***
Приговор озвучен, но ещё не приведён в исполнение. Правая рука дрожит наряду с крепкими бёдрами. Духота сдавливает диафрагму, мешая восстановить дыхание. Ладонь опирается на стенку в поисках опоры, и богатый опыт выживаемости в непригодных условиях помогает Рину бессовестно спустить воду в ванной, а затем ретиво обтереться полотенцем. Подумать только: Саэ, с которым его связывает каждая деталь в прошлом и настоящем, представляет собой и суд присяжных, и судью, и тюремщика в одном лице, и даже праведника, учитывая то, что его циничные помыслы гораздо чище набора больных фантазий, сидящих между гудящими висками его младшего брата. Мякоть ладони натирает жёсткой тканью, потому что Рин хочет удостовериться, что никто не узнает, как сильно он хочет заботиться о Саэ во всех самых переиначенных и извращённых смыслах этого слова. Да, ни одна двуногая тварь не посмеет вникать в то, почему он так мечтает прибрать его к рукам, зацеловать далеко не-братскими поцелуями, оградить от внешнего мира в некоем эгоистичном порыве и даже защитить собой, если случится что-то страшное. Дилемма в том, что Рин в свои шестнадцать с гаком не знает более стрёмных и жутких вещей, чем заносчивое наблюдение за тенью под дверью, ведущую в комнату напротив. С сырой чёлки течёт на переносицу, белки глаз сушит, а он стоит в одних пижамных штанах, и смотрит. Для чего? Просто чтобы узнать, всё ли в порядке с Саэ. Спит ли он в седьмом часу утра? Дома ли в принципе? Как себя чувствует? Есть ли аппетит позавтракать вместе? Чернильные точки зрачков изучают колебания отсветов на ламинате ровно до тех пор, пока по ушам не бьёт трель будильника за плечом. За чужой дверью слышатся шаркающие, вялые шаги, и Рин быстро закрывается в комнате, сползая по боковине шкафа с рваным выдохом. Пульс замедляет свой ход, будто организм пытается впасть в непродолжительную кому без последствий для мозга — если этой херне станет хуже, то Рин просто не вынесет самого себя и переедет жить в общежитие. — Рин, — раздаётся одновременно со стуком костяшек о дверь. — Ты уже проснулся? Надо поговорить насчёт вчерашнего. Адресат обращения закрывается руками и юрко уползает на кровать, стараясь не шуметь босыми пятками. Сердце сходит с ума, готовясь вырезать на груди овальую дырень. Рин и сам сходит с ума — ощущать себя пойманным в поставленную собой же ловушку оказывается омерзительно до мокрых подмышек и трясущихся пальцев. Всё вокруг какое-то нереальное. Странное. Руки ловят подушку и подбивают её под живот. Рин скручивается на постели в игольчатый клубок. Растерянный взгляд опускается к низу двери, натыкаясь на фигурную тень. Саэ стоит там. Действительно стоит по ту сторону в гробовой тишине. Рин нервно кусает губы, сдирая отсыревшую кожу с нижней. Если брат не свалит прямо сейчас, думает он, то тело поддастся на уговоры и распахнёт всё настежь — и душу, и дверь, и утренние объятия, из мощной хватки которых будет не вырваться. Но Саэ стучится ещё один раз, теперь без попыток дозваться, и всё-таки уходит, оставляя Рина с побелевшим от волнения лицом и саднящей болью под ключицами. Ублюдок. На самом деле, ненавидеть его за чистоту моральных убеждений нет никакого смысла, просто Рину страсть как хочется узнать, по какой причине они разительно отличаются друг от друга, будучи идентичными по генетическому коду, условиям жизни и воспитанию. Почему они жили под одной крышей столько лет, но стали абсолютно разными? Вернее, почему только Рин бегает по ебучей ленте Мёбиуса, из раза в раз натыкаясь на лазурные радужки, медные волосы и крепкие ноги, которые он любит до такой степени, что даже презирает?***
— Доброе утро, — слышится из дальнего конца длинного коридора, пока Рин, склонившись в нишу гэнкана, спешно застёгивает школьный пиджак и накидывает на себя лямку спортивной сумки. — Выспался, неженка? Причёсанный затылок ерошит знакомый пристальный взгляд, ядовитый голос отравляет кровь, подначивая сорваться и наброситься с одной из возможных нападок. Самая ключевая заключается в многогранное «почему?», но Рин успешно застывает, боясь вмазаться своими чувствами. Липкий холодок внизу живота никак не коррелируется с приятным накатом жара во время сумасбродной дрочки, и от этого становится немного легче. — Эй, ты теперь будешь прятаться? — с плохо скрываемой иронией шлёпается на поджавшиеся в напряжении плечи. Саэ колко усмехается: — Поймали с поличным, да? Судя растущему давлению невидимых касаний на загривке, он идёт вперёд, и такие неожиданные сюжетные повороты подходят только фильмам ужасов — к реальным скримерам Рин категорически не готов. Вспотевшие подушечки вяжут узелок на узелок, подошвы кроссовок шаркают по доскам. Рин терпеливо упирает колено в пол, чтобы подтянуть задники, но резко вспоминает о вдавленных в загорелую кожу портняжных мышцах и замирает в подвешенном состоянии. Сумка шуршит, сползая с плеча, широко распахнутые глаза вбиваются во входную дверь. Саэ идёт к нему навстречу — трепещет в подреберье. Саэ хочет о чём-то поговорить — проносится в спутанных мыслях. И противостоять желанию посмотреть на него ещё становится ожидаемо. Рин резко оборачивается через плечо. Чёлка откровенно мешает, сокращая угол обзора, но только слепой не заметит, что позади уже пусто.