил командор Данте и которое так или иначе прочитал весь орден, — пояснил он. — Я имел в виду… В общем, все прошлое поколение ордена. — Если это наставление такое ценное, почему же оно запрещено? — поинтересовался Ротини. — Что в нём такого? Аттик откашлялся. — Есть мнение, что магистру не понравилось, как книга изображает, ммм, некоторые подробности его частной жизни, — выбрал он максимально обтекаемую формулировку. — Мелкий засранец не обрадовался, что я для большей красочности повествования добавил пару деталей из его обширной практики, — заявил Древний. — И так ты стал дредноутом? — благоговейно спросил Ротини. О. Брантомус зашумел вентиляцией. — Так я оказался в этом подземелье, наивный птенец, — добродушно прогремел он. — Я был дредноутом в те времена, когда мелкий балбес из солончаков ещё не выучился держать болтер! Готов поставить свои когти на то, что он сам листал тогдашнюю редакцию моего пособия под одеялом, пачкая страницы потными ладошками. — А в те времена его ещё не запретили? — ляпнул Фарфаль. — Конечно, запретили, — заверил его дредноут. — Магистру Сангалло тоже не нравилось, как я рассказываю о его невинных развлечениях с юными неофитами и симпатичными рабами крови. И магистру Вергилию не нравилось, очень не нравилось написанное о нём! Аттик нахмурился. — Минутку, — заметил он. — Если твоё творение запрещают уже тысячелетия, то почему ты сам оказался в катакомбах совсем недавно? Разве о книге не знали? Дредноут снова зашумел вентиляцией. — О книге знали все, — печально сказал он. — Не знали об авторе. Сержант наконец не выдержал. — Так что в ней такое? — спросил он прямо. — О чём эта книга? — О любви, — честно сказал Аттик. — Просто о любви.

***

— Положение непростое, — заключил магистр искусств, выслушав долгий и переполненный эмоциями рассказ Аттика, которому активно помогали товарищи по отделению. — Впрочем, ничего другого я от вас и не ждал. Церетеллио скрестил руки на груди, глядя на младших братьев немного свысока. Этому совершенно не препятствовало то, что в большинстве своём они были выше его почти на голову, а Ротини — на добрых полторы. — Надеюсь, автографы все взяли? — Только Аттик, — немедленно сдал собрата Вермичелло. — Больше ни у кого книги не было. — И никто больше не читает на староваальском, — добавил сержант Каннеллони. Церетеллио приподнял бровь. — Так она же на низком готике? Примарис поспешно отвел взгляд. — Итак, оставить почтенного Брантомуса в катакомбах мы, разумеется, не можем, — подвёл краткий итог Церетеллио. — Полагаю, с этим все согласны? Нестройный хор голосов подтвердил, что да, все. — Однако и вернуть его в орден мы не можем, не вызвав на свои головы гнев командора, — продолжал он. — Как я уже сказал, положение выходит непростое. Однако мы найдём решение… Он не успел закончить. Кто-то забарабанил в дверь мастерской. Церетеллио тяжело вздохнул. — Табличка “Закрыто. Здесь никого нет” на дверях зачем висит? — крикнул он. — Но я же знаю, что вы здесь! — донёсся с той стороны голос. Покопавшись в эйдетической памяти, Церетеллио определил его как голос Облессиуса. — Пожалуйста! Это важно. — Ты какую-то из моих вступительных речей неразборчиво записал и нужно повторить? — поинтересовался магистр искусств. Он покосился на собрание и сменил гнев на милость. — Ладно. Входи. Последовала недолгая пауза. — Но здесь заперто, — озадаченно произнёс Облессиус. Рука Церетеллио непроизвольно потянулась к лицу. — Дверь на себя потяни! — пришёл ему на помощь Аттик. Это сработало. Брат Облессиус влетел в мастерскую. — Та книга, — начал он с порога, — которую я держал на коленях во время занятия… Вы сказали… Вы её читали? Церетеллио покачал головой. — В этом славном ордене, мой юный друг, мало найдётся боевых братьев старше полувека, которые бы её не читали. Как известно, лучший способ сделать что-то достоянием общественности — запретить это. И, подумав, добавил: — Возможно, Данте в своей великой мудрости именно этим доводом и руководствовался. Я бы даже сказал, наверняка. Облессиус не сразу отдышался. — Значит, сохранилось больше одного экземпляра? — выдохнул он. Церетеллио приподнял другую бровь. — Я думаю, сохранилось даже больше одной редакции. Но за этим лучше обратиться к нашим братьям из Либрариума. Все взоры обратились к Аттику, который только пожал плечами: — Вопрос банальный, брат, но всё-таки — зачем тебе ещё одна книга? — Для совместного прочтения под одеялом в запертой келье вполне достаточно одной, — не удержался Церетеллио от замечания. — Только не делай изумлённые глаза. Половина роты уже знает, в какой цикл отдыха вы читали сие пособие так усердно, что койка не выдержала вашего прилежания. Облессиус покраснел даже скальпом, но присутствия духа не утратил. — Тогда вы знаете, как это важно! — заявил он. — Может быть, спасение всего ордена Расчленителей зависит от это книги! — Порыв, конечно, благородный и в целом понятный, — начал Церетеллио, — однако я не думаю, что… Постой. Ты сказал — Расчленителей? Облессиус энергично закивал. В мозгу магистра искусств моментально родился и оформился план, равно гениальный и безумный. — Если ты хочешь спасти славный орден наших кузенов, поведав им тайны О. Брантомуса, то у меня нет для тебя книги, — медленно произнёс он. — Но… — начал примарис, однако Церетеллио жестом заставил его умолкнуть. — Но у меня есть кое-что получше книги. Он взглянул на притихшее полуотделение Каннеллони. Те почтительно молчали. — Что? — выдохнул Облессиус. Церетеллио тонко улыбнулся. — Её автор.

Эпилог

Знай же, дорогой мой неофит, ежели на долю твою выпала великая честь быть определённым в гордый и славный орден Расчленителей, что братья сего ордена известны не только лишь великими своими ратными подвигами, но и великою страстью. Страсть сия свойственна им в любом деле, за которое они берутся, будь то изничтожение грязных ксеносов или же творение прекрасного искусства. И сколь бы ни была превратна молва, идущая о них, не позволяй пустым разговорам исказить твоё мнение о сих сынах Великого Ангела. Ибо за маскою первобытной дикости и необузданности скрываются пылкие сердца и нежные души, и истинно говорю тебе, что нет на свете любовников более пламенных и чувственных, чем вторые сыновья Сангвиния. Дабы не быть голословным, приведу в пример тому известнейшего из них, Нассира Амита, по чьему прозвищу получил название сей славный орден. Рассказывают, что в юные годы Расчленитель, как его тогда называли, пылал великой страстью к своему возлюбленному из иного легиона, имени которого не сохранила история. Нежнейшие чувства связывали двух благородных воинов, но жестокая судьба разделила их навеки, не позволив никогда более оказаться вместе. Нужно ли описывать здесь, мой дорогой читатель, отчаяние и гнев благородного Амита, узревшего своего возлюбленного в рядах врага на полях сражений Святой Терры? Яростно бросился он в бой и не останавливался, покуда не оказался подле своего прежнего любовника, сделавшегося теперь худшим из врагов, ибо тот предал не только Императора и дело всего Великого Крестового Похода, но предал их чувства. В гневе Амит звал своего партнёра, но тот не узнавал его, а когда узнал, было уже поздно. Охваченный яростью, Расчленитель не убил его, но повалил на землю и поглотил плоть с его лица, дабы никогда больше не обращалось оно ни к кому с тем же выражением, с каким смотрело на него. Пусть сей пример, читатель, научит тебя, что Расчленители во гневе могут быть яростны, но ещё яростнее они в своей любви. Я надеюсь, что ты найдёшь на страницах сей книги немало интересных и поучительных историй, кои помогут тебе овладеть этой яростью и достойно направить её в русло, которое ты сам для того выберешь.

О. Брантомус. “Яростные Ангелы”. Глава I: наставление неофиту