I Listen to the Ocean And All I Hear is You

У них всё хорошо. И всё же Джолин (так зовёт её только отец; теперь для всех она — Ирэн) то и дело предаётся воспоминаниям. Странное дело — не назовешь те времена счастливыми, и всё же в груди словно что-то ворочается, тянет, когда она закрывает глаза и думает об ушедшем. В том времени остались друзья. Хорошие моменты. Больше — плохих, но сейчас это не имеет значения. Быть может, она тоскует даже не поэтому. Наверное, по утраченным надеждам. Тогда она — наивно — верила, что всё может сложиться… Иначе. Что она не лишится друзей. Всей старой жизни и всего хорошего, что было в жизни тюремной. Иррациональная вера — то, что больнее всего терять. И она потеряла. Друзей, надежду. Маму. Но всё-таки кое-что у неё осталось, единственное, что связывало её с ушедшим. Отец. Счастье ли — хоть кто-то ещё с ней. Иногда — Джолин было невыразимо горько после — ей думалось, будто бы отец отнял всё остальное, что у неё было. Раньше в её жизни его не было. Потом он появился — и остался единственным. Что если бы она потеряла его тогда? Смогли бы они победить? Смогла бы она сохранить хоть частичку своей прошлой жизни? Кто знает. Возвращение к корням. И с тем — одиночество. Океан здесь другой. Так же, как и она сама теперь — не Джолин, но Ирэн; потерявшая все, но вернувшаяся к истокам. Другие воды, омывающие другой берег — но та же глубина, та же синь. Та же душа. А с ней все по-прежнему — вслушивается в шум океана, но долетает до нее будто его голос. Как в детстве, когда она думала, что если долго внимать воде, рано или поздно она донесет весточку от папы. А теперь он рядом с ней. Улыбается. Думает, наверное, о чем-то своем, но держит ее за руку; ладонь его сухая и теплая. Гораздо больше, чем ее. Он касается пальцев дочери так нежно, будто они из стекла. Волны с шорохом наступают на берег, а Джолин слышит в них: «Я здесь. Я здесь. Я. Здесь». Его голос. — Пап? Ее робкое обращение тонет в гомоне токийских улочек, полнящихся знакомой, но все равно чужой речью. Этот город для Джолин — по-прежнему больше образ из песен, чем настоящее, реальное место: яркие огни, бессонные ночи, неповторимый ритм. Там, где она начинает новую жизнь. С ним. Однажды отца у нее отобрали — а теперь чудом, насмехающейся высшей силой вернули в ее объятия. Будто бы она может все изменить, переиграть свою судьбу в этой чужой и одновременно родной стране. — Ты привыкнешь, — говорит ей однажды Джотаро. Джолин хочет огрызнуться, но сдерживается. Привыкнет, как же. Они идут по сияющей неоном улице. Джолин думает — ведь никто не знает, кто они и кому друг другу приходятся. Вот уж правда — жизнь с чистого листа. Какая ирония. Вот бы стереть себе память. Сохранить в себе след пройденного — но не мысли об этом. Стать Ирэн по-настоящему. Не думать, не помнить о том, что рядом с ней остался отец. Тот, кого она так любила, так отчаянно ждала. Кого потом ненавидела — за предательство. За то, что ее покинул. И все равно хотела вырвать из лап судьбы — забрать себе без остатка. Вот бы рядом с ней был просто Джотаро — не ее отец. Чтобы ее не сковывало удушливым стыдом, когда она, упустив поворот его головы, случайно целует в уголок губ, а не в щеку; когда ночью думает о том, что он слишком далеко — в соседней комнате. Джолин несет в себе отпечаток прошлого — принципов, воспоминаний, ограничений. Ирэн — нет. Жаль, что она всего лишь взяла ее личину. Живет на границе миров — старого и нового. Себя старой — которая не преступила бы через… что? Чужое мнение, свои представления о нормальном и нет? И себя новой — без прошлого. Без того, что сковывает. А Джотаро? Где его граница? Она пролегает через токийские улицы, вьется по прибою, скрывается в холодных водах? Или же он хранит ее внутри — и никогда не переступит? Даже внутреннюю границу можно перейти. Может, не сразу, но… Тебе ли не знать, Джолин? Она до сих пор слышит его голос в шуме океана. И хочет сделать шаг — а потом еще один, и еще. Пока не захлебнется — а она уверена, что вода не оставит ей шанса.