геенна

Котоко нависает над ним, положив руку ему на плечо. Микото обнажен, хотя и не испытывает из-за этого никакого смущения. Просто находит это странным, каким-то далёким. В чужом выражении лица он не может разглядеть ответа; Котоко просто обхватывает ладонями его мягкие щеки и проводит большими пальцами по линии подбородка. Очарователен… её дорогая, сладкая безделушка. Она скользит длинными пальцами по плечам Микото и спускается по левой руке. Нежно обхватывает запястье и удерживает, поднимая безвольную конечность в воздух. Подносит ко рту и оставляет несколько нежных поцелуев на коже, доходя до кончиков пальцев. Котоко проводит языком по тыльной стороне ладони Микото. Обхватывает губами и языком его указательный палец, соскальзывая на остальные и играя с ними так, что в животе Микото трепыхается тепло. Берет безымянный и средний пальцы в рот и вводит их до упора, пока те не впиваются в заднюю стенку горла. Посасывает их, не сводя глаз с Микото, замершего в нервном опасении, что она подавишься. Его бедра слегка подрагивают в тошнотворном предвкушении кошмара. А затем, нежно, но стремительно, зубы Котоко вонзаются в его плоть, с осторожной беспощадностью ведут по безымянному пальцу Микото, соскабливая кожу, жир и мышцы, как завитки сладкого масла с хлеба. Боль обрушивается на Микото волной, приглушенная и пульсирующая, затем внезапная, обжигающая, ошеломляющая. Он кричит, но с губ не срывается ни звука. Слезы пачкают щеки, пока Котоко дробит его палец на ошметки. Медленно пережевывает нежную мякоть, точно кусочек первоклассного жареного мяса, и проглатывает. Целует рваную рану, что осталась на месте пальца, кровавой помадой марая губы. «П-пожалуйста…» Микото не знает, о чем просит. Слова сами собой вырываются изо рта. «Умоляю…» Его рвёт на части нечто, помимо жадных клыков. Это страх от того, что его мольбы не будут выслушаны. Он печёт по внутренним стенкам груди, позорно смешивается с болью в руке и теплом в паху, пока не превращается в сбивающее с толку, бурлящее облако, окутывающее все страждущее тело. Его внутренности противятся человеческому естеству, будто в любой момент сердце лопнет, расплескав кровь по рёбрам, и он умрет. «Мне жаль. » «Ты омерзительное создание.» Микото отдаст «за так» хоть все свое жалкое тело, лишь бы это прекратилось. Котоко потакает его скромной воле, прокусывая связки между пальцем и остальной частью руки. Девушка удовлетворенно стонет, когда отламывает зубами проксимальную фалангу, обгладывая, стëсывая каждый кусочек мяса, прежде чем выплюнуть оставшуюся косточку, позволив ей со звоном удариться о каменный пол. Затем Котоко достает нож откуда-то из-под робы, и прижимает острие к запястью Микото. «Ч-что ты делаешь?--» Котоко проводит лезвием по запястью своей жертвы, и Микото кричит. Нож сдирает кожу, неторопливо, агонизирует двигаясь вверх по руке, вплоть до плеча. Порез обильно кровоточит бордово-черным, а изнутри проглядывает пульсирующая красная мышца. Котоко бесстыже просовывает пальцы под кожу, подцепляя и отдирая ее еще немного, со спокойствием человека, счищающего кожуру с апельсина. Она хватает мышечное волокно лучевого сгибателя запястья Микото, вытягивая его в свою сторону длинной кровавой полосой. Наматывает добычу на кулак, скатывает в шарик и кладёт в рот, как тонкий ломтик вяленого мяса. «Восхитительно.» «Хотя бы на вкус ты восхитителен. » Её смертоносные пальцы снова впиваются в его податливую плоть. Тупые ногти царапают по костям. Котоко воркует что-то неподходяще-милое, о чем свойственно шептаться настоящим любовникам, с влажным звуком отдирая пласт мяса с руки Микото. С его рта стекает вязкая слюна. Он с ужасом чувствует, как густая, вязкая гниль плещется в животе. Кишечник омертвел, взбух и покрылся дëгтем. Котоко (еще) не вскрыла его, но он видит, он чувствует свои внутренности, багровые, гноящиеся. Котоко чуть склоняет голову в сторону, как заинтересованная волчица и проводит пальцами по оставшимся мышцам и связкам руки Микото, нащупывая кость. Выверенным, мощным рывком она отрывает лучевую кость от суставов и ломает, так же легко, как рёбра Футы недавно, наверное. Котоко ухмыляется и с довольным чавканьем высасывает жирный желтый костный мозг из ее полости. У Микото такое ощущение, будто кто-то вмазал ему кувалдой по животу. Внутри клубится комок смущения, и мелькает мысль, что было бы лучше, забей его Котоко берцами до мозгов на полу, до дыры в шее от каблука, до смерти, чем терпеть настоящее. Он мерзкий, он отталкивающий, растекающийся по полу мусор. Презренная ошибка создателя, недостойная внимания. Он хочет, чтобы Котоко просто сожрала его и покончила с этим. Пусть только, дай боже, эти несколько мгновений нечеловеческой боли освободят его от греха рождения. Тогда он, наконец, обретет покой и перестанет себя чувствовать. Котоко, похоже, надоела рука; возможно, она съела все вкусное мясо, оставив лишь неаппетитные объедки. Она снова поднимает нож и заносит над животом Микото. Тот, будто не здесь, будто со стороны, наблюдает, как девушка делает надрез в несколько дюймов; желтый подкожный жир выступает из кровоточащих стенок раны. Котоко разрезает его насквозь, минуя фасцию и мышцы живота, спускаясь ниже. Котоко кривит улыбку, погружает два пальца в рану, и Микото чувствует невыносимый всплеск возбуждения. Оно медленно нарастает, пока не превращается во влажный, душащий жар, сгустившийся в области паха. «В тебе так тепло и мокро, знаешь?» Микото ощущает странную, то ли агонизирующую, то ли комфортную заполненность по всему телу. Жжётся. Но Микото всегда умел приспосабливаться, верно? Так что вскоре палящая боль сменяется приятной теплотой. «Ты хотел этого, не так ли, псих?» Котоко встречается с ним взглядом сквозь пряди растрепанных иссиня чёрных волос. У неё на лице эта знакомая ухмылка. Вечно она кривит ее, делая с ним что-то такое, непристойное. «Д-да. Я думаю об этом каждый день.» Лжёт он. Кто вообще может жаждать быть вскрытым и сожранным? Котоко, до этого лениво водящая пальцами внутри живота Микото, испускает издевательский смешок и резко засовывает весь свой кулак внутрь. Микото кажется, он сейчас умрет. Кулак Котоко движется вперед-назад с гротескным хлюпаньем; кровь, желтый гной и лимфатическая жидкость покрывают ее руку и выплескиваются на открытую кожу Микото. Это ощущение окутывает все его тело, вездесущим белым шумом. Он не может думать ни о чем другом, кроме чувства заполненности изнутри. Котоко, должно быть, рвет его по швам. «Что, неужели ты кончишь от этого?» Котоко скалится, как чудовища на картинках детских книг, пускает слюни на кровавое месиво, в которое самолично превратила нутро своей безотказной жертвы. «Н-нет, прошу…» Что-то не так с лицом Котоко. Или с ним, с Микото, с его восприятием, он ускользает, он чувствует, что заблудился. Образ Котоко расплывчатый и искаженный; иногда она — существо, клыкастый бешеный волк, иногда — приглянувшаяся ему девушка с похожим «Кото» в имени. Ее рука, разрывающая его внутренности ощущается невозможно огромной, мохнатой, когтистой. Она рвано толкается глубоко и вверх, безжалостно рассекая весь торс, живот и грудную клетку. Она внутринеговнутринего, а внутри него нет ничего, кроме гноящейся, гниющей жижи давно уже мёртвого урода, там, где должны быть его органы. И Микото — ничто. Котоко уже поглотила его, заменила все, что могло бы быть им, гнилостным багровым цветом, что отпугнёт любого, кто допустит хоть мысль о помощи пропащему ничтожеству. Он не может быть, ти не станет никем другим, он был и будет орудием чужой воли, использованным, как запасной вариант, и выброшенным. Он — пищевой мусор, туша скота, разделанная на бойне. Его органы — пища для ворон и стервятников, а окончательно сгнив, его тело обратится безжизненным, пустым клочком земли. Он не человек. Он пустое нечто, набитое гноем и личинками, извивающимися и копошащимися внутри его омерзительного трупа-- А затем он умирает. И его больше нет. Нет нигде. Ни дома, ни в тюремной камере под бессердечной хищницей. Он ничего не видит, но и видеть нечего. Он ничего не чувствует, ему нечем чувствовать. Бесконечно парящий в беззвучной темноте смерти, он больше не существует. И он счастлив.