обрывки

*** у неё покрасневшие заплаканные глаза, кудряшки выбились из аккуратного пучка, платье персиковое запылилось с дороги; и глаза всё ещё горят — тот огонь, что заставил его сердце ухнуть и никогда не вернуться в прежнее состояние тогда на зимнем балу, когда она скучающе вертела в длинных смуглых пальцах бокал дорогого вина, — королева, — когда она вдруг подняла на него тёмный умный взгляд через весь зал, и он замер, не в силах двинуться с места, — глупый молоденький офицер, — пока джон и лафайетт дёргали его рукав, болтая и смеясь, и в голове стучало одно, я хочу быть твоим. он делает шаг ей навстречу, уже ни на что не надеясь, но глупо растягивая сухие потрескавшиеся губы в улыбке: — анжелика. она улыбается так тепло, что он на секунду оживает, вздыхает полной грудью, и потом: — мои поздравления, александр. у александра ощущение, что он в идиотском кукольном театре: анжелика двигается так, будто её переломали все конечности, перерубили последние нити, не позволявшие упасть на холодный пол. он молчит, пока она с яростью в голосе тыкает его в его же ошибки; молчит и считает её родинки — раз, над бровью, два, на остром локте — она была сложена по-мальчишески угловато, длинные худые руки и совсем не модельно красивые скулы в обрамлении чёрных жёстких кудряшек, три, на ключице, четыре, на виске, пять, шесть, семь, александр, не молчи, скажи что-то, ты же всегда говоришь, ну так вперёд. — это была политическая жертва! — получается выпалить у него совсем по-детски, дурацки, и хриплый голос его дрожит. и огонь в её глазах разом тухнет. она погибает на его глазах. — жертва? он затыкается, пытается избежать её глаз — безжизненных, безразличных. — жертва, александр? это была жертва? она невероятна. невозможна. и он всё ещё хочет быть её. и когда он узнаёт, что ему не казалось все эти годы, что он не надумывал, что все намёки были настоящими — что объём её любви был в тысячи раз больше, чем весь объём, на который способен нормальный человек, — но в конце концов, а был ли кто-то из них нормальным? — она касается его небритой щёки первый и последний раз: — я здесь не ради тебя. больше не ради тебя. и ненормальная анжелика любила ненормального александра. и ненормальная анжелика оставила ненормального александра — одного, одного, без неё, — вышагивая по коридору тёмного холодного дома гамильтонов, гордо вздёрнув нос, — жрица артемиды, — отстукивая каблуками бешеный ритм своего дистиллированного отчаяния, — почему, — вырывается у него. всхлип эхом отдаётся, и глаза вокруг — общество, история, анжелика, все, кому он уже доказал всё, что мог, — впитывают его нечеловеческий плач. почему они никак не могут понять, насколько ему жаль, насколько он ненавидит себя, насколько хочет умереть, насколько понимает, что причиняет всем лишь боль; почему они все просто бросили его здесь, в душной каморке, почему его бросила она, пытается достучаться до истории александр; александр не понимает, что бросил именно он. ***